Можно ли обмануть ханахаки?

Искреннее желание раздробить себе череп Цзян Чэн давил уже длительное время. Хотя от боли, что уже второй месяц разрывала его внутренности, он страдал гораздо больше и умирал от нее же. С каждым днем все ближе к могиле. Отчего эта боль? Цветы. Чертовы цветы. Осторожно, с любовью и вниманием, парень гладил нежные лепестки горечавки, аккуратно вытирая кровь, пропитанную завистью, ненавистью, обидой и гнилью — всего, что смешалось в этой жидкости. Каждый лепесток, словно нежное сердце, требовал особого внимания. Завершив этот нежный ритуал очищения, парень огладил лепестки с любовью и некой заботой, после чего спрятал цветок в прикроватную тумбочку к другим подобным. Эти цветы, рожденные из ханахаки, никогда не увянут; они будут цвести так же ярко и быстро, как и безответная любовь, неуклонно растущая в сердце человека по отношению к другому. А после смерти человека, не завянут, а просто замрут во времени, будто хотят напоминать одним своим существованием, про чье-то разбитое сердце. Подойдя к зеркалу, Цзян Чэн облизал пересохшие и потрескавшиеся губы, избавившись от крови, которая покрывала их, словно жидкий плащ после приступов кашля. Взгляд в зеркале отражал ту самую отчаянную безнадежность. И снова надев маску безразличия ко всему и некого пренебрежения, как его запомнили и знали все адепты, парень нахмурился привычным образом и вышел из своей комнаты, направляясь в класс, где предстоял урок у Лань Цижэня. Вышел он за десять минут до начала, дабы прийти ровно минуту в минуту, и, чтобы у Вэй Усяня не было возможности заговорить с ним. Встреч с Вэй Ином и по совместительству- старшим сводным братом, парень старался избегать. Но сам «брат» был искренне озадачен, не понимая, почему его шиди вдруг отдалился и не желал общения. Попытки завести хоть какой-то разговор и выведения правды были напрасными, ведь сам Цзян Чэн только игнорировал его, выражая свое раздражение взглядами и привычным закатыванием глаз. После урока у старика, Цзян Чэна перехватил Вэй Усянь и отвел подальше от класса. Прошел целый месяц с момента начала обучения в облачных глубинах, и старший не мог понять, что происходит с его братом. Однако, пытаясь снова обратить внимание, получил нечто совсем иное. Ваньинь отмахнулся от брата, будто тот был не человеком, а мухой или назойливым комаром, а затем взглянул на «брата» с явным недовольством. Улыбка с лица Вэй Ина моментально исчезла, уступив место взгляду полному отчаяния и грусти. — Чэн-Чэн? — Отвали, и не называй меня так, мы не настолько близки. Эти слова пронзили сердце парня, словно тупой и ржавый нож, вонзенный с искренним удовольствием. — Чэн-Чэн, ну ты чего? — Усянь снова натянул улыбку и протянул руку к младшему. Юноша фыркнул и слабо ударил его по руке. — Я, кажется сказал тебе, отвалить от меня. — Цзян Чэн развернулся и направился в единственном известном ему направлении. — И да, с этого момента мы не братья. Ты мне — никто. Вэй Ин издал непонятный звук, и яркая улыбка на его лице исчезла. Что-то разбилось внутри него. Парень потянул руку к Ваньиню, но замер и опустил ее, еще не веря в происходящее. — Что я хотя бы сделал? — сломанным голосом спросил старший. — Что я такого сделал, что ты смотришь на меня так? Игнорируешь в течение месяца, избегаешь. Фыркнув, Цзян Чэн посмотрел ему в глаза тем же ледяным взглядом. — Ты настолько жадный до внимания? Мало тебе того, чего я никогда не получал, так еще и от меня требуешь чего-то? — Я не понимаю! Объясни нормально, пожалуйста! Поджав губы, Ваньинь отвернулся и тихо продолжил. — Сначала отец, потом щенки, которых убрали, потому что ты их боишься, затем Шицзе и затем тут. — Голос парня дрогнул, и он мотнул головой. — Ты понял о чем я, не тупой. Усянь шокировано уставился на младшего и подошел к нему. — До Облачных глубин все было нормально! Что резко изменилось?! Продолжай, Цзян Чэн! — Тут уже вспылил сам Вэй Усянь. — И что ты такое говоришь? Отец? Дядя Цзян любит тебя и так же уделял тебе внимание, как и мне. Щенки да, согласен, но ты знаешь, что я безумно боюсь собак и ничего не могу с этим поделать! А Шицзе? Она любит тебя даже больше, чем меня. Ваньинь уставился на него, как на идиота и нервно хохотнул. — Ты сам себя то слышишь? Отец любит меня? Бред не неси. И Шицзе. Да. — парень нервно выдохнул и мотнул головой. — Бесполезно, ты не видишь дальше своего носа. Я хочу побыть один. Оставь уже меня. Юноша махнул рукой и скрылся за углом здания, направляясь к поляне, что находилась среди густых деревьев по пути к источнику. И уже на самой поляне, погрязнув в темных закоулках своего внутреннего мрака, Цзян Чэн сидел, окруженный мрачной тишиной леса. Его мысли были чёрными, словно испепеляющие пламя, пожирающее всё на своём пути. В его сердце гремела пустота, подобная бездонной яме, поглощающей все светлые чувства и оставляющей лишь холодную тоску. Он понял, что любовь — это лишь иллюзия, плетение из лжи и больших ожогов. Цзян Чэн вновь столкнулся с реальностью, в которой его чувства были лишь бесполезным бременем, тяготящим его к самому низу. Как с семьей, как с щенками, так и с тем, кого он любил, и который уже принадлежал другому. Он видел, как счастливым сиянием искрились глаза Ванцзы, как его еле заметная улыбка освещала его «безразличное» ко всему лицо, и это разрывало его душу на куски. Вэй Ин, его брат, стоял на пути к его счастью, и Цзян Чэн знал, что не сможет изменить этого. Парень давно понял, что он просто не заслуживает как такового счастья или хоть капельки любви. Сидя в темноте, он чувствовал, как мрак поглощает его, словно зловещие тени, окружающие его со всех сторон. Его глаза были наполнены отчаянием, а его душа погружена в бездонный океан беспросветной печали. Теперь он был заперт в своих собственных мрачных мыслях, в той судьбе, которая превратила его любовь в самую черную тень его существования. И в этой самой темноте и проросли яркие горечавки. Цветы, обозначающие его искреннюю любовь к Лань Ванцзы.