Лазарет

      – С вами вновь вечерние новости Эдинбурга! Сегодня третье декабря. В Шотландии зафиксированы толчки магнитудой три и два балла. Сейсмологи гарантируют, что повторного землетрясения…       Да, тряхануло ведь. Я почувствовала это, едва не свалившись со стены.       И мне весело знать, что стало этому причиной.       Мне в целом… весело.       Мне теперь никогда не бывает скучно и одиноко. И чужие взгляды больше не раздражают совсем. Потому что теперь это не алчные, жаждущие меня глаза.       Я просто приношу людям свое успокоение.       В кофейне давно нет гостей, кроме тех, кто по праву мог бы здесь уже прописаться. Те самые лица, которые не только нашли друг друга, но и сделали так много для меня самой. Они никогда не догадаются о том чувстве благодарности, что я испытываю, но не могу отказать себе в желании мечтать произнести «спасибо» каждому из них.       Спасибо тебе, Александр. Ты спас меня от этих пугающих глаз, которые цеплялись за меня год за годом, десятилетие за десятилетием.       Алек смеется, запрокидывая голову назад.       – Бек называет меня мамочкой! Еще скажи, что это не ты его надоумил!       Магнус, ласково запуская пальцы в волосы, ерошит его и без того лохматую шевелюру.       – Я почти уверен, что это сделал Аллен. Этот юноша непозволительно остр на язык. Я не пишу претензию в книгу жалоб только потому, что он твоя новая лучшая подружка. На пару со Стайлзом и Плисецким.       Колокольчик звенит о пришедших.       Магнус улыбается зашедшему сыну.       – Здаров, опездалы! – Юра шумно вваливается внутрь вслед за Отабеком, и Магнус машет ему рукой. – Алек, лови!       – Стой, нет, Плисецкий! – возмущенно кричит тот, когда его придавливает семьюдесятью килограммами кошачьей радости. – Ты же туша тяжеленная, Господи, прости…       – Прощаю!       Магнус угрожающе наставляет палец на сына.       – Только попробуй так сделать.       Тот усмехается и мотает головой.       – Не в том возрасте, чтобы сидеть у тебя на коленях или шее.       Алек возмущенно сопит, но все равно придерживает завалившегося на него Юру, чтобы не свалился.       Они сдружились у меня на глазах, в этом самом месте.       Такие разные-одинаковые.       Стайлз подбегает к сдвинутым столикам, где расположилась вся компания.       – А меня на ручки?       Аллен и Тики подходят следом, снимая с себя фартуки, потому что их рабочий день подошел к концу. Магнус во время общей болтовни говорит что-то Стайлзу, и у того распахиваются светящиеся медом глаза. Впервые вижу Стайлза таким – живым и быстрым. У него заполошные широкие жесты, он машет руками и вдруг, в резком порыве, обхватывает Магнуса за шею.       – Спасибо! – широко улыбается, а его карие глаза буквально светятся от радости. – Меня правда принимают на работу в библиотеку? В универ! Магнус, я даже мечтать не мог!       Даже отсюда я вижу слезы у него на глазах.       – Ты же понимаешь, что должен будешь искать информацию, когда Отабек придет за книгами? – уточняет Магнус, впрочем, совершенно не пытаясь запугать объемом работы.       – Пф! – Стайлз плюхается на стул и вытягивает ноги. – Больше криповых историй про чертей и демонов!       У него новые кеды.       Юра слезает-таки с Алека и пихает леопардовым носком своих красные Стайлза.       – Дерек тебя уже завалил или вы все еще не? – веселится он, видя в ответ краснеющие щеки.       Он знает, что заставляет смущаться. Он еще такой ребенок. Но единственный из всех, кто видит меня даже сейчас.       Поразительно, насколько человечным может быть Бог огня и войны.       Юра смеется уже в полный голос, когда Стайлз принимается оправдываться, рассказывая о том, что все еще спит на диване и вообще они с Дереком друзья. И он достаточно сеансов провел здесь с психотерапевтом, чтобы понимать: бросаться сейчас в отношения с первым, кто защитил, это совершенно гиблое дело.       – Мы с Отабеком тоже друзья, да? – Юра дотягивается ногой и подпихивает Отабека в бедро. Тот ловит его за щиколотку и сжимает пальцами. Он кивает, усмехаясь уголком губ.       – Никто не сделает минет лучше, чем лучший друг.       Магнус затыкает уши ладонями.       – Не перед моей чашкой кофе, два чудища!       – «Не перед моим салатом»! – передразнивает его Алек, за что получает стон отчаяния от своего мужчины.       – Боже, за что мне это?       Юра отвечает:       – За грехи, сын мой.       