Проклятие на удачу

      — Конопатая, объясни мне, какого хуя мы тут делаем? — Регина закатывает глаза на излишне громкого мужчину, толкает его мелким кулаком в плечо и шикает, призывая заткнуться и просто молча идти за ней, если так хочется.       Ну или идти обратно, наматывать круги вокруг своей колымаги и курить три сигареты подряд.       Она сильнее кутается в развевающиеся на ветру полы очередного чужого дермантинового плаща и с неудовольствием отмечает, что тот, все же, был роднее, привычнее. Запах от подкладки исходил такой крышесносящий, что временами она забывала собственное имя и только и могла, что прятать нос в воротник, вдыхая тот самый кащеева аромат. Увы, от этой куртки такой запах не исходил, хотя она и непроизвольно искала его, когда отчаянно пыталась все мысли разложить по полочкам. Что-то ей подсказывало, что и эта вещица в скором времени станет принадлежать только ей, забыв, что когда-то хозяином был этот идущий позади неё мужчина с пачкой дешёвой "Явы" и очередным набором наркотиков, завернутым в старую тряпку. Даже неудобно, как-то стало — если все продолжится в том же темпе, то весь славин гардероб можно будет считать за собственность Черновой.       Хотя, если она правильно поняла, судя по вспыхивающему в болотных глазах огню, мужчину этот факт не сильно-то и заботил, скорее наоборот, мужчину более чем не устраивал тот факт, что на Регине слишком много лишней одежды, включая потертые джинсы и даже самое обычное хлопковое нижнее белье.       Ни на секунду не застеснявшись, за такую легкомысленность отвешивает нехилый такой подзатыльник по кудрявой голове и смотрит укоризненно, когда Слава зашипел, как облитый водой кот, и начал тереть пострадавшее место. Еще извращенцем не забыла окрестить, чтобы наверняка понял, за какое «доброе» дело по шапке получил, а бесовщина только и знала, что противно хихикать и подпихивать в забитую мыслями голову подопечной «шикарные» картинки с ними обоими в главных ролях. Пришлось смеющемуся Кащею начать стучать по тонким лопаткам, чтобы девушка коньки не откинула, пока та откашливалась, подавившись слюной.       — У нас с тобой свидание. Сам же звал, вот и не бухти, а то совсем уже как дед старый, — чернокнижница прислушивается к ощущениям в теле. Нечисть развалилась на тонкой ключице, скрутившись вокруг шеи и пальцем тыкала в сторону полуразвалившегося домика. Судя по вытоптанной дорожке, посетители были здесь совершенно недавно, но это и на руку — не приходилось по колено утопать в ебаных сугробах.       Кащей, после не самых привлекательных слов со стороны конопатой попутчицы, недовольно зыркнул на нее глазами: нашлась, блять, молодуха. У них разница в возрасте-то смешная, пять лет всего — это не как у его же родаков, больше десяти.       Нина Кирилловна выскочила замуж в семнадцать лет, будучи уже глубоко беременной, за его двадцатишестилетнего папашу, который уже тогда был в половине шага от кресла ректора в университете и теперь уже который десяток лет выслушивала чужие причитания о ее собственной беспомощности, выражающейся в истинно женской слабости, одиннадцать лет терпела его мерзкую мамашу, попившую ей крови, пока не сдохла от приступа. Но первый ребенок так и не родился — может из-за голодных послевоенных времен, может из-за того, что Виктор Семеныч много лет по колено в окопах, в ледяной воде провел, но тем не менее, факт: ни через год, ни через пять лет, ребенка мужу она так и не подарила.       Настасья, славина незадачливая тетка, не прекращала науськивать брата, чтобы тот развелся с ни к чему не годной Нинкой и женился на ее подруге, которая с детства хотела за Витьку замуж выскочить. И ее увещевания почти дали свои плоды — Настасья привела Леночку на семейный ужин и Степаныч почти сдался, как в тот вечер прилетела Нина, вся сияющая, буквально на крыльях любви и поспешила обрадовать всю семью, что мол, будет и сын, и внук, и племянник.       Да вот только единственным человеком, кроме Нины, кто обрадовался пополнению в семействе, был ее отец — полуглухой и практически слепой Кирилл Афанасьевич, который с самого начала был обеими руками против брака единственной любимой дочери с тираничным Виктором. Он сам, в одиночку встречал дочь из роддома с небольшим букетиком красных гвоздик и дорогущим по оплате такси, пока зять в окружении симпатичных молоденьких лаборанток восседал на очередном симпозиуме в Москве. Сам мелкому, долгожданному пацаненку стирал пеленки, пока Нина бегала в школу на работу, чтобы лишнюю независимую от мужа копейку заработать на новенькую игрушку или пеленку.       Родной же отец изо всех сил избегал маленького сынка, как только мог, только и знал, что губы поджимал каждый раз, когда только научившийся ходить карапуз притаскивал папке свои игрушки и что-то начинал лепетать на одном только ему неведомом языке.       Кащеев дед был единственным человеком, кто знал о том, что Слава в Казахстане на зону попал по чистой случайности и собственной тупости. Дед Кирилл был тогда единственным человеком, кто мог ему письма писать, потому что Семеныч маме запрещал даже заикаться о дуралее сыне и изредка, в большой тайне ото всех, собирал посылки, чтобы внучок совсем не загнулся в застенках. Кудрявый первое время всеми силами пытался отбрыкиваться, писал, что все это только слухи разные, а сам он в Алмате просто работает, и все у него там хорошо, да только бывалого вояку хрен проведешь.       У деда свои связи были, которые еще со времен Великой Отечественной остались — личное дело внучка из рук старого товарища прочитал, с которым в сорок третьем бок о бок фрица обратно в Германию гнали.       В тайне от зятя отловил по пути домой дочку и поставил перед фактом, что их комнатушка в общаге уже на Славку успела отписаться, а то ведь Виктор Семеныч человек поганый. Такой без всякого стыда и мук совести родного сына без штанов на раз два оставит, а как узнает, что Славу закрыли, да еще и по сто сорок пятой статье, то подавно — прилюдно откажется. А Нина в тот день молча выслушивала три года тщательно скрываемую от нее тайну и слезами заходилась, все отказываясь верить, что Славочка, ее драгоценный сыночек, оказался грабителем.       Но смирилась — делать-то было нечего и жила в полнейшем стрессе. Дни до сыновьего возвращения отсчитывала, каждый новый юбилей в сто дней отмечала в календаре, купленном на спрятанные от мужа деньги. Изредка бегала к папе, когда Витя дома отсутствовал, и оставляла у него в шкафу какую-то часть от своей зарплаты, чтобы у ребенка какие-никакие, а все-таки накопления имелись от родителей.       Да вот незадача — не успел Слава вовремя вернуться. Дед Кирилл умер раньше, за целый год до возвращения внука. А Славе было невероятно стыдно в глаза даже обычному надгробному камню на дедовой могиле смотреть, оттого ни разу к Кириллу и не пришел. Все делами выдуманными прикрывался, бегал от матери по давно выученным дворам и заливал себе в глотку водку — поминал.       — Хочешь ебнуть меня, а потом на корм рыбам пустить? — Кащей резко оборачивается, когда с ветки слетает какая-то птица. — Учти, конопатая, меня искать будут.       — Ой, да кому ты сдался?       Девушка загребла полные руки снега и засунула мужчине за шиворот, противненько начиная хихикать, пока он судорожно хватал ртом воздух и засовывал руки под свитер, пытаясь избавиться от обжигающе ледяного снега. А потом стало не до смеха: Слава перехватил её за талию и, подхватив под бедра, оторвал земли. Закружил, дошёл до ближайшего сугроба и застыл над ним, мотыляя смешной вес, угрожая скинуть вниз. Улыбается так лукаво, сверкает глазами и смотрит на заливающуюся хохотом Конопатую.       