«Мы герои романа Достоевского: униженные и оскорбленные».
***
Аллен не спал, хотел жрать и самую малость сброситься в Лейт и подохнуть к чертовой матери. Просто обидно было потратить столько сил на побег из Эдинбурга и не довести дело до конца. Проснувшиеся улицы толпились жителями и туристами, и в этой толпе Уолкер мог прятаться сколько угодно. Не зря же жизнь наградила его неприметным ростом, неприметным лицом и серыми, как и весь Эдинбург, волосами. С отражения на Аллена всегда смотрел мелкий заморыш, которого мало кто замечал. Грех было не сделать это своим преимуществом. Грех. Аллен усмехнулся. А потом врезался в молодую девушку с пакетами из ближайшего продуктового магазина. Она ойкнула от неожиданности, но Аллен ловко придержал незнакомку за талию. — Ох, вы не ушиблись, мисс? Она уверенно переставила ноги и благодарно улыбнулась. — Нет, спасибо, вы вовремя успели меня подхватить. Аллен вернул улыбку. — Хорошего дня и будьте осторожнее. Она попрощалась с ним так, словно ее день стал чуточку лучше. Аллен проводил ее взглядом в спину, пока девушка не затерялась в толпе, а потом откусил от украденного сочного яблока большой кусок. Что ж, его день она тоже сделала чуточку лучше. Аллен улыбнулся и ловко свернул в переулок к мусорным бакам. На часах было всего семь утра, а значит мусор будут вывозить только через час. Все сработало, как он и планировал, за исключением патрульной машины, которая оказалась к Национальному музею ближе, чем он рассчитывал. Главное, что его план в целом осуществился. Он устроился работать на полставки в фирму, которая занимается натиркой полов в музее по ночам, сумел разобраться с конструкцией полотера, чтобы спрятать внутри него картину, а потом сбежать с ней, пока не заметила охрана. Чертовы патрульные. Если бы не они, то Аллен бы уже искал покупателя и собирал вещички, чтобы свалить куда подальше! Но это ничего, ему ведь удалось спрятать картину, а сейчас он вернется за ней и… — Какого?! Около мусорных баков в тупике было пусто. — Нет. Нет-нет-нет… — Аллен бросился к чертову контейнеру, заглядывая внутрь, отодвигая его, осматривая пространство прямо за ним, но ничего. Пусто. Картины просто не было. Баки, полные мусора, никто не увез. Значит, картину просто забрали?! Аллен привалился к стене и вздохнул. Надо было все-таки с утра броситься в Лейт. И что теперь? Он стоял под сводами здания, слушал гомон проснувшейся улицы и думал о том, что зря он убедил сам себя. Сбежать из Эдинбурга невозможно. Хоть десять картин стащи, а все равно ничего не пойдет по плану. Куда ему? Без личности, без денег? Вечность слоняться по барам и кабакам, обыгрывая дураков в покер, которые ведутся на детскую мордашку, не распознав опытного шулера? Идти работать в цирк, словно мало Аллен в своей жизни изображал клоуна? — Ладно. К черту, — выдохнул Уолкер и отлепился от стены, поправил потрепанную белую куртку и пошел прочь из переулка. Для начала ему не помешала бы чашка кофе. Он еще никогда не чувствовал себя большим лузером. Подумать только, столько усилий было потрачено совершенно напрасно. Это смешно. Аллену так часто доставалось от судьбы, а в итоге он мало того, что не растерял желания жить, так еще и смеет расстраиваться, словно очередная неудача стала неожиданностью. Сколько еще неприятностей должно упасть ему на голову прежде, чем он откажется от надежд окончательно? Это было похоже на покер. И Аллен, кажется, впервые проигрывал. Кофейня нашлась быстро, в конце концов, Аллен ведь вчера оставил украденную картину около мусорных баков на чайной улице. Ресторанчики, люди, потоки машин, байты, поколения, тысяча лиц в минуту. Забавно, Аллен ведь был одним из этих тысяч лиц, но почему-то никогда не причислял себя к толпе. Возможно, дело было в том, что стать частью общества у него получалось только в пропитых кабаках во время азартных игр. Возможно, потому что эти лица видели всегда лишь маску, которую Аллен старательно демонстрировал. Возможно, люди всегда были слишком жестоки к Уолкеру, а потому он боялся подходить слишком близко. Детство в цирке. Приемные родители. Католическая церковь. Грех. Поток мыслей, грозящих захлестнуть и потопить в ярко-алых воспоминаниях, оборвался звоном колокольчика на двери кофейни. — Добро пожаловать в «Лазарет»! — прозвучало от барной стойки. Аллен замер. — «Лазарет»? Кто придумал такое ублюдское название? До слуха долетел веселый голос из старого радио: — В эфире утренние новости Эдинбурга! Сегодня двадцать первое сентября. Город встречает нас редкими дождями, которые обещают идти всю неделю. Будьте осторожны на дорогах, метеорологи обещают сильную туманность. Вчера в Национальном музее Эдинбурга… Вокруг была теплота ламп, пошарпанные стены, книжные полки, антикварные статуэтки и дубовые круглые столы. Словно часть интерьера вынесли из классического английского паба, а остальное — из дома пожилой старушки. А еще витражное окно с подушками на подоконнике и, черт возьми, картина. Картина! Его картина! Картина из Национального музея, которую Аллен стащил этой ночью, а потом закрасил как попало акриловыми красками. Белое полотно в старинной раме с нелепой надписью, порожденной страхом и адреналином. Картина, которую он оставил у мусорных баков. Она была здесь! Висела на бетонной стене, выкрашенной в глубокий синий цвет, и смотрела прямо на него. — Мы с тобой герои романа Достоевского, — раздалось над ухом, — забавно, да? Аллен едва не подскочил от неожиданного голоса и обернулся. Рядом с ним стоял высокий мужчина какого-то южного происхождения. Возможно, латинос. По крайней мере, смуглая кожа, впитавшая в себя горячее солнце, казалась почти бронзовой. А темные завитки крупных локонов падали на