Они с Отабеком переглядываются и злорадно гогочут, а потом дают друг другу пять. А я уверена, что они, правда, друзья. Даже если их с головой накрыла настоящая первая любовь.       И надо же.       Отабек так похож-не похож на Магнуса, что на это порой просто странно смотреть.       Колокольчик над дверью звенит, и внутрь заходит Дерек. Он единственный, кого я знаю хуже всего. Он мало говорит, но в его взгляде всегда столько уверенности, что я знаю – на такого человека точно можно положиться. Вот и Стайлз, кажется, поверил его взгляду. Поверил в его силу, позволил стать для себя опорой. Возможно, они будут вместе, но позже. Когда Стайлз достаточно соберет себя по кускам.       – Сюрприз.       У Дерека в руках торт.       Стайлз замирает, а потом запрокидывает голову вверх и быстро моргает, словно пытаясь прогнать с глаз слезы. Дерек подходит к общему столу и ставит коробку посередине.       Мне видно, что торт из множества тонких коржей, прослоенных нежным кремом. Жаль, что я не могу его попробовать, потому что он выглядит (как сказали бы все в этой компании) божественно вкусным.       – Когда все закончится, ты хотел торт, – Дерек садится рядом со Стайлзом и щелкает его по носу. – Вот, торт.       Он указывает пальцем на коробку, смущаясь, кажется, от собственного порыва. А Стайлз просто смотрит, будто бы не зная, что сказать или сделать.       Остальные молчат, и мне кажется, что все они понимают друг друга без слов. Как будто они связаны нитью, которая скользит между ними, опутывая узами крепче, чем бывает между кровными родственниками.       Потому что семья, которую ты выбираешь сам, гораздо важнее.       – Я… – Стайлз кусает губу, пытаясь подобрать слова. – Спасибо, – выдыхает он. – Я уже задолбался постоянно это говорить, но…       – Ой, перестань, – Аллен подходит ближе с подносом, на котором расставлены чашки. Наверное, там любимый кофе каждого из этих ребят. – Просто разрежь уже чертов торт. Если вы скажете, что он вкуснее моего штруделя, следующий ваш кофе будет последним.       Все смеются.       Тики помогает расставить чашки на столе, грациозно протягивая каждому из них. Магнус принимается рассказывать о своем предстоящем дне рождения и приглашает всех на грандиозный праздник через пять дней. Алек поддакивает, говоря о том, что Магнус знает толк в вечеринках.       – А мы следующие на очереди, кстати, – вставляет Тики с полным ртом торта.       – В смысле «вы»?       За него отвечает Аллен:       – Каковы были шансы, что день рождения Тики совпадет с тем днем, что я выбрал себе в качестве праздника, когда был ребенком?       Все так подвисают, что Аллен закатывает глаза.       – Блин, ну, серьезно? Все забыли, что я не знаю ни настоящего имени, ни даты рождения?       Юра чокается с ним кружками на правах человека, у которого с прошлым тоже были проблемы.       А я помню эту историю, рассказанную здесь, в темноте, когда не было больше ни одной души, кроме Аллена и Тики. Историю о том, как мальчик с серебряными глазами, будучи ребенком, мечтал, чтобы в Рождество все праздновали его день рождения.       Каковы шансы, мой друг?       Другого варианта быть не могло.       – То есть в теории есть вероятность, что тебе уже восемнадцать, и Тики просто так страдает от воздержания?       Все смеются и принимаются за торт, который, судя по общим высказываниям, и правда, оказывается вкусным. Мне впервые за многие годы становится тепло и уютно. Даже надпись, которая сокрыла меня ото всех, уже не кажется лишней. Она мне нравится.       Мне все здесь нравится.       Они наслаждаются компанией друг друга, а я просто получаю удовольствие от того, что есть у меня теперь. Спустя некоторое время Аллен и Тики отходят от общего стола, замирая прямо передо мной.       Мальчик с серебряными глазами улыбается, когда его приобнимают за плечи. И я счастлива смотреть на него такого. Могу ли я вообще любить человека? Если да, то это был именно он.       Счастливый и свободный, который, сам того не ведая, подарил свободу и мне.       Он смотрит на Тики, обняв за талию, и говорит:       – Когда я впервые попал в музей, я даже не знал, какую точно картину хочу украсть. У меня был только поддельный паспорт, пара часов для натирки полов плоттером, неказистый план и все. Но потом я увидел ее, и…       Он замолкает и с улыбкой смотрит на меня.       – И? – поторапливает Тики.       – И произошло что-то странное. Словно я понял, как сильно она хочет сбежать из музея. Это тупо, я знаю.       