Кащей резко замирает, на Регину шикает, покрепче к себе прижав, и прислушивается к доносящимся откуда-то издалека звукам.       «Суки, блять», — девичий висок прострелило резкой болью. Бесы принялись водить хороводы вокруг застывшей парочки и капать слюной, предвкушая отличный ужин, хотя свеженького тела Чеснока они никогда не забудут. Регина так до конца и не поняла, кто конкретно сегодня должен быть принесен в жертву этим исчадиям ада, но и сама начинала чувствовать легкий предвкушающий мандраж. Спрашивать с пускающего слюну Зепюра было себе дороже, пусть она давно и не получала от него наказания, но все еще помнила, как это бывает больно.       — Стой здесь, — тоном, не терпящим никаких возражений, шипит Кащей и опускает конопатую на землю.       Шикнув на порывавшуюся было пойти за ним девицу, он легонько отталкивает ее на пару шагов назад и перестает обращать на нее внимание — мужчина протискивает мимо деревьев, с трудом перешагивает через обледенелые кусты. Поддавшись любопытству, которое в свое время кошку сгубило, мужчина прислушался и решил подойти к зданию поближе с другой стороны. Люди там определенно есть — по полуприглушенным голосам это и ежу понятно.       «Блять, ну нахуй».       Вашу же мать. Если их тут грохнут сейчас, то он потом Регину на том свете ебнет. Богом клянется, ебнет.       Мужской вскрик раздается в тишине, заставляя присесть и руку на приметную рыжую голову положить, чтобы не рыпнулась никуда, дурная и никто ее тут не увидал.       «Наслаждайся, шавка».       Регина чуть отталкивает Славу в сторону, просовывает ему голову под руку и пытается рассмотреть все подробности через маленькую щелочку между старыми прогнившими досками. Серые глаза расширяются от увиденной картины, а рот удивленно приоткрывается. Вот те на! Двое мужчин, в подозрительно знакомых куртках — хотя может они и простыми пацанами были, хрен разберешь со спины — безжалостно мутузят все такое же подозрительно знакомое грузное пьяное тельце.       Папаша.       — Хули ты не сказал, что в коммуналке живешь? — удар ногой приходится на ребрам, она прямо слышит, как несколько тонких косточек ломаются. Кровь по венам заструилась, а Зюпик бесстрашно располагается на спине одного из неизвестных, подпитывая желание убить этого пьяницу.       Все ради любименькой шавки.       Это ей на день рождения подарок, причем за все те, что были и за все те, что еще будут.       — Череп, слышь, я за него сидеть не собираюсь!       Слава хмурится, когда до него доходит понимание, что погоняло довольно знакомое и ассоциируется отнюдь не с хорошим человеком. Раз уж этот здесь, то значит и второй рядом где-то отирается. Игнорируя все тщетные попытки конопатой остановить его, задержать, не позволяя совершить необдуманный поступок, он отталкивает взметнувшуюся вверх руку Регины и резко выпрямляется. Даже пальцем ей для наглядности и серьезности своих слов грозит, чтобы наверняка послушала, а сам едва сдерживает в себе рвущийся наружу смех.       «Не высовывайся», — он без всякого страха, — хотя сам не признается, что у самого невольно поджилки затряслись, но оно и понятно: Конопатая его хрен знает зачем сюда притащила, а тут вот тебе на, старые неприятные знакомые — приближается к поехавшему дверному косяку и ногой толкает потасканную дверь, из-за чего она резко распахивается, ударяясь ручкой о стену.       На него тут же устремляет взгляд три пары глаз.       — Блять, Кащей! — мимолетно оценив состояние порядком побитой тушки регининого бати, зеленые глаза упираются в две застывшие, испуганные внезапным кащеевым появлением фигуры. — Ты хоть бы знак подал, что тут. Собственно, а хули ты тут? Тебя же мент прессовал.       — Я везде, — Регина недоуменно приподнимает брови: какого хрена вообще тут творится? Она нихрена не понимает во всей этой сложившейся ситуации, а вот Зепюрчик моментально просёк всё происходящее. Черной дымкой перемещается на уже ставшее родным крепкое мужское плечо, сладко зевает, широко раскрывая пасть и шипастым хвостом обвивает чужую шею. — Вы что, нахуй, творите?!       Заинтересовавшаяся поведением бесовщины чернокнижница плюет на все мужские запреты и подается вперед, прислоняясь ухом к двери. Она нервно сглатывает от нарастающего напряжения, как можно тише пытается прокашляться и взгляда оторвать не может от по-удовлетворенному сладко заурчавшей бесовщины, что темными тенями начала сползать с крепкого славиного тела и в ногах улеглась. Словно кошка начала тереться о широкую штанину и утробным рычанием залилась, в котором отчетливо слышались слова одной из любимых регининых начиток.       Что эта тварь подземная тут удумала?       — Бля, братан, не обессудь. Знали бы, что рыжая твоя там живёт — не рыпнулись бы даже. Ну, въеби мне, если хочешь,— Кащенко как-то насмешливо хмыкает.       В голове его рыжей проблемы начали активно вертеться разного объема шестеренки, пазл постепенно складывался и отгонял собой навязчивые, темные, запретные мысли о том, что сейчас ее бесовщина ведет себя крайне непорядочно — самой себе смешно становится от подобной мыслишки — и вообще как-то не по-человечески.       Кащей с этими двумя гавриками определенно имел знакомство и судя по перекошенной роже мужчины, знакомство было если и не из приятных, то определенно имело под собой основу из нескольких десятков распитых на несколько рыл бутылок, раз уж до сих пор просто безмолвно стоит и взглядами сверлит, а не как обычно, начинает ебла бить и отхватывать за такое несанкционированное вторжение в ответ.       Она неверяще распахивает глаза: ему что, эти поджигатели, еще и извинения кидают за сожженную на его драгоценной территории хату.       — Хочу. И въебу. Потом, — Амин голову побитую от пола отрывает и глаза в страхе пучит на универсамовского старшего.       Уголок кащеевых губ дергается в язвительной жестокой усмешке, которая слишком многое обещает одним только своим присутствием, не говоря уже о более подробном углублении в ее значение. Чернову становится по-настоящему жутко. Если эти двое одинаковых с лица хотя бы понятно за что ему предъявы кидали, то вот что тут забыл авторитет не совсем понятно.       Он же, вроде, утром все успели выяснить, разве нет?       — За что разукрасили?       — Да так, — Череп одергивает рукава своей дублёнки. — Денег должен. Тебе же и должен.       — Да что ты? — Кащей клыки скалит не отводя взгляда от сжавшегося тела. Боится гад. — Прям мне?       — Демьян за тебя крутил на неделе, — Слава раздраженно цокает, хрустит пальцами, размышляя: осознает ли этот алкаш богомерзкий, в какую глубокую задницу только что попал, учитывая, что его дочурка под ним ходит, или надеется, что за её счет сейчас сумеет ножки свои кривые, неоднократно переломанные унести, так, чисто по славиной душевной доброте.       — И сколько же мне товарищ должен? — Зепюр, игриво стреляющий своими пустыми дырами, что вместо глаз у него, в сторону бесстыдно подслушивающей подопечной, заползает по ногам на мужскую грудь, цепляясь за ткань острыми, как бритва, когтями и вонзает свои клыки в открытую кожу запястий, сложенных в замок. — Рублей тридцать?       Чернокнижница от неожиданности подскочила, когда несколько теней начали сдавленно хихикать и метать между ними с Кащеем, завертели вокруг них хороводы, начали распространять приторно-сладкий металлический запах свежей крови.        — Хату проиграл, — о долбоеб, а.       Чернокнижница глухо стукается лбом о на ладан дышащую досточку. Из горла вырывается непонятного происхождения звук, подозрительно сильно похожий на обычный скулеж зверски избитой собачонки. Это же до какой степени надо было упиться и проспиртовать свои мозги, чтобы комнату, единственное их жилище, выданное заводом, в наперстки проиграть. В наперстки, мать вашу! Да любой ведь мало-мальски разумный человек допрет, что все это не более, чем обыкновенный развод!       