лоб, не скрывая больших карих глаз. Аллен не хотел бы об этом думать, но мысль сама ворвалась в голову: не бывает у людей таких длинных ресниц. Мистер Реснички усмехнулся. — Не забавно разве? — Что именно? — не понял Аллен. — Сама фраза, — пожал плечами тот, и Аллен только сейчас заметил повязанный на его бедрах фартук, — и тот факт, что я терпеть не могу Достоевского. — Идиот, — ответил Уолкер. То ли хотел уточнить, что в курсе работ писателя, то ли просто нагрубить бариста. Мистер Реснички спер его картину! И плевать, что Аллен тоже ее спер! Это нечестно! — Ага, — кивнул бариста, не помогая Уолкеру определиться, как будто тоже с обзывательством соглашался. — Ты в курсе, что «Идиот» у Достоевского — не ругательство, а архаизм? В Древней Греции так называли человека, живущего частной жизнью и не принимающего участия в спорах и собраниях общества. Главный герой, хотя и спорит с обществом, проповедует ему, но существует как бы отдельно от него. Это все заставило Аллена горестно вздохнуть. — А я всего лишь хотел кофе… Мистер Реснички рассмеялся и, черт подери, его улыбка неимоверно раздражала, потому что была ослепительной словно солнце, которое не баловало Эдинбург своим присутствием. — Этого добра у меня навалом, шкет. Аллен фыркнул — и снова о его росте! Не всем повезло родиться под метр восемьдесят! Он всерьез раздумывал, что будет, если он просто даст хороший пинок под жопу этому латиносу, сорвет картину со стены и сбежит? Но в кофейне были посетители, а, значит, его лицо уже запомнили и останется считать часы до момента, когда его схватит полиция. Аллен призвал себя к спокойствию. Для начала нужно придумать план, как спиздить картину отсюда, а потом уже действовать. В конце концов, Аллену удалось своровать ее из Национального музея! Маленькая кофейня точно не станет проблемным бастионом. — Что предпочитаешь, малыш? — скалясь и искрясь весельем, поинтересовался бариста. — Когда меня зовут по имени, — тут же ответил Уолкер, усаживаясь на барный стул. Мистер Реснички рассмеялся. — Что ж, в таком случае, — он протянул смуглую ладонь, — Тики Микк. Аллен приподнял бровь, раздумывая, насколько можно этому человеку доверить настоящее имя. А потом решил, что это их первая и последняя встреча. — Аллен Уолкер. — Вот и познакомились. Так что ты любишь пить, малыш? Дать козлу поджопник захотелось еще сильнее. Ничего. Это ненадолго. Аллен дождется момента, заберет картину и свалит в закат. И больше никогда не будет видеть это улыбающееся лицо, медовые карие глаза и родинку на левой скуле. Аллен еще никогда в своей жизни так не ошибался.***
— Добро пожаловать в «Лазарет»! — раздалось на следующее утро, когда Аллен, сонно потирая глаза, вошел в помещение. Захотелось от досады чертыхнуться. Даже спустя семь минут после открытия здесь все равно были люди. Сидели в основном поодиночке. Только за столиком около диванчика в углу была пара девчонок. Одна в руках держала планшет — не электронный, простой, с прицепленными к нему листами, и водила по нему карандашом. Вторая читала книгу, словно не с подругой пришла поболтать. Из-за стойки лучезарно улыбался Тики Микк. Боже. Аллен вздохнул и сел на барный стул напротив него. — Это отвратительно, — не осталось даже сил напяливать маску вежливости. — Я не доверяю людям, которые улыбаются по утрам. — А я не доверяю тем, кто не пьет сладкий кофе, — парировал Тики, доверительно наклонившись к Аллену. Уолкер, устав от этого раздражающего оптимизма, пихнул его голову ладонью обратно за стойку. — Замолчи свое лицо и сделай мне американо. — Как скучно, — цыкнули в ответ. Аллен вздохнул и развернулся на стуле, впериваясь взглядом в стену, на которой все еще висела его картина. Одна из посетительниц фотографировала ее из-за своего столика. Боже, она даже не представляет, что там под слоем краски. Но девушка выглядела такой счастливой, улыбаясь до мягких ямочек на щеках, что Аллену на секунду стало жаль, ей ведь скоро нечего будет фотографировать на этой стене. Потому что Уолкер вернет свое. — Твой черный кофе. Тики опустил стаканчик прямо ему на голову, осторожно придерживая за крышку пальцами. Уолкер глянул снизу вверх, и так по морде этому Тики дать захотелось. Мало того, что спер его картину (с мусорки!), так еще и улыбался с утра пораньше. Омерзительное зрелище. Аллен перехватил стаканчик и расстроенно сюрпнул. — Не похоже, что ты спешишь в универ, малыш. Этот тип хоть когда-нибудь отстанет? — Не похоже, что это вообще тебя касается. — Хам. — Бесявый латинос. — Это расизм, — но Тики не выглядел расстроенным. Продолжал лыбиться, натирая стаканы. — Это не расизм. Ты латинос. И ты меня бесишь. Тики залился таким искренним смехом, что Аллен всерьез начал задумываться над двумя вещами. Вещь номер один: с каких пор он перестал играть роль вежливого неприметного мальчика? Вещь номер два: что вообще может оскорбить Тики Микка? К стойке вдруг подошли те две девушки, что занимали один из столиков. — Тики, спасибо большое, кофе был шикарный, как всегда. — Пожалуйста, — бариста кивнул в ответ. — Хорошо тебе сдать зачет. — Спасибо! — Пока! — махнула рукой вторая. Они упорхнули под тяжелый взгляд Аллена, который проводил их аж до самой двери. — Кофе был шикарный, — гнусаво передразнил он, вновь смотря на Тики. — Я же говорю — бесишь. — А еще я из Лиссабона. Аллен фыркнул, не расстроившись, что ошибся. В целом, он хорошо себе представлял Тики Микка в атмосфере городка с желтыми трамвайчиками. Будь Тики там, Аллен бы понял, откуда у него эта улыбка. Словно его само солнце в лоб поцеловало. Но здесь! — Никогда не был нигде, кроме Эдинбурга, — сам не зная зачем, сказал Уолкер. Но ему, и правда, очень хотелось вырваться отсюда куда