Тики смеется.       – Малыш, тупо в чем-то сомневаться, учитывая нашу компанию друзей.       Он, несомненно, был прав.       Аллен тихо смеется ему в плечо и соглашается.       – Она была такой грустной. Особенно ее глаза. Я прочел название и… вспомнил себя. Владелец цирка, тот священник, мужики в кабаках. Они все восхищались моими глазами. И это… не было приятно. Поэтому мне стало ее жаль. Если на свете существует теория родственных душ, то моя была на этой картине.       Тики смотрит на краску поверх меня и пытается под ней разглядеть мое лицо. Но у него, конечно же, не выходит.       Он крепче сжимает пальцы на плече мальчика и спрашивает:       – Как ее зовут?       Аллен поджимает губы.       – Я не знаю. Гуглил, но не нашел ее имени. Вообще ничего о картине. Кроме года создания.       Он смотрит влюбленными глазами на меня: по-братски теплыми и счастливыми.       Мальчик, если бы я могла, то обняла бы тебя крепко-крепко.       Спасибо, что не продал меня.       Спасибо, что нашел пристанище не только мне.       Но и себе.       – Так что там за картина?       Аллен улыбается и говорит тихо-тихо, чтобы точно услышал только Тики.       – Джон Эверетт Милле. «Самые милые глаза, которые когда-либо видел».       И потом они исчезают. Растворяются в пространстве, а следом за ними и остальные. Развеиваются, словно туман, а потом мороком задевает и стены кофейни.       Нет! Подождите! Так хочется протянуть руку и коснуться его! Мальчика, что меня спас. Что подарил свободу и новую жизнь. Я хочу видеть его. Хочу следить дальше за его жизнью.       Они все нужны мне!       Не лишайте меня этого!       Пожалуйста!       Я всеми силами тяну руку…       …и открываю дверь.       Колокольчик звякает над головой. Свет теплых настенных ламп ударяет по глазам, и я щурюсь, замирая.       А все оборачиваются.       Дерек застывает с куском торта у рта. Магнус выпрямляется, делая этот свой «минуточку» жест пальцем. Алек, Стайлз и Отабек непонимающе переглядываются. Юра распахивает глаза Бога.       – Мать твою, – говорит он.       Тики открывает рот:       – Леди, мы закрыты уже…       И только Аллен смотрит на меня как на родного человека.       Я смотрю на себя тоже: на цветочное платье, на босые ноги. А в кулаке зажаты примятые лепестки фиалки. Волосы щекочут щеки. Поднимаю глаза и вижу, как Аллен делает шаг вперед.       – Это ты, – произносит он севшим голосом.       Это я.       Тоже делаю шаг и неуверенно ступаю по ковру у входа. Радио сменилось музыкой, а я чувствую запах сладкого торта. И запах кофе, конечно же.       Я не говорю ничего, но срываюсь с места прямо в его объятия. Аллен ловит меня, крепко прижимая к себе, касается волос.       – Боже мой, это ты, – шепчет он, и его объятия так приятно греют теплом.       Зажмуриваю глаза и хочу сказать так много!       Но говорю лишь одно:       – Спасибо тебе.       Аллен смеется и отстраняется, когда я протягиваю ему все, что осталось от моей корзины с цветами. Он подхватывает фиалку пальцами и искрится счастьем, словно ребенок.       Я свободна.       Я… свободна по-настоящему.       Тики вздыхает и смотрит на нас так, словно в его жизни стало одной сложностью больше. Это заставляет меня рассмеяться.       – Кажется, в твоей жизни появился еще один иждивенец, – комментирует Магнус. – А мне срочно нужно узнать, с каких пор картины начали оживать, потому что у меня дома висит пара оригиналов Мунка, а они, знаете, жуткие.       Все начинают смеяться. Кажется, немного нервно.       Только Аллен еще раз притягивает меня к себе.       – Эй, не переживай, мы о тебе позаботимся.       Я знаю.       Оборачиваюсь в его руках в сторону синей стены, где все еще висит перекрашенное полотно.

«Мы герои романа Достоевского: униженные и оскорбленные»

      Ладони Аллена греют мне плечи, а Тики, вздохнув, говорит:       – Что ж, раз уж этот бездарь научился готовить кофе, то и ты научишься. А Шерил мне голову оторвет.       И вдруг Стайлз подходит, чтобы протянуть мне тарелку с куском торта. И я счастлива видеть, уже своими настоящими глазами, что на его лице больше нет ни одного синяка.       Я принимаю тарелку и смотрю на Аллена.       – А можно мне кофе, который вы все так хвалили? Я очень хочу попробовать.       Мальчик с серебряными глазами улыбается.       И говорит:       – Добро пожаловать в «Лазарет», малышка.