А этот идиот что утворил?       Заложил адрес якобы их квартиры, которую впоследствии сожгли. Не только ведь их без крыши над головой оставил — оно было бы ладно, если бы только их, хрен с ним — так он ведь еще и Лиду с ребенком без любого жилья оставил, Лешку по случайности в могилу позволил свести, а там еще неизвестно, что с бабкой Тамарой и соседями с четвертого этажа приключилось!       Это же если кто узнает, считай всё!       Никому из них двоих житья не будет, свои же камнями забьют.       — Мужики, давайте договоримся… — ну наконец-то, а он все голову ломает и думает, когда же Амин рискнет свой единственный козырь выкинет, надежно припрятанный в рукаве потертой фуфайки.       Склонивший к плечу голову, Кащей одним небрежным взмахом ладони останавливает двух рыпнувшихся юных головорезов-поджигателей к небрежно валяющемуся на полу телу. Амин с трудом принимает сидячее положение, держась рукой за поломанные отбитые ребра и отхаркивая скопившуюся во рту кровь. Кащенко вытаскивает залежавшуюся в кармане сигарету, засовывает между зубов.       Ну же, солнышко, не молчи. Дай ему этот блядский повод, которого он так отчаянно ждет, чтобы спустить всех своих внутренних бесов — более жестоких и одновременно с тем более мягких, чем бесовщина Конопатой — и без зазрения совести самостоятельно пропитую головешку о доске приложить.       — Свободны.       — Кащей, — Череп прикусывает язык и почтительно склоняет голову, хотя и откровенно говоря, не должен. Зеленые глаза универсамовского старшего устремляются прямо на него и несчастный готов слово пацана дать, что в потемках они начинают сверкать пуще прежнего, а моментами на самой глубине вспыхивают алые искры.       Регина всем своим естеством пытается вжаться в стену — двое мужчин, отпущенные легкой рукой старшего, спешно пытаются ретироваться с глаз долой, чтобы не раздражать пугающего их до чертиков Кащея и не привлекать к себе подозрительно спокойного автора. За долгие годы своей уличной жизни, они хорошо уяснили, что когда Кащей не брызжет слюной, не орёт на каждого встречного-поперечного, не машет кулаками на право и налево при любой удобной ситуации, то все, можно смело искать себе самое симпатичное — хотя лучше самое незаметное — место на кладбище и заранее договариваться с могильщиками.       Чернова, все еще прячущаяся в тени, провожает долгим пристальным взглядом сбегающих с места будущего преступления, кидает им в спину парочку проклятий, чтобы сами же в огне сгорели, как и ни в чем не повинный Лешка. Она решает выбраться из своего скромного убежища — на дворе, как никак, не май месяц, ветрище подувает будь здоров, уже чувствует, как ледяной воздух проникает под джинсовую ткань штанов.       Вот же блядство! Ей сейчас ну вот никак нельзя начинать болеть — и так денег нихрена нет, парой часов назад после сбережения сгорели. А если опять решится больничный взять — так вообще загнется.       Она еще прошлые прогулы в универе закрыть не успела, а тут следующие на подходе!       — Я знал, что мы найдём общий язык, — натужно кряхтя, выдает папаша, на что Слава только губы кривит в презрении.       Общий язык они нашли, как же.       Ага, как же.       Разбежался, блять, и ударился об стену.       Под испепеляющим взглядом дочуркиного, етить его, кавалера, едва сдерживающего тяжелый усталый вздох, Амин, заметно пошатываясь, едва поднимается на ноги и не удержавшись, накреняется в сторону. Хватается дрожащей рукой за стену, опять смачно сплевывает на пол и утирает полами пожелтевшей от времени майки текущую из носа кровь. Немного придя в себя, регинин папаша встает ровно и протягивает ладонь навстречу авторитету.       Слава смотрит на нее, скептически выгнув бровь.       Он сейчас над ним что, издевается?       Пухлые кащеевы губы невольно изгибаются в презрительной гримасе, на что Чернов-старший только понимающе хмыкает и вытирается о грязную одежду.       Давно ли молокосос этот от мамкиной груди оторвался, чтобы строить из себя уважаемого человека? Может он, конечно, и стоит чего, но забываться-то не надо — люди же вокруг.       Слава постепенно начинает дичать, глядя на это жалкое подобие человека. Эта пьянь сейчас всю его ущербную жизнь представляет, её уничтожить нужно, растоптать, сжечь к хуям собачьим, чтобы никогда к ней не возвращаться. Это же надо додуматься до такого — играть на жилище, в котором помимо тебя еще и дочь твоя живет! Кащей такие истории знает: хату продадут, а девчонку за отцовские долги на панель, к проституткам под крыло, чтобы расплачивалась. Сам свидетелем таких муток становился — рыдали девки, последние трусы продавали, а потом под шумок с жизнью концы сводили.       Животное, блять.       Затылком чувствуя, что конопатая прошмыгнула в темную комнату и теперь исподтишка следит за каждым его действием, он невнятно хмыкает.       — Долг как отдавать будешь? Натурой? — шваль эта опять на него свои зенки пропитые вылупила.       Он сейчас на полном серьезе считает, что мужчина бандитской наружности, у которого за плечами целый срок, а во внутреннем кармане накинутого на плечи его дочери плаще лежит запрещенный товар, его просто отсюда выпустит и ничего не сделает? Не обольет дерьмом так, как он умеет. Не разобьет и без того покоцанную рожу? Не потешит свое блядское эго?       Да из-за этой паскуды, которая невероятным, непонятным для Кащея образом, приходится Регине отцом, его бабе пришлось из окна третьего этажа лететь вниз! А если бы Суворов ее поймать не успел, то что бы было? Фарш из чернокнижницы? Вот так заебись анекдот!       Не реши Слава лишнюю копейку конопатой на мороженное заработать, зайди в хату вместе с ней, не факт, что не остался бы вместе с муженьком ее соседки заживо гореть.       — А тебе девки мало? Трахай сколько влезет. Благословляю, — Амин особенно противно ухмыляется, двигает брови в неоднозначном жесте.       Мерзко.       С трудом держащееся на ногах грузное тело со звучным пьяным криком летит в противоположную от выхода сторону, врезается в стену и падает на пол, когда универсамовский со всей дури врезает кулак прямиком в чужую переносицу. Кащеево плечо простреливает от резкой боли — зря он так сильно замахнулся, походу мышцу потянул. Чай, уже не пятнадцать лет, чтобы руками так махать.       Слава встряхивает ушибленной рукой, шипит через плотно сомкнутые губы и прикрывает глаза. Да что же это за блядство тут творится? Он в два шага преодолевает установившееся между ними расстояние, опять оказываясь рядом с валяющимся в его ногах ублюдком, и хватает его за грудки, резко к себе притягивая. Грудь распирает от недостатка воздуха, будто там внутри кто-то развел полноценный погребальный костер. Каждая клеточка напряженного мужского тела наполняется какой-то нечеловеческой силой — никак иначе он объяснить бы то, что так спокойно приподнял эту ста двадцати килограммовую тушу над землей, не смог.       Сбитые костяшки начинают неприятно саднить из-за сжатых кулаков и натянувшейся кожи, и внезапно возникшая идея почесать их о пропитую рожу Чернова-старшего стала как никогда раньше привлекательной.       — Ты знаешь, что она сегодня чуть заживо не сгорела? — улыбка демонстрирует желтые гнилые зубы, и нос дергается в отвращении, улавливая запах полугнилых внутренних органов.       — Не сгорела же.       Еще один удар приходится по заплывшему лицу.       Регина с небольшим недоумением пристально смотрит на начавшую казаться более крупной славину фигуру, наблюдает за его поведением и буквально за голову хватается, когда замечает в глазах на секунду обернувшегося в ее сторону мужчины красные всполохи, а отбрасываемая им тень растеклась по бетонному обшарпанному полу и медленно начала приобретать объем.       