угодно. Хоть в Лиссабон, хоть вообще за океан как можно дальше. Лишь бы не быть здесь, скованным воспоминаниями. Тики продолжал обслуживать гостей, а Аллен пригрелся за барной стойкой, наслаждаясь кофе и спокойствием атмосферы. Картина насмешливо смотрела на него с синей стены, а Уолкеру не оставалось ничего, кроме как гадать, когда же будет тот самый подходящий момент, чтобы ее забрать? Прийти ночью и взломать замок? Он это мог, но над входом висели камеры наблюдения. И не только в «Лазарете», все соседние заведения бережно охраняли свои двери. Аллен точно попадет на камеру, а потом помашет ручкой свободе. Он обернулся, когда все гости отошли со своими заказами от барной стойки. — Почему «Лазарет»? Тики призадумался с легкой полуулыбкой. Аллену приходилось признать, что парень был хорош собой, не столько внешне, сколько совершенно сносящей с ног харизмой. Весь какой-то живой и искрящийся. В противовес самому Уолкеру, который вслед за собственными седыми волосами белел, словно моль. — Понимаешь, малыш, всем нужно место без шума и суеты, куда можно прийти одному и косо на тебя смотреть не будут. Где можно просто помолчать, подумать. Знаешь, душевные раны в больницах не лечат. — А кофе их лечит? — Аллен даже замер. — Нет, — честно ответил Тики. — Но кофе дает возможность от них отвлечься. Одна чашка может подарить тебе полчаса, чтобы ты остановился, насладился и просто подумал. Или не думал. Вообще ни о чем. Уолкер замолчал и не нашелся с ответом. Посмотрел на картину. Место для униженных и оскорбленных, да? Черт, как же он попал в точку. Картина смотрела на него в ответ. Аллен фыркнул и потянулся к карману куртки, чтобы достать деньги. Тики отодвинул его руку. — Эй, я хочу рассчитаться, — все равно сегодня украсть картину не выйдет. — Мне не нужны твои деньги, малыш, — улыбаясь медовыми глазами, ответил Тики. — Предпочту другую плату. Аллен тут же окрысился. Что за намеки?! — Это какую? — Твое время. У тебя ведь много лишнего времени, раз ты его так бездарно тратишь? И вернулся к кофемашине. Аллен вышел из «Лазарета». Происходящее ощущалось так, словно его мешком по голове приложило.***
Аллен все продумал. От начала до самого конца. Он придет первым к открытию «Лазарета», закажет что-нибудь сложное типа гранатового фреша, чтобы Тики ушел в подсобное помещение, а тем временем Уолкер заберет картину и уйдет, не оборачиваясь. И плевать ему на камеры наблюдения, в конце концов! Он уже неделю таскается в эту чертову кофейню, вливает в себя черный кофе и искрит остроумием, отбиваясь от шуточек Тики Микка. Они толком и не познакомились. Аллен понятия не имел, сколько бариста лет, почему он работает без выходных и с каких пор заимел привычку таскать вещи с помойки. Его улыбочка неимоверно бесила, а локоны кудрей на лбу заставляли руки чесаться от желания за них дернуть. Уолкер, глянув на часы и отметив, что до открытия было двадцать минут, преисполнился решимостью выполнить план раз и навсегда. Прямо сейчас. Зайти. Забрать. Исчезнуть. Он переходил дорогу перед кофейней, когда раздался визг шин сквозь утренний туман. Аллен не сразу осознал удар по ногам, а когда понял, что произошло, уже летел на землю. Ладони уперлись в мокрую брусчатку мостовой, любимая белая косуха запачкалась в грязи, хлопнула дверь автомобиля, а сверху донеслось: — Твою мать, малыш! Аллен застонал и, перевернувшись на спину, вернул Тики очень гневный взгляд. — Ты сбил меня машиной! Тики тупо моргал, видимо, ошарашенный даже больше самого Аллена. — Да, кажется, именно это я и сделал. Аллен зарычал и попытался подняться. Но скользкая дорога чертового Эдинбурга была против него — Аллен со вскриком снова полетел вниз. На этот раз отбив себе задницу и неловко размахивая руками. Вот тебе и хваленая координация циркового артиста. Уолкер немного, ну, ждал, что Тики решит помочь. Но Микк разразился хохотом. Он согнулся пополам, приваливаясь к своей развалюхе отвратного желтого цвета, и не мог остановиться. — Прости, малыш, — сквозь ржач проговорил он. — Просто это было очень неграциозно. — Серьезно? — Аллен сдул седую прядь волос с глаз. — Ты только что сбил меня, а теперь смеешься над калекой? У тебя нет стыда. И совести. — И высшего образования. И девушки. И аппендикса. Вырезали, когда мне было пятнадцать. Аллен уже набрал воздух в легкие, но даже гневной тирадой разразиться не вышло — его тут же подхватили за бока и ловким движением усадили на капот машины. Уолкер только глазами хлопнул, а Тики уже присел перед ним, оглядывая ноги. На белых джинсах были пятна влажной грязи, а коленка бесстыдно выглядывала из новой прорези, покрытая ссадинами и пылью. — Двигать ногой можешь? Аллен пнул Тики в бедро. — Ай, малыш, я понял, можешь! Не дерись. Я же не специально! — Ты вредитель, — шикнул Уолкер, шлепнув Тики по рукам, чтобы не мацал его за ноги. — Лапы убрал! — Да сдались мне твои тощие ляжки! Давай, пошли в кофейню, там есть аптечка. Аллен вздохнул, понимая, что весь его план полетел прахом. И сполз с капота машины, чтобы, прихрамывая, поплестись прямо в «Лазарет». Мать твою, какая ирония. В спину Тики он мог только обиженно прикрикнуть: — У меня не тощие ляжки! Я просто стройный! — Ты выглядишь как тринадцатилетка. — А у тебя жопа огромная. Ты же не Бейонсе! — Сочная, малыш, моя задница сочная. Можешь сам убедиться. Сотка фунтов, и мацай в свое удовольствие. Аллен сдался и обреченно выдохнул. — Терпеть тебя не могу. В «Лазарете» было темно, пока Тики не включил рубильник. Он принялся шарить под баром, громыхая. Зажглись лампочки, окрашивая помещение в теплый желтый свет. Аллен со вздохом вошел, прикрывая дверь, и тут же глянул на картину. — Доброе, блин, утро. Та, ожидаемо, не заговорила, но смотрела в ответ смешливой надписью. Аллен коснулся края рамы пальцами, обещая себе, что обязательно заберет ее отсюда. Он, черт возьми, заслужил это. Заслужил забрать у Эдинбурга хоть что-то. Городу давно пора было расплатиться с Алленом Уолкером за его гребаные семнадцать лет отвратительной жизни. Он ведь ничего не дал Аллену, кроме боли. Той, которая заставляет плакать по ночам, потому что днем все силы уходят на выживание. Уолкер считал слишком глупым винить судьбу. Был не настолько набожен, чтобы предъявлять претензии Богу. И не настолько честен, чтобы винить себя самого. Город обвинять было легко и удобно. Тики вернулся в зал с аптечкой, но не передал Аллену в руки, а сам раскрыл ее на одном из столиков и кивнул — мол, присаживайся — на подоконник, устеленный пледом и серыми подушками. Уолкер заворчал чисто из вредности: — Не уверен, что готов доверить тебе свое здоровье. Лучше обращусь к нормальному врачу. — То есть какой-то мутный хрен вызовет у тебя больше доверия только потому, что на нем будет белый халат? Обидно, юноша. Я в состоянии справиться с царапиной. Он прихватил у раковины чистое полотенце и намочил, чтобы промыть рану. Аллен привалился к окну и наблюдал, как оживают улицы праздными зеваками, возвращающимися домой из баров, и работягами, которые слишком увлечены взглядами под ноги, чтобы заметить что-то вокруг. Таких обворовывать было проще всего. Картина стала его первым крупным кушем. Аллен никогда до этого не воровал ничего настолько ценного. Только еду: фрукты да шоколадки. Не хватало ему наглости забрать заработанное честным трудом у ни в чем невиновных людей. Телефоны, часы… Слишком большие суммы. Слишком неподъемная цена. Люди ведь не виноваты, что Аллен не мог устроиться на нормальную постоянную работу. Уолкер вздрогнул, когда его мягко подхватили пальцами под колено и пододвинули ближе к свету. Тики протирал ссадину, смывая кровь и пыль. Аллену не было больно, но почему-то вспомнилось, что всем детям мамы дуют на место, где болит. Аллену никто никогда не дул на рану. Сироткам сердечное сочувствие не полагалось. Уолкер сморгнул режущую влагу на глазах, когда Тики начал обрабатывать порез обеззараживающим средством. Вот тогда Аллен и зашипел. — Ну тихо-тихо, тш-ш, — неожиданно ласково пролепетал Тики. — У котика боли, у собачки боли, а у малыша не боли. И подул на колено, больно пульсирующее из-за стесанной кожи. Аллен замер. Из горла вырвался разве что нервный смешок. — А котята и собачки что тебе сделали? Ты их тоже на машине сбиваешь? Тики закатил глаза и вдруг щелкнул Аллена по носу. Уолкер окончательно опешил. А Тики смотрел на него смеющимися медовыми глазами, а внутри них плескалась жизнь. Он потянул Аллена за воротник, помогая снять куртку. — Сиди, обсыхай. А твое пушистое безобразие я протру. Мне еще продукты из машины достать надо и перепарковаться, пока не отогнали. И Тики, насвистывая какую-то незамысловатую мелодию, удалился сначала в подсобку, а потом на улицу. Аллен сидел, смотрел на пустую кофейню, погруженную в теплый свет, на дубовые столики, на книги, выставленные по полкам, на всякое барахло, которое, по сути, только пыль и собирало. Картины с его ракурса видно не было. И пусть это станет причиной, почему Аллен даже не задумался встать, забрать свою добычу и уйти прочь навсегда. Он поджал ноги, скинув свои стоптанные кеды. На подушках у окна было удобно и тепло, а коленка перестала болеть, словно Тики его заговорил. Аллен видел в окно, как Тики перепарковывает машину в переулок, как достает пакеты с продуктами, как идет обратно в «Лазарет». Он был высоким и стройным. Уолкер, конечно, из вредности шипел, что у него жопа огромная. Не огромная, а подкачанная и вполне приметная. Тики был видным мужиком, и тем страннее была информация, что девушки у него не водилось. Аллен вздохнул, не понимая, зачем об этом думает, и прикрыл глаза. Снился ему цирк. Неприятные, мерзкие воспоминания, которые стерлись по прошествии лет не полностью. Аллен и рад бы быть из тех счастливчиков, что плохо помнят свое детство. Потому что владелец бродячего цирка, его распухшие узловатые пальцы, хватающие за подбородок, касающиеся губ, не то, что Уолкеру хотелось видеть по ночам. «Ты моя собственность!» — Вот твоя собственность. Аллен дернулся, едва не сваливаясь с подоконника, но вовремя успел удержаться. Он загнанно дышал, когда Тики склонился над ним, протягивая куртку. Наверное, видок у него был так себе, потому что Микк нахмурился. — В порядке? — Да, — голос подвел, и Аллен прокашлялся. — Порядок. В кофейне уже, оказывается, собрались посетители. Но никому и впрямь не было дела до него, уснувшего с ногами на подоконнике. На столике рядом с ним дымилась чашка с черным кофе. — Я не заказывал, — тут же сказал Уолкер, надевая куртку на плечи. Кожа скрипнула, а Аллен расправил воротник с торчащим иголками куцым белым мехом. Тики закатил глаза и вальяжно привалился к стене у подоконника. — Это взятка. — А поподробнее? — Я готов бесплатно делать тебе кофе, а ты не пойдешь заявлять на меня в полицию за то, что я тебя сбил. Аллен фыркнул и не стал отказываться от своей чашки. — Ты и так не брал с меня денег. Как тебя только не уволили. Тики развеселился. — Если я уволю сам себя, — он взглядом огладил зал и посетителей, — то работать вообще некому будет. Это моя кофейня. Я ее открыл. И для протокола: я брал с тебя плату. — Время — это не плата. — Это тебе так только кажется, малыш. Нет в этом мире ничего ценнее чужого времени, — Тики протянул руку и потрепал его по волосам прежде, чем уйти и встречать новых посетителей. Аллен передернул плечами, допил кофе в пару огромных глотков, обулся и ушел прочь. Колокольчик на двери звякнул. Зря Тики волновался. Если Аллен Уолкер появится в полиции, то загребут в тюрьму совершенно точно не Тики Микка.***