Вот же ж блядство!       Зепюр опять фокусничать начинает.       И ладно бы на благо чернокнижницы, можно было бы понять. Но так нет! Сученыш молодость вспомнить решил — подселенцем, тварь такая, заделался.       Хорошо знакомая начитка ручьем потекла с побледневших губ — она была целиком и полностью уверенна в своих силах, хотя сомнения все еще продолжали терзать. В конце концов, Зепюр не какой-то низший демон, которому в общем-то до демона еще пилить и пилить, а вдруг что-то не получится? Он же ее тогда убьет и даже не задумается над тем, чтобы пощадить! Но Регина не останавливается: поднимается с колен, не отряхивая джинсы, и медленно бредет в сторону двери, стараясь держать ритм, а в ответ ей только шипение раздается.       Пальцы начинают постепенно неметь от яростного нежелания бесовщины покидать свой временный, но похоже, весьма удобный сосуд.       И где же эта самая хваленная кащеева сила воли?       Пропил где-то что ли, гад?       Демонье вцепилось в мужчину мертвой хваткой, как утопающий в спасательный круг, вон, даже несколько когтей обломать успело и со злобой в глазах наблюдает за бесшумно вошедшей в помещение подопечной, будто раздумывая, начинать ее расчленение с рук или все-таки с языка? А Слава продолжает стоять к ней спиной и знать не знает о том, что с недавних пор начал делить тело с многовековой тварью, что мыслями его думает и делает только то, что ему продиктуют.       Если так дальше пойдет, чернокнижнице экзорцистом придется выступить, а это энергозатратно и опасно, причем для одержимого в первую очередь.       — Пасть закрой, — сжимая пальцами грязные спутанные волосы, он устраивает лбу Амина довольно близкую встречу со своим коленом, с удовольствием улавливая звук очередной хрустнувшей косточки.       «Отпускай. Отпускай. В меня заходи, моими словами говори, телом моим повелевай, душу себе подчиняй. Отпусти его. Отпусти, кому говорю!», — Зепюр уже начинает визжать, и Слава, будто услышав, непроизвольно поворачивает голову, встречаясь с конопатой взглядами. Демон полностью растворяется в теле своей жертвы. Секунда и всё, нет больше осмысленных зеленых глаз, только яркая ненависть в алых очах.       «Ну, все. Приплыли».        — Изыди, нечистый! — девичья рука взлетает вверх, сжимается в кулак.       Амин вздрагивает всем телом, когда тьма улицы начинает расступаться и фигура дочери начинает приобретать объем, становится ярче в свете одинокой лампочки. Мелкие глазенки мужчины сужаются. Вот же проблядь! Наверняка знала, шалашовка, что тут ее родного отца калечат все кому не лень, используя вместо груши для битья, а нихрена не сделала.       Он у неё, так-то, один единственный отец, а она вот так вот с ним!       Проститутка дешевая, не зря он за нее всего тридцать рублей просил, хотя такая как она и пяти не стоит.       Стоит, рыжая ублюдина, сверлит своего мужика взглядом, а на него ноль внимания. Это она его, дрянь, подставила! Она виновата в том, что Амин проиграл именно кащеевым прихвостням! Она его в руки этим уголовникам привела и позволила делать с ним все, что душе угодно!       Из-за нее, сучки, пизды сейчас получает.        — А-а-а. Пришла, шлюха.       С мужских губ срывается звериный рык: пальцы крепче сжимаются на волосах, чужая голова в очередной раз встречается со стеной. Аминов лоб обжигает от боли, когда он встречается с кирпичной кладкой. Тоненькая струйка крови начинает свой путь по мужскому лицу, пачкая щеку, потную толстую шею, впитываясь в ткань майки. Разъяренный Кащенко, с доселе неизвестным ему странным чувством, набирает на пальцы кровь и с извращенным удовольствием рисует перевернутый крест на разбитом лбу.       Кащей недоуменно хмурит брови, когда сознание немного проясняется. Лицо кривится в болезненной гримасе.       Он ведь не хотел.       Но сделал.       Что за блядская дичь? Регинина бесовщина, что воздушно-капельным путем передается? Он агрессивно трясет головой, с силой оттягивая кудрявые волосы, пытается выкинуть из головы ненужные мысли, избавиться от отравляющего наваждения забить на смерть этого ублюдка.       Но пока эта мысль кажется слишком приятной, слишком правильной.       Чернова в карман плаща лезет и матерится вслух, когда нужного не находит — это же славин плащ, он в нем ходил. Тут и в помине церковных свечей быть не может, разве что спички только и то не факт, что коробок не пустой.       — Довольна тварь?        — Помолчи ты, хоть минуту.       Регина раздраженно закатывает глаза, шипит в сторону осточертевшего ей папаши — своими никому не нужными комментариями только лишний уголь в топку подбрасывает, еще и дьявольщина эта проклятая все никак не успокоится, хочет целиком и полностью человеческую волю сломать и завладеть кудрявым от и до.       Хотел бы Зепюр — Кащей давно бы напополам переломился.       Медленно двигаясь в сторону сцепившихся мужчин, — вцепился правда молодой в старого, но это и опустить можно — она еще раз начитку прогоняет.       Насмешливо-саркастичный взгляд алых глаз ясно дает понять, что Зепюру глубоко насрать на все призывы подопечной, причем с самой высокой колокольни, какая только в этом мире может существовать.       Вот ведь, блять, бес.       Она же ведь все это сама сделала. Самолично приговор папаше вынесла, там, на кладбище — целых две бутылки ведь на его прогнившую душонку извела еще и имела наглость десять рублей в труху да пепел обращать. А демон мало того, что подношения принял, пусть и через силу, а честь по чести начал заказ исполнять, так еще и дополнительный подгон соорудил, труп «любимого» папки решил руками не менее любимого Кащея преподнести.       И в службу, нахуй, и в дружбу.        — Царь гром грянул, царица молния пламя спустила, всё вокруг осветила, раскаялись, разбежались всякие нечистые духи.       Широкие разлетистые брови выгнулись домиком от удивления, на губах выросла самая неестественно-смотрящаяся на молодом симпатичном лице улыбка. Неправильная такая, что сразу видно, что человек далеко не сам мимическими мышцами движет, но какая же она по-дьявольски красивая… На секунду Регине почудилось, будто это он, а не она с бесами с младенчества повенчана. Святые угодники, будь это так, его погоняло было бы отнюдь не Кащей, а целый Сатана.       — А я думаю, что эта старая карга к тебе с рождения так прикипела, — Регина взгляда от славиных глаз не отводит, пытается задвинутое сознание на законное место вернуть. — А ты, как и она — чертиха!       Воспользовавшись образовавшейся заминкой, Амин резко поднимает руки и цепляется своими толстыми пальцами-сосисками за кащеевом запястье, царапает длинными ногтями кожу, пытается освободить руку из плена и остановить наконец свое внеочередное избиение — надоело, бедненькому, каждый раз встречаться с выступом кирпича. Кащей начинает смеяться — заливисто так, совсем как ребёнок, отчего кровь в аминовых жилах моментально застыла, а регинины глаза недовольно закатились.       Ну вот и все, собственно говоря.       Теперь только через огонь, или воду, душу мужскую спасать, а впрочем, если Зепюр захочет — сам отвалиться, как перенасытившийся кровью клещ по весне.       Осознание, что ничего она сейчас сделать не сможет, — дружки славины тоже, наверняка, уже по домам разошлись и третий сон видят или третью бутылку делят, — приходит слишком быстро. Она никто и звать ее никак, особенно в сравнении с ее хозяином, потому что если Зюпик решил ее нахер послать, со всеми ее попытками вытащить наглую демоническую рожу из славиного тела, ей ничего другого не остается, кроме как безмолвно со стороны наблюдать за тем, как мужчина из раза в раз все сильнее бьет черепушкой о стену, и молиться, чтобы никто не решил на лодочную станцию в такой поздний час заглянуть.       