— Добро пожаловать в «Лазарет»! Черного кофе в меню нет, но есть обиженный бариста, который решил, что мальчик с серебряными глазами больше не придет. Аллен так и замер, перестав отряхивать куртку от мелкой мороси дождя. Тики за барной стойкой вовсю веселился. Несколько посетителей даже не обернулись, продолжая заниматься своими делами. Вот и на что нужно среагировать в первую очередь? Тики своей тирадой его из колеи выбил. Поэтому Аллен просто уселся на привычное место и отрапортовал по пунктам: — Куда ты дел мой черный кофе, садюга? Не понимаю, какого хрена ты решил обижаться. И часть про глаза я вообще не понял. Тики покрутил в руке холдер, словно тот ничего не весил, а Аллен упорно смотрел куда угодно, но не на смуглые предплечья, открытые благодаря закатанной до локтей белой рубашке. Аллен вздохнул. Впрочем, смотреть в медовые глаза тоже было так себе идеей. — Я обижен, потому что привык видеть по утрам твою недовольную мордашку, малыш. Решил, что ты пошел жаловаться в полицию, хотя я тебя обогрел и приласкал, как котенка с помойки. — Эй! Из нас двоих только ты около помоек ошиваешься! Тики расхохотался. — Не представляешь, сколько драгоценностей там можно найти, — он кивнул на картину на стене. Аллен вздохнул и подпер щеку кулаком. М-да уж, ему ли не знать. — «Обогрел» — слишком громкое слово. Ты вылил на меня флакон антисептика, а радуешься, словно тебе диплом врача вручили. — Ах, бедный малыш, — он состроил рожу и кинул в Уолкера зернышко от кофе. — Надо было поцеловать в коленочку, чтобы не бо-бо. Аллен подумывал в ответку кинуть стул. И приказал фантазии не бушевать от идеи коленей в близости ото рта Микка. — Сделай милость, Тики, сдохни сам. В ответ донесся только полный радости ржач. — Ладно, ладно, будет тебе черный кофе, раз уж ты так скуп на эксперименты. Аллен только вздохнул: — Как тебя послать, чтобы ты не обрадовался? Тики ничего не ответил, но принялся готовить американо. Он красиво работал. А еще Аллен только сейчас обратил внимание, какими грубыми были его пальцы, покрытые мозолями, что совершенно не вязалось с образом отвязного симпатичного болвана. Такие руки Аллен видел у рабочих на каменоломне, куда его занесло после того, как… После церкви. Уолкер помотал головой, сбрасывая непрошенные воспоминания, и благодарно кивнул, когда Тики протянул ему стаканчик с кофе. — И все-таки? — поинтересовался Микк. — М-м? — Почему не с утра? Да потому что с утра в чертовом «Лазарете» всегда толпа народу и умыкнуть картину незаметно было без вариантов. Аллен решил попытать судьбу вечером. — Решил для разнообразия испортить тебе вечер. Чтобы ты не говорил о скупости на эксперименты. Тики расплылся в довольной хитрой улыбке. — Я тоже не против пооттачивать на тебе свое остроумие. — Какой интересный эвфемизм слову «соскучился». — Ах, ну раз уж мы перешли в режим честности, то да, я соскучился. Аллен настолько не ожидал подобных слов, что едва кофе на стойку не выплюнул. Только закашлялся и гневно посмотрел на спокойно улыбающегося Тики. Микк решил его добить, раз продолжил: — Я, правда, переживал, что сделал тебе больно, мальчик. А потом понял, что толком и не извинился. Прости, что сбил тебя. Звучит по-дурацки, но ты меня отвлек. — То есть я виноват? — Я тебе не это сказал. — Звучало именно так, — возмутился Аллен. — Никогда бы не подумал, что ты не умеешь читать между строк, — Тики посмотрел на него взглядом, значение которого Аллен не смог определить, поэтому только фыркнул и отвернулся, предпочитая уделить внимание залу в кофейне. — Я не в обиде, — ответил он после молчания. — И никуда заявлять не стал бы. — Спасибо. И еще раз извини. Аллен расслабился, глядя на людей в «Лазарете». Все такие спокойные и умиротворенные. — Такое чувство, что здесь временная петля. Тики рассмеялся и вдруг вышел из-за стойки, присаживаясь на барный стул рядом с Алленом. Рабочего фартука на нем не было, только стандартный прикид — классические приталенные черные брюки и рубашка эта белая, совершенно по-пижонски расстегнутая на две верхних пуговицы. Аллен пытался понять, идут ли еще хоть кому-нибудь белые рубашки также сильно, как Тики. Было в Тики что-то такое, что делало его не похожим на любого клерка в классической одежде. Какая-то общая расслабленность и… нежелание спешить? И еще эти серьги-кольца в ушах. Он был весь тягучий и расслабленный, словно доволен всем в своей чертовой жизни. — Почему ты так решил? Аллен тоже развернулся спиной к стойке, уделяя все внимание залу и людям. — Время здесь как будто в другом темпе идет. Тики улыбнулся, довольно и совершенно счастливо. — Значит, я все сделал правильно. Приятно было просто сидеть вот так, плечом к плечу на близко поставленных друг к другу барных стульях. Ощущение, словно Аллен был не один. Они оба пили свой кофе, и молчать с Тики оказалось очень приятно. А Уолкер ведь собирался испортить ему вечер просто из вредности. Их колени соприкасались, но Аллен не отдернул ногу. Аллен знал, что пожалеет о вопросе. Но все равно спросил: — Так что ты говорил про мои глаза? — Что серебро не люблю, — ответил Тики, не глядя на него. — Но тебе идет и серебро глаз, и седые волосы. Аллен соскочил со стула и, забыв даже кофе с собой прихватить, выбежал прочь.***
Аллен, конечно, общался с людьми. С девушками-кассирами в продуктовых магазинах, с коллегами на подработках, с барменами в кабаках, где пару раз в неделю обыгрывал распоясавшихся мужиков с толстыми кошельками. Он знал многих, но был для них лишь мороком, видением. И, конечно, многие задавали вопросы. Касательно волос в том числе. И у Аллена всегда был приготовлен убедительный ответ: он красит волосы, ему нравится. Все интересующиеся были убеждены и лишь хвалили мастера, а Аллен, смеясь, обязательно обещал скинуть контакты кудесника. Никто на памяти Аллена даже не делал предположений, что его волосы были седыми. Иначе он испугался бы раньше. Да, да, можно ведь просто соврать — да с рождения такие. И никто не стал бы проверять. Но Уолкер знал правду, когда это началось. Знал, что во всем был виноват цирк. И высказанная мимоходом фраза Тики откинула Аллена во все это. Не только в воспоминания о том, что родители продали Аллена в бродячий цирк за ненадобностью, не только о том, что цирк превратился для Уолкера в ад, где маленький беспризорник оказался не только грушей для битья, но и личной собственностью владельца. Но и в то, насколько Аллен Уолкер на самом деле был одинок. Спасибо, Тики Микк, еще никто не напоминал Аллену об этом так очевидно. Он вспомнил все это отчетливо, словно не было долгой борьбы с болезненным прошлым. И словно все усилия полетели прахом. И стало вдруг не важно, как много и тяжело он работал, как пытался сделать вид, что жизнь в обшарпанной комнате общежития его устраивала. Потому что нет, не устраивала. Его столько всего не устраивало! Этот город, его жизнь, родители, которые не попытались даже просто полюбить его, приемная семья, которая только пила-пила-била-и-снова-пила. Эта чертова церковь. Тот человек из социальной службы, который решил, что безродная двенадцатилетка, которая не смогла прижиться в новой семье, отчаянно нуждается в Боге. А Аллен его так и не встретил под сводами церкви, как бы долго ни кричал у алтаря. Бог либо не замечал Аллена Уолкера, либо просто отвернулся. Колокольчик на двери звякнул, разрушая позднюю вечернюю тишину улицы. Надо же, а ведь закрыто должно быть. Аллен вошел в «Лазарет», замечая, что музыка опять сменилась на городское новостное радио. Столы пусты. Тики не было за стойкой. Вот он. Этот момент. Он подходит к стене глубокого синего цвета и смотрит на белый холст. На него в ответ глядит надпись: «Мы герои романа Достоевского: униженные и оскорбленные». Аллен писал о себе и о той, что пряталась теперь под слоем акриловой краски. А, как оказалось, обо всех посетителях этой кофейни. И так глупо сразу стало: весь этот план, попытки украсть картинку из Национального музея Шотландии, чтобы продать, сразу получить много денег и сбежать. А было ли там вообще что-то, за пределами Эдинбурга? Там вообще существовал другой мир, или Аллен был в петле? Под куполом. Он очень легко мог поверить в это: что в его личном мире есть только туманный пасмурный город и больше ничего. Он бегает от края до края, пытаясь вырваться. А Эдинбург просто смеется над его тщетными попытками. Аллен навеки тут заперт со своей никчемной жизнью, которая не меняется, сколько бы он ни старался. Без имени. Без будущего. — Малыш? — удивленный голос раздался после скрипа двери, ведущей в подсобные помещения, где-то у Аллена за спиной. Уолкер все продолжал смотреть на картину. — Ты сказал, что здесь время иначе идет, — проговорил он. Он гадал, видит ли девочка его сквозь краску. — Что каждому нужно остановиться и подумать, — продолжил Аллен. — Что существуют раны, которые не способны излечить в госпитале. У меня такие есть. Они застарели не шрамами, а серостью. Сединой волос. Так странно, я всегда считал, что я никто. Что я просто ребенок. Меня так старались не замечать, а потом раз за разом тянули ко мне свои руки. Днем меня шпыняли и били, а ночью я был драгоценностью. Они уничтожали меня при свете дня, а ночью смотрели так. Словно я красив. И словно у меня есть цена. Музыка играла тихими португальскими мотивами. Аллен чувствовал присутствие Тики. А еще остановку времени. По окнам аккомпанировал дождь, а мех кожанки прилипал ко взмокшей шее вместе с седыми волосами. — Так что я могу сделать для тебя, мальчик с серебряными глазами? — спросил Тики негромко, потому что, наверное, больше не знал, что сказать. Аллен обернулся. Разорви петлю времени. Запри меня тут, чтобы Эдинбург никогда не добрался. Поговори со мной о моем прошлом. Обними меня, потому что никто и никогда этого не делал. Улыбнись, потому что так я ощущаю присутствие солнца. Отдай мне картину, потому что она — мой единственный шанс. Невероятное множество вариантов. Он ответил: — Сделай мне черный кофе, Тики. И скажи, что умеешь играть в покер, потому что сегодня мне очень хочется проиграть.***
— Добро пожаловать в «Лазарет»! — крикнул Тики вошедшим гостям, не особо, правда, отвлекаясь от карт в своих руках. — Малыш, потрудишься объяснить, почему у тебя больше нет той бубновой десятки, что я сдал тебе в самом начале? — Только после того, как расскажешь, откуда был в курсе, какие карты мне сдаешь. Тики умел играть в покер. Более того, был таким же заядлым шулером, как и сам Аллен. Навариваться на нем было бесполезно, зато игра доставляла удовольствие. Если Уолкер еще раз пропустит свой променад по кабакам, то останется вообще без денег. Новоприбывшие гости пока размещались за столиком около подоконника, поэтому Аллен поспешил завершить партию до того, как они подойдут сделать заказ. — Каре, Тики, — вскрылся Аллен, довольно улыбаясь. Микк цокнул и сбросил свои карты, даже не показывая. — Засранец. И это мой пиковый валет. — Понятия не имею, о чем ты. — Ладно уж, придумывай вопрос. — Занимайся гостями, а я пока помозгую. Аллен собрал карты в стопку и принялся перетасовывать, вкладывая в колоду все спрятанные по рукавам «тузы». Даже не скрывался от Тики, который краем глаза отследил его действия, но только легко усмехнулся. А потом, приняв заказ, докинул на стойку и свои, припрятанные