Это тебе не лесок рядом с кладбищем — это окраина города, куда любой прохожий забрести может.       Чернова не может сказать, что глядя на все происходящее испытывает хотя-бы толику отвращения — в любой другой ситуации, она бы даже закатила глаза в экстазе от всего этого, но сейчас в ней плещется исключительно безразличие. Слава все так же приносит ей какое-то больное мрачное удовлетворение всеми своими действиями, когда раз за разом звук удара становится все более глухим, а хлюпанье наоборот — громче. Аж приятные мурашки начали свое путешествие по девичьему телу.       Темное кровавое пятно на стене всё увеличивало занимаемую им площадь. Амин постепенно терял сознание от кровопотери и болевого шока, Слава не останавливался ни на секунду. Регина прислоняет ладонь ко лбу, глубоко вздыхает и отворачивается, уже не зная, как всю эту хрень закончить. Потому что все это, конечно, хорошо и в какой-то мере даже радостно, но куда ей, блять, потом эту тушу-то прятать?       Второе тело за месяц, блять.       — В аду сгорите, суки, — видимо Слава передышку взял, судя по булькающему звуку, сорвавшемуся с превращенных в фарш губ.        — Ну, это конечно. Это, как за здрасти, — нет в теле сил больше сопротивляться. Амин даже не дергается, когда авторитет его за подбородок одной рукой хватает, а второй шею обворачивает.       Чернокнижница тяжело сглатывает, с какой-то непонятной тяжестью смотрит на двух крепко повязанных с нею мужчин и осознает, что настал тот самый тотальный пиздец, которого она все это время ждала. Отхуярили на чердаке? Да поебать. Квартиру спалили? Ну, со всеми бывает, хули нет-то? Твой мужик собирается ебануть твоего папашу? С этим уже гораздо сложнее. Можно будет, конечно, ментам такую потрясающую легенду выложить, что мол, Чернова-старшего хулиганы местные на тот свет отправили, а он, будучи в стельку пьяным, сам упал и свернул свою свиную шейку.       А вот что делать, если к Славе нежданно-негаданно вернется память о сегодняшнем вечере? Как ей потом все это объяснять?       «Слушай, Слав, тут такое дело: помнишь я тебе говорила, что не сама с собой время от времени болтаю, а с бесами со своими? Так вот, один из них, выполняя мой небольшой заказик, решил тебя в качестве биты использовать. Ну ты не серчай, это он просто мне приятно сделать хотел!»       Так, блять, что ли?       Он же ее ебнет!       Тихий хруст наполняет помещение, а тело тут же на пол падает, изредка конечностями, дергая из-за остаточных нервных импульсов.       Нда-а.       Профессионально. Ничего не скажешь.       Интересно, Кащенко шеи сворачивать в тюрьме научился или это уже демоны знаниями поделились?       Тишина, которая наполнила пространство, прерывалась редкими вздохами утомившегося мужчины и тихим дыханием думающей девушки.       — Доволен?       — На все сто, — щербатая улыбка заставила чернокнижницу закатить глаза. — Там прорубь есть, в нее и спустим.       Регина только и успевает, что подскочить к медленно оседающему на пол Кащею, подхватить его за талию и посетовать на свою тщедушность — вес мужского тела заставляет колени подогнуться и вместе с ним опуститься на холодный залитый кровью пол. Она прижимает дурную кудрявую голову к своей груди и успокаивающе гладит по мягким прядям. Чернова тяжело вздыхает — м-да, мужик у нее отнюдь не пушинка, хотя и ведет себя порой, как самый настоящий ребенок. Она из последних сил подтягивает тяжелое тело повыше, укладывая голову на свою ключицу, позволяя уткнуться носом себе в шею. Подпинывает коленом мужской ботинок под пятку, чтобы наконец на задницу свою бестолковую уселся, а то еще затекут суставы, кто папашу потом до упомянутой проруби потащит?       Хорошо еще, что река еще даже не тронулась, унесет подальше, а там глядишь и Амина рыбы пожрут.       «Отпускай. Отпуска-а-ай. Уеннарда үз уеннарын уйнады, чит җирдә булды, затлы затларга да хөрмәт күрсәтергә вакыт булыр иде. Ял ит, кит, гадәтләреңне үзең белән ал. Кеше Җирендә безгә бүтән чит кешеләр кирәкми. Ябыгыз, ябыгыз, ябыгыз».       — Татар телендә нәрсә сөйләгәнеңне белмәдем, — девушка перехватывает взлетевшие мужские руки, удерживая их от встречи с пока еще чистым лицом. Сколько он услышать успел? Приложить чем-то тяжелым его надо, чтобы память отбило, нехер подслушивать.       — Хәзер, сиңа зыян китергән кебек, өч көн бәдрәфтә яшәячәксең. Аңладыңмы? — Кащей сдавленно улыбается, откидывает голову на девичье плечо, пытаясь вернуть летающие пол и потолок на законные места.       — Мин аңладым, аңладым. Син шунда ук ачуланасың, канатлы?       … Бульк.       Регина в издевательско-насмешливо жесте машет ладошкой, в знак прощания, когда тяжелая грузная туша медленно начала уходить под толщу воды, окончательно исчезая из её поля зрения. Выдержав тяжелый славин взгляд, девчонка разрождается громким заливистым смехом. Все равно мужчина ее никогда не сможет понять, а вот у нее как будто гора с плеч свалилась и прямо в этой же речке-вонючке, вслед за папашиным телом и утопла. Последнее, что связывало ее с убожеской семейкой благополучно издохло. Неожиданно и случайно. Даже потеря имущества сейчас не сильно расстраивало, разберется как-нибудь.       На крайний случай, в сестринской диван удобный есть, ей не привыкать.        — Бляха, как же я хочу напиться, — кудрявая голова вскидывается, а бровь забавно выгибается.        — Мне сейчас послышалось? — Чернова обвивает его локоть, прижимается щекой к колючему ворсу свитера и тащит его в сторону берега. Как никак, не месяц май на улице, а до кащеевой ласточки еще пилить и пилить.        — Неа, — Слава хмыкает, уже предвкушая, как удивится Лилька, когда он в место вечной «Московской» затарится полусладкой Мадерой и благополучно забудет весь этот ебанный кошмар. — Булгакова читал? Сразу спирта предлагай, водку я не буду.       Кащей уходит с берега с четким пониманием того, что после сегодняшнего крышак у него съехал окончательно, а черновская шизофрения еще и вместе со слюной передается. Доказанный его истинно ученым мозгом факт.       …Регина, с присущим каждой женщине интересом, рассматривает жилище универсамовского старшего и, не особо скрываясь, суёт свой нос в каждый уголок потрепанной комнаты, пока Кащей пропадал в ларьке на соседней улице. Ему только повод выпить дай, а тут, можно сказать, конопатая этот самый повод собственными руками организовала.       Девушка проводит пальцем по слою пыли на полке и хмыкает — мужик, он и в Африке мужик. И как только смог один так небольшую комнатушку засрать? Здесь и бутылки пустые, — ладно хоть в рядочек у батареи составлены, хотя и это не внушает какого-то ощущения домашнего «уюта» — и кучи грязного давно не стиранного белья, и ящики с инструментами, от которых так и пасёт бензином, а с одного даже липкое маслянистой пятно вытекает. Обычное среднестатистическое холостяцкое жилище, никогда не видавшее женской руки. Интересно, где они тут вдвоем разместятся — диван-то один и тот наладом дышит. В очередной раз выглядывая на улицу через мутное грязное окно, Регина задевает литровую банку, которая верой и правдой служила Кащею пепельницей.       — Блять! — бычки вместе с осколками разлетелись по полу, а Черновой захотелось побиться головой об стену — Ну, и где в этом клоповнике веник?       Хотя ей очень хотелось, чтобы вопрос этот был риторическим и клопов тут не водилось, собственно, как и тараканов. Девушка закатила глаза, когда из соседней комнаты высунулась голова какой-то бабки и нагло поинтересовалась — чья она будет? Прикусив язык, Регина молча прошла по коридору до кухни в поисках веника с совком и мало-мальски подходящего ведра.       