в кармане брюк. Уолкер рассмеялся. — Это бесполезная трата времени. Тики, принявшись готовить кофе, лишь растянул губы в улыбке и подмигнул. — Не скажи, малыш, зато сколько нового друг о друге узнали. Играли они не на деньги (Тики был против) и не на раздевание (против был Аллен), так что нашли компромисс в ответах на самые каверзные вопросы касательно друг друга. С одной стороны, Уолкер вполне мог не заниматься подобной дуростью — Тики был из числа очень болтливых людей, которые при любой возможности выложат о себе все на свете. Но показывать Микку свой интерес не хотелось. Много чести. — Я придумал, — уведомил его Аллен, протягивая гостям их чашки с напитками, потому что большую часть стойки занял сам. — Удиви меня, — тут же воодушевленно ответил Тики, вытирая руки полотенцем, висящем на бедре. Глаза у него хитро сверкали, не то от азарта, не то от хорошего настроения. Аллен задумчиво постучал пальцем по барной стойке. — У тебя есть родственники в Эдинбурге? Тики, вероятно, все ждал, когда они плавно скатятся к позорным вопросам, которые заставят краснеть, но Уолкер такие не любил. У него было слишком много скелетов в собственном шкафу, из которого не хотелось ни выпускать демонов, ни выходить самому. — В Эдинбурге нет, — тут же ответил Тики. — Есть в Лондоне. Старший брат и племянница. У нас большая семья, но ее раскидало по Европе так, что конца и края не найти. — Вы все перебрались из Португалии? — Нет, я единственный, кто жил там. Моя мать развелась с моим отцом-британцем и уехала на родину, когда все остальные родственники со стороны отца продолжили распивать тут чаи по десять раз на дню. — Воу, — Аллен присвистнул, — а тебя-то чего тогда в этот гиблый городок потянуло? Тики пожал плечами и наклонился, словно секрет хотел рассказать: — Мне рассказали легенду, что в Эдинбурге можно встретить настоящих волшебников, которые очень любят вот такие места. Приманиваю их на вкусный кофе, вдруг у меня получится. Аллен вздохнул и пихнул довольную рожу ладонью. — Авада кедавра, балбес. Тики захохотал, а потом сказал уже с более серьезной интонацией: — Я не планировал переезд, просто брат решил наладить семейные узы. Он, знаешь, приверженец всей этой темы с семейными ценностями. Поэтому выдернул меня из шахт в Мэнсфилде и притащил в столицу для знакомства со всей моей драгоценной семейкой. — Говоришь так, словно тебя на прием к самой королеве привели. — Знаешь, ощущения были примерно такие же. А после Аллен зацепился за осознание. — Погоди, ты на шахтах работал? — и припомнил сразу собственные мысли о рабочих руках Тики. — А не слишком ли много вопросов всего за одну победу, малыш? Но я рад, что настолько тебе интересен. Уолкер закатил глаза и кинул колоду в середину стойки. — Сдавай, мудила. И Тики сдал, опять припрятав часть карт. Аллен, впрочем, поступил точно так же. И не смущало его ничего, потому что это было весело. Знать такого же шулера, играть не ради денег, не строить невинные глазки, быть собой и смеяться. Вокруг шумели голоса посетителей, тиканье настенных часов, кофемашина, звон кружек и тихий смех. Волшебное место, замкнувшее временную петлю, и взгляд в спину от малышки, которая теперь лишь усмехалась словами: «Мы герои романа Достоевского…». Аллен сбрасывал карты, фыркал на довольную улыбку Тики и проваливался в нежность, как Алиса в кроличью нору. И его совершенно не расстраивал собственный проигрыш. — Что привело тебя сюда, малыш? — задал выигранный вопрос Тики, глядя прямо в глаза, когда тасовал карты для новой партии. Уолкеру стоило больших усилий, чтобы не обернуться через плечо на картину. Он продолжил смотреть внутрь чужих глаз, отлавливая смешинки и, кажется, настоящий интерес. Подпер рукой подбородок и, чувствуя если не смущение, то точно неловкость, ответил на вопрос: — Лучше спроси, почему я возвращаюсь.***
— Есть подозрение, что у тебя руки из жопы. — Есть подозрение, что к концу смены твой труп будет припрятан в подсобке. Тики шлепнул его по бедру и проворчал, чтобы стоял смирно, пока он повязывал фартук на тощую фигуру Аллена. Уолкер честно старался игнорировать руки на талии, которые завязали аккуратный бант из завязок пояса. Но следовало бы игнорировать факт, что он вообще согласился встать за барную стойку, умея целое нихрена. — Когда-нибудь готовил кофе? — Нет. — Пробовал хоть что-то, кроме американо? — Не-а. — Господи, ну хоть в чаях-то разбираешься, ты же британец? — Британец, — кивая, согласился Аллен. — Чай — это то, что не кофе. — Бип-бип, — Тики хлопнул его по бедру еще раз, когда фартук был, наконец, повязан. — У меня только что лажометр зашкалил. «Лазарет» по другую сторону барной стойки выглядел странно. Словно на ладони открывались все столики, лица, голоса. Посетители частили с заказами, вызывая у Тики запару и легкое желание найти вторую золотую пару рук. В наличии имелась только пара рук из жопы, но Аллен не отказал. В конце концов, он ходит сюда, чтобы портить Тики настроение, а это была прекрасная возможность стереть с его рожи довольную улыбку. Тики вовсе не собирался на полном серьезе учить Аллена готовить кофе, потому что это было гиблым делом, поэтому Уолкер со спокойной душой принялся мыть посуду, поправлять выпечку на витрине и убирать со столов. Ему все равно было скучно, а неплохие деньги он подзаработал два дня назад, обнеся пару баров за игрой в покер. Проводить время, переругиваясь с Тики, было весело. — Так почему ты отказываешься от предложения брата? — сгружая грязные чашки в мойку, спросил Аллен. — Медицинские обследования — это классная тема. У Уолкера вот вообще не было возможности ходить ко врачам. Тики цыкнул, не отрывая взгляда от приготовления кофе. — Потому что я себя