Лучше уж уебаться сейчас, зато завтра со спокойной душой проспать до обеда на чистом диване и не бояться распороть себе стопу о какой-нибудь очередной кащеев хлам.       Славу только за смертью посылать, но сейчас ей это только на руку — не будет мешаться под ногами. Порывшись в особо крупной куче из вещей и откопав заляпанную каким-то жиром майку, которая тут же благополучно опускается в ведро с горячей водой. Регина без стеснения распахивает дверцы шкафа и резко отскакивая в сторону, когда верхняя петля отваливается и деревяшка с грохотом летит на пол       «Заебись, блять», — еще парочка таких поломок, и соседи снизу придут устраивать разборки, какого чёрта она гремит в три часа ночи. Да хотя кто рискнет в жилище Кащея соваться?       На глубине полки отыскивается более менее приличная, а главное чистая, мужская черная рубашка. Стянув с ног, почти что драгоценные, единственные джинсы и закатав рукава славиной одежды, Регина принимается отмывать от потертого линолеума следы мужских ботинок, причитая о бесхребетности всех мужчин мира.       В третий раз обновляя воду в ведре, она непроизвольно бросает взгляд на часы — уже час прошел, как Кащей до магазина подался сбегать, а его до сих пор нет. Машина на улице не громыхает и обещанного вина на столе не стоит — зато пол сменил цвет с грязно-коричневого на стандартный, стекла серванта стали прозрачными, а через окна стал пробиваться свет уличных фонарей.       Бутылки перекочевали к выходу, и ждали своего часа погребения в местную мусорку, комната перестала напоминать героиновый притон. Еще раз пробежавшись глазами по освобожденному пространству, Регина заебанно опускается на влажный диван и подгибает под себя ноги, набрасывая на себя дермантиновый плащ вместо одеяла — уж больно сквозит из приоткрытой форточки, но повышенная влажность не позволяла полам высохнуть настолько быстро. Она даже и не вспомнит, в какой момент голова ударилась о жесткий подлокотник, а сознание провалилось в крепкий вымученный сон. И тем более она не услышит, как скрипнула входная дверь, пропуская хозяина в его владения.       — Конопатая, — нога так и замирает в воздухе, не решаясь сделать шаг в глубину комнаты.       Ну да, подзадержался самую малость: Марата опять за осквернением чужой территории запалил, Череп с Демьяном выловили и выспрашивали о итогах переговоров с их должником, — пришлось на ходу легенду сочинять, как он вместе с Амином по знакомым ходил и нужную сумму собирал — потом Лилька на уши присела, пытаясь гуляющие слухи о романе старшего и рыжей подтвердить. Короче, два часа кащеевой жизни спущено в унитаз.       Моментально уловив запах морозной чистоты, Слава начал удивленно рассматривать прибранную комнату, останавливаясь взглядом на свернувшемся на диване теле — только один нос торчит из-под ворота плаща. Пора бы уже было не выебываться и подогнать Черновой нормальное женское пальтишко, а то такими темпами он сам без верхней одежды останется, как раз в комиссионку что-то новое занесли — тряхануть продавщиц надо и будет его бабе маленькое счастье.       Отчего он раньше в свою хибару баб не водил? Можно было бы не тратить целый день раз в месяц в попытках придать конуре божеский вид — достаточно оказывается девчонку привести, и та, гонимая инстинктами, буквально вылижет абсолютно всё, что видела. И это она за два часа пятилетку выполнила? Готовить умеет, прибирает, на лицо симпатичная. Мозги правда иногда поебывает, но какая баба и не без этого, не женщина, блять — мечта.       Мечта, которая сопит сейчас на его диване, уткнувшись в его одежду и судя по всему, нацепив на себя его рубашку.       Заебись, Кащей!       Продолжай свои наблюдения в том же духе.       Он даже дыхание задерживает, когда Регина крутится во сне и переворачивается на другой бок, подминая под себя дермантиновую ткань и вытягиваясь в полный рост, демонстрируя во всей красе длинные худые ноги и округлые, несмотря на излишнюю худобу, бедра из-под задравшейся рубашки. Сцепив зубы, Кащенко заставляет себя оторвать взгляд от открывшейся картины и тихо подойти к одному из ящиков. Могла бы и одеяло достать, но совести, видно, хватило только в шмотках его порыться. Колючая ткань опускается на тело и девчонка тут же укутывается в него коконом, изредка морща нос, когда ворс щекочет то шею, то щеки.       Слава привык пить в гордом одиночестве, отрицая факт своего уже реального алкоголизма, но сейчас требовалось заглушить лезущие в голову мысли о том, что по сути своей ему место за решеткой. Вины он не испытывал, от этого еще поганее. Пытался представить себя на месте Черновой — тоже беспонтово: они оба ненавидят людей, благодаря которым в принципе на свет появились. Но если Регина не раз говорила о том, как она ждёт не дождётся, когда папаша мир от своего присутствия избавит, мужчина никогда не задумывался, что рано или поздно Виктора Семеновича хоронить придётся.       Абсурд.       Полный абсурд.       Не утруждая себя поиском стакана, универсамовский хлещет одну бутылку за другой прямо из горла, периодически ловя себя на мысли, что нужно только за дверцу шкафа залезть и станет легче. Руки с каждым часом всё сильнее дрожат, а его то в жар, то в холод бросает. На руках уже все спекшиеся корки ободрал, продолжая сверлить взглядом глубокую трещину на столе, спать не хотелось совершенно.       К черту.       Рот слюной наполнился, заставляя Кащея нервно сглатывать каждые пятнадцать секунд и боязливо поглядывать на спящую чернокнижницу. Здравый смысл и ломка боролись друг с другом в уставшем организме, и вторая слишком внезапно одержала победу, как только на глаза попался нужный запакованный свёрток.       «Точно не здесь», — уже предвкушая очередное небытие, Слава выскакивает из комнаты, не замечая, как цепляет ногой одну из пустых бутылок, а та с грохотом катится на центр комнаты.       — Слава? — Регина подскакивает, мутным взглядом пялясь на распахнутую дверь. Моргает несколько раз и поворачивает голову в сторону такого же открытого ящика, моментально замечая упаковку из-под шприца.       Сука.       Знала же, что нужно было дождаться его и вколоть снотворного. Моментально бросаясь в сторону хлопнувшей двери ванной комнаты, Регина материт всё, на чём свет стоит.       — Слава! Открой, блять! — шипит едва слышимо, потому что если сейчас любопытные соседи выскочат, тайна Кащенко моментально станет достоянием общественности. И на неё, как на прокаженную, коситься будут. — Слава, открой, пожалуйста. Я тебя прошу, открой.       Щелчок раздается, и Регина тут же толкает хлипенькую деревяшку, моментально закрывая её за собой на замок. Слава выглядит не то, что болезненно, он выглядит еще и пиздецки жалко, опираясь о металлическую раковину и сверля болотными глазами ржавчину на блестящей поверхности.       «Глянь-ка, держится», — бесовщина поддерживающее лижет колючую щеку. Запах спирта стоит в пространстве, а девушка пытается решить внезапно возникшую проблему. И отчего она не кинула его сразу, как только о наркотиках узнала, это же дело неблагодарное — наркомана в ремиссию выводить.       — Я не хотел тебя разбудить, — вены на костяшках разбухают, а по виску бежит капелька пота. Его даже потряхивать начинает, обыденное дело для зависимых.       — Да чего уж, — ладошка касается напряженной спины, слегка потирая выступившие позвонки. — Тебе это не нужно. Ты этого не хочешь.       Медленно растягивая каждое своё слово, она подушечками пальцев прикасается к резине медицинского жгута, пока кащеева конечность окончательно не отсохла.       — Мы сейчас уберём всё обратно и ляжем спать, да, Слав? — затянутый узел никак не хочет поддаваться, и приходится на свой страх и риск дернуть сильнее. Мужские веки прикрываются, а на лбу проступает россыпь мелких морщин. Регина почти на шепот переходит, гипнотизируя его внимание, а то ведь от него сейчас чего угодно ожидать можно, она, считай, у волка из пасти кусок мяса отобрать пытается. — Молодец, а теперь давай шприц.       Кадык нервно дергается, но пальцы не сопротивляются, когда пластик медленно начинает покидать их владения. Девчонка за его спиной даже дышит через раз, боится, что он снова гнев свой на неё обрушит. Он обрушит. Обязательно. Только не гнев.       Регина испуганно отшатывается, больно ударяясь копчиком о стиральную машинку, непроизвольно рот в удивлении открывает, когда вместе боли от удара, она ощущает боль в прокушенной мужчиной губе. Кащей словно с цепи сорвался, вжимая ей в бытовую технику и до хрипов сжимая тонкую шею. Одни синяки не сошли, он уже новые ей оставляет. Чернова даже воспротивиться не может, когда широкая ладонь задирает край рубашки до талии и ложится на мягкое полушарие ягодицы, стискивая его хваткой. У неё за все годы работы с бесовщиной, точно наклонности какие-то развились — тело даже сопротивляться не думает, млеет от всех причиняемых неудобств, затягивая приятный узел в животе, который теплотой разливается по всему организму.       Кащей на неё всем весом наваливается, заставляя спину невольно горизонтальное положение принять, колено промеж сжатых ног впихивает, и нежную кожу ключицы прикусывает, а там моментально багряный засос проступает. Икры свело судорогой, когда стоять на носочках стало практически невыносимо и чтобы банально не грохнуться на пол Регина в широкие плечи вцепилась, еще сильнее к Славе прижимаясь. В голове моментально воспоминания о разговорах одногруппниц всплыли о вот таких пикантных ситуациях, большая часть девчонок жути нагоняли, на что Чернова только хмыкала, — пацанские понятия не предполагали заботы о своих ночных спутницах — но сейчас некое подобие страха заставляло и без того дрожащие колени дрожать ещё сильнее.       Одним движением Слава смахивает чьи-то тюбики и баночки, которые с шумом ударяются о стенки ванной, — если так пойдёт и дальше, соседи сбегутся на шум, не дай Бог милицию вызовут — подхватывает несопротивляющуюся фигуру и усаживает ей на холодную крышку машинки. Вот она, советская техника, на неё считай килограмм сорок посадили, а она даже не шелохнулась. Пуговицы с треском отрываются и рассыпаются по полу, закатываясь в труднодоступные места, полностью исключая возможность вернуть рубашке первоначальный вид. Одежка за секунду оказывается на этом же полу, безжалостно отпихнутая подальше. Кащея стоит нужно остановить, но делать этого ей совершенно не хочется. Холодные пальцы ложатся на талию, а губы терзают кожу над кромкой старого застиранного лифчика.       Да пошло все нахер.       Ей двадцать лет, старой девой что ли теперь помереть.       На усыпанных веснушками щеках выступил лихорадочный румянец, а бретельки бюстгальтера услужливо поползли вниз с плеч, позволяя мужчине спустить предмет женского гардероба на тонкую талию. Небольшая, он бы даже сказал маленькая грудь, — слишком много внимания на себя перетягивали и Людкины, и Танькины бидоны, когда их обладательницы демонстрировали глубокие вырезы на очередных мимолётных встречах — вздымается при каждом глубоком вдохе. Когда Кащей снова к опухшем губам возвращается, Регина, не стесняясь за кудрявые волосы его тянет, стараясь если не позволить откусить ей часть губы, то хотя бы поумерить возросший в десятикратном объеме мужской пыл. Кащей шипит раздраженно, откидывая голову вслед за тянущей его рукой, а Чернова рискует повторить его действия и, облизнув губы, касается подрагивающего кадыка.        — Блять, — пальцы щипают кожу на талии. — Конопатая, прекращай. Иначе я прям здесь тебя нагну.        — Ты этим уже занимаешься, — она отпускает его волосы, пересекаясь с горящим взглядом зелёных глаз. Авторитет, не стесняясь рассматривает её, раз за разом, возвращаясь к красному, как спелый помидор, лицу. — Я тебе музейный экспонат?        — Я тебе выбор даю. Уйдёшь сейчас и жить спокойно будешь. Слово пацана.        — А если не уйду? — Кащей на неё исподлобья смотрит. Нет, ну точно Сатана, — Ну, вот на нет, и суда нет.       Дотянувшись до стены, Регина щёлкает выключателем, полностью погружая их в темноту, ей так спокойнее, роднее что ли. Глаза постепенно привыкают, и она уже может отчетливо разглядеть застывшую широкую фигуру. Не ожидал? Может быть, но ведь они взрослые люди, для чего как подростки себя вести. Слава матерится сквозь зубы и стаскивает через голову надоевший свитер, тут же снова увлекая девчонку в мокрый поцелуй. Скидывает в пропасть все ее попытки отвечать ему, буквально вылизывая каждый сантиметр ее рта. Дергает тело на себя, заставляя сдавленно ойкнуть и прижаться промежностью к крепкому прессу. Что-то она поторопилась похоже со своими решениями.       Рука снова сжимает грудь, а подушечка большого пальца потирает затвердевший сосок, заставляя девичьи ноги непроизвольно сжиматься в попытках оттолкнуть от себя источник слишком приятных ощущений. Её ноги ей же мешают — смех да и только. Слава на секунду отпускает её, только для того чтобы закинуть лодыжки себе на талию, и ещё немного сдвинуть тушку поближе к краю, все равно он ей упасть не даст, а так ведь гораздо удобнее и конопатой, и ему. В идеале, конечно, в комнату перейти, на диван хотя бы, первый раз там, все дела — но через коридор её голышом тащить? Ебала соседям устанет чистить.       Регина позволяет совсем тихому стону вырваться, когда мужские губы накрывают второй сосок, практически невесомо прикусывают и тут же мягко сминают. Что вот этим дурам не нравится? Или может Кащей слишком прошаренный в таких делах? Авторитет все-таки. Пальцы перебирают мягкие кудри, периодически обессилено обмирая, а тянущее ощущение внизу живота заставляет непроизвольно ерзать из стороны в сторону. Слава шумно выдыхает носом, пуская по бледной коже мурашки, и тянется к собственным брюкам, пытаясь одной рукой расстегнуть ширинку, а другой удержать девчонку на импровизированной сидушке. Спросить бы её ещё раз, чисто чтобы самого себя успокоить, но ведь девка и соскочить может, а ему только останется, что на воспоминания дрочить в этом же блядском душе.       — Ты же знаешь, что спрос с тебя ещё больший будет, — она заторможенно кивает, а Слава непроизвольно улыбается, поглаживая кончиками пальцев бархатную кожу на животе.       Она ведь даже повода не давала в своих умственных способностях усомниться, это её от всех других матрёшек и отличало. Была в ней и доля глупого безрассудства, да хоть первую встречу их вспомни, но Кащей может быть уверенным, что его конопатая кадык любому вырвет и в глотку вцепиться, если кто-то рискнёт к ней свои лапы потянуть, ему даже делать ничего не придётся, разве что только от очередного трупа избавляться.       — Ты — мои глаза и уши, но и участь задницы тоже разделить придётся.       — Можешь потом меня в подробности посвятить? Складывается ощущение, что ты меня запугиваешь.       — Не запугиваю, предупреждаю, — в темноте не видно, но он готов руку на отсечение дать, что серые глаза раздраженно закатились. Ну, вообщем-то, с лирическим отступлением он закончил.       Регина зажмуривает глаза, когда последняя часть белья благополучно покидает обладательницу, а уши обдаёт жаром стеснения, хорошо, что Кащей не видит её душевных метаний от возбужденной близостью мужчины девушки до школьницы, которую первый раз понравившийся мальчишка за гаражами поцеловал. В голове мелькает логичная мысль о необходимом предохранении — зря что ли ей знакомая врачиха лекции о важности презервативов читала? Хер знает, какую заразу Кащенко мог случайно подцепить — но отчетливый шелестящий звук заставляет мимолетно расслабленно выдохнуть. Всего на секунду. Потому что Слава снова её целует, но гораздо аккуратнее, чем до этого, можно сказать нежно.       Кащей не был обделен женским вниманием, да и постель его тоже, но сейчас в голове крутился один единственный пунктик — не причинить слишком много боли. Чернова была девственницей. Она не говорила, но он это знал. Как истинная советская женщина, девушка берегла свою честь для того единственного, которого могла представить своим спутником жизни. Льстило ему это? Спиздит, если скажет, что нет.        — Расслабься, — тихий шепот касается ушка, а руки шарят по телу, пуская мурашки, старательно отвлекая девушку от боязливых мыслей. Слава касается внутренней стороны пухлых бедер, которые периодически снились в мокрых снах. И обязательно чтобы располагались на плечах, но об этом он потом подумает.       «Вот ведь девчонка», — легкая улыбка трогает губы, а Регина под ним мелко подрагивает от возбуждения вперемешку со смущением.        — Может быть больно, — Чернова встряхивает плечами и открывает глаза, попадая в плен поблескивающих в темноте болотных глаз. Регина нерешительно кивает, а кащеевы губы снова прижимаются к её.       Слава подается вперед, преодолевая первую преграду, голова пошла кругом от нахлынувших ощущений. Среди всех залетных на универсамовский огонек бабочек не было невинных, бабы сами лезли на коленки, пристраивались, а ему оставалось только наслаждаться процессом. Сейчас же авторитету приходилось держать себя в узде, дабы не навредить его маленькой ведьмочке.       Пока держать.       — Конопатая, расслабься. Плохо же будет, — Регина закусывает губу, чувствуя, как слезы собираются в уголках глаз. Слава не двигается, тяжело дышит, стискивая кожу бедер. Женская рука тянет за кудряшки, заставляя мужчину посмотреть в глаза чернокнижницы. Девушка ободряюще улыбается и тут же кривится от легкого движения. Стонет от боли, но он продолжает двигаться, пока не упирается в последнюю преграду.        — Больно, — тихий шепот и слезинка скатывается, а за ней бежит другая. Кащей стискивает зубы — обратно нет дороги, один сильный толчок и молодая женщина вскрикивает.       Кровь забурлила, пришлось остановится. Лбом в плечо девичье уткнуться, пока крышу окончательно не сорвало. Если быть честным с самим собой, не любил Кащей всех этих нетронутых, лишний раз не дернуться, не расслабиться, только пыхтишь и в эти полные слез глаза смотришь, насильником себя чувствуя. Робкое дыхание касается уха, а тело под ним моментально расслабляется, уж он-то точно это чувствует.       Первое движение. Первый глухой стон.       Девушка раскраснелась и сама понять не могла от чего. А образ Славы никак не вязался с его действиями, медленными, аккуратными, да и подслушивая шепотки однокурсниц, она уже себе напридумывала настоящие зверства, хотя знала, что ничего в этом такого страшного нет. В какой-то момент, — Регина даже сама не вспомнит в какой — тело само на встречу поддалось, вырвав из мужского горла непонятный звук. И еще раз. И еще.       «Неправильно. Нельзя так», — рука пробирается под спину и тянет на себя, меняя положение и заставляя сильнее прижаться грудью к разгоряченному вспотевшему телу. Едва ощутимый вес, ее тонкая шея перед лицом, выбившиеся волосы, что так и норовят в нос залезть, тихие стоны, которые она пытается спрятать уткнувшись в его плечо — все кружит голову, как никогда раньше.       Чужие касания так правильно на талии ощущаются: то сжимают кожу, то вдоль позвоночника бегут, то все резче и сильнее за бедра навстречу себе толкают.       Губы прикусывают мочку уха и тут же прижимаются к бьющейся венке за ухом, слегка оттягивают, зацеловывают.       «Придется растрепанной ходить», — она не раз видела огромные красные пятна, что шеи однокурсниц украшали. А в душе тепло разливается от собственнического действия: пометить, чтобы ни одна тварь не подошла, чтобы даже взглянуть в ее сторону не посмела. Капля пота по виску стекает — слишком жарко. От него жарко.       «Нельзя!», — да на кой черт телу мозг слушать?! Девчонка даже взвизгивает и вздрагивает, когда громкий шлепок по пространству разлетается. Действия уже не нежные, не идеальные, не правильные — они резкие, сильные, до одури пьянящие и до безумия правильные.       Воздух легкие покидает, размахивая белым платочком, когда Слава слегка в сторону сдвигается, одной рукой снова грудь сминает, а другой сильнее к себе девчонку прижимает. Дрожь по телу пробегает, останавливаясь где-то в районе живота. С каждым движением разряды сильнее, звуки из рта громче, а Кащей все довольнее. Чем-то они даже на бесовские наказания похожи, только от одних внутренности рассыпаться хотят, а от этих… От этих сама Регина рассыпаться хочет.       — Я упаду сейчас, — самодовольная улыбка на мужских губах растягивается. Упадет она, конечно.        — Так падай, — обеими руками он за ягодицы девушку хватает. Несколько секунд движений и Регина громко взвизгивает и вперед заваливается почти что соскальзывая с алюминия стиральной машинки, только крепкая хватка под ягодицами не позволяет поднять еще большим шум и разбудить весь коридор в блядские полпятого утра. Ведь реально почти упала, дуреха.       Пытаясь отдышаться, Чернова еще несколько чужих движений улавливает, и Слава лбом в тонкую плечевую косточку утыкается, сдавленно скуля, напрягается, что даже венка на лбу выступает, и тут же расслабляется, начиная часто и тяжело дышать.       А Регина с интересом изучает отрешенного от мира авторитета: попроси она сейчас звезду с неба, Кащенко бы весь космос на неё обрушил, но только сейчас, потому что буквально через несколько минут Слава снова превратиться в злобного Кащея, не позволяя никому разглядеть себя настоящего. Кажется, что за эти годы он уже сам забыл, какого это быть обычным человеком без огромной ответственности в лице молодых, по большей части несовершеннолетних, пацанов. Ему бы в педагогический пойти, точно бы успехов каких достиг.       — Слав, а ты говорил тебя числанули. Где учился, если не секрет? — мужчина непонимающе на неё выглядывает из-под растрепанной челки. Нашла, блять, о чем поговорить. Поднимая с пола собственный свитер, он протягивает его Регине, тут же подмечая насколько у них разные габариты: хрупкая низкорослая фигура буквально утопла в его одежде, которая практически до середины бедра ей достаёт. Он натягивает на себя брюки, сбрасывая использованный презерватив в мусорку, и надеясь, что хотя бы одно чистое полотенце у него в закромах отыщется, поворачивает кран душа, тут же подставляя затуманенную голову под ледяные струи.       — В Бутлеровском, — девичьи глаза расширяются от удивления, а бровь неверяще выгибается. — И опережая твой следующий вопрос — нет. Я сам поступал. Три года, блять, на подготовку угробил, как чушпан какой-то.       — На факультете…       — Да, на препода, — Кащей поджимает губы и пытается сделать максимальное серьезное выражение лица. — Чё? Не похоже?       — Да, как-то, нет.       Особенно сейчас, с расстегнутыми штанами, с голым торсом и шальной ухмылкой. Ох, не знают господа ректоры, какой шикарный кадр они потеряли. Ну ничего, когда-нибудь Кащенко заявится на порог института, и женская половина администрации не устоит перед его щербатой рожей.       Главное, чтобы конопатая потом никаких смертоубийств не затеяла, а то он как-то заебался уже тела по всей Казани распихивать.