чувствую какой-то породистой лошадью, которую хотят подороже продать. Вот зачем ему мои анализы? Точно девицу в жены подбирает. Аллен проигогокал у Тики под ухом. Тот отмахнулся как от мухи надоедливой. — Зато точно будешь знать, если ты бесплоден. Или если у тебя лишай. — Я не хочу знать, если я бесплоден! — возмутился Тики. — Ты только представь, сколько денег на презервативы потрачено зря. Его расстроенная морда заставила Аллена запрокинуть голову и громко заржать. Ну, что за идиот. — Господи, ты как ребенок. — Мне двадцать семь. Я действительно ребенок, — на открывшего уже рот Аллена он указал пальцем и принялся рассчитывать посетителя. — Позволь развеять твои сомнения, что в этом возрасте прибавляется хоть что-то, кроме больных коленей. — То есть признаешь, что ты безмозглый? — Да я обратного никогда и не утверждал. Аллен фыркнул и громко поприветствовал посетителей, вошедших в кофейню. Колокольчик прозвенел над их головами, заставив обернуться. И один из новых гостей прокомментировал: — Улыбку шире, Алек! Может, по кофе? Уолкер принялся рассматривать гостей, проходящих в зал. Потому что это было интересно: ну, видеть униженных и оскорбленных своими глазами. Он почти наизусть выучил постоянных гостей, пока сам становился одним из них, поэтому новые лица были особенно интересны. Этих двоих он точно видел впервые: один высокий и черноволосый, как Тики, только с белоснежной кожей, словно Эдинбург и из него все силы вытянул, второй же подошел к стойке в тот самый момент, когда Тики принялся доколупываться до Уолкера тычками в бок, а Аллен шипел на него рассерженной кошкой. — Простите, что прерываю ваше трогательное гомоэротическое мгновение, — улыбнулся он, — но сделайте мне ирландский кофе. Аллену подъебка не понравилась, поэтому он решил огрызнуться чисто из вредности: — Вы не похожи на ирландца. — Потому что я не ирландец, я просто люблю выпить. Это многое объясняло. Аллен уважительно хмыкнул и отошел в сторону, чтобы не мешать Тики готовить заказ. Потому что да, он та еще сука и ему доставляет удовольствие портить Тики настроение, но это не значит, что он готов пустить его бизнес под откос. В своем решении он начал сомневаться, когда в голову ему прилетело кофейное зернышко и гнусный смех. Боже, как же Аллен его ненавидит. Для того, чтобы справиться с желанием членовредительства, он принялся рассматривать Посетителя, Который Любил Выпить. В целом, Аллен легко мог представить его ведущим какого-нибудь шоу фокусов на Бродвее (если там такие проводились), потому что эпатаж определенно шел на шаг впереди него самого. У Уолкера не было проблем с мужским макияжем — в конце концов, он был цирковым артистом. Просто ему редко доводилось встречать людей, которые с таким достоинством могли бы преподносить смоки айс и совершенно не терять своей маскулинности. Уолкер не смог сдержаться от комментария: — Знаете, вы похожи на Лондон. Посетитель забрал свою чашку кофе и очень артистично приподнял бровь, глядя в ответ темными глазами. — Интересно. Можно подробнее? А Аллену нечего сказать. Странная ассоциация, которая промелькнула в голове, уже выветрилась. Но Посетитель, Который Любил Выпить, не выглядел расстроенным. Он поманил Аллена пальцем и сказал доверительно и как будто по секрету: — Ты в курсе, что города имеют свой род? Точнее пол: мужской или женский. Ты ведь не станешь спорить с тем, что Рим — это определенно мужчина. Ты не можешь этого объяснить, но ведь это так, да? — Определенно, — задумчиво протянул Аллен. — Так вот, Лондон — это мужчина средних лет, женат, потому что этого требуют приличия, но в глубине души он гей, который носит нижнее кружевное белье, пока никто не видит. Уолкер подвис, и челюсть тоже слегка опустилась, потому что, ну, это была какая-то параллель? Тики рядом захохотал, а мужчина лишь подмигнул как ни в чем не бывало. — Не говорите, что только что совершили каминг-аут перед человеком, которого видите впервые. — Не скажу, — ответил тот. — Я не женат и точно не собираюсь скрывать того, что я придерживаюсь широких взглядов. — Ужасно хочу задать вопрос про белье, — сознался Тики, стараясь не ржать в полный голос. Посетитель, Который Любил Выпить, ткнул в него пальцем с черным лаком на ногтях. — Я позволяю мужчине стянуть с себя штаны только после того, как он сводит меня в ресторан, дорогуша. И этот тон, взгляд… Это определенно был флирт. А посетитель удалился к своему спутнику, замершему напротив картины, с таким достоинством, словно это Аллен с Тики завели разговор о нижнем белье в общественном месте. Аллен покосился на Тики. Тот скосил глаза в ответ. И это прекрасный момент, чтобы подъебать, но Уолкер не станет этого делать, потому что щеки порозовели у обоих. — Мы не будем это обсуждать. — Определенно.***
Они это обсуждали. Определенно. Вот прямо сейчас — в разгар рабочего дня после семи вечера, когда Тики зашивался, а Аллен работал по принципу «я помогаю тем, что не мешаю». — Он флиртовал с тобой, и ты, весь такой из себя «завалю в койку любого от пятнадцати до шестидесяти пяти за сраные десять минут», поплыл. — Эй! — Тики возмутился, не отвлекаясь от готовки. — У меня есть принципы, я не трахаю тех, кто не способен ходить на своих двоих из-за старости или потому, что памперсы мешают. — Я к тому, что этот чел готов был сделать тебя своей маленькой сучкой, и ты не был против, — гнусно хихикнул Уолкер, выключая кран и убирая чистую посуду в сушилку. — Слышишь грохот? Это твой авторитет разваливается на кусочки. Ай! Тики шлепнул его мокрым полотенцем по жопе. — Мой авторитет пошатнуть невозможно. И да, мне сложно устоять перед симпатичными людьми, которые со мной флиртуют. Тот мужик был неплох. Но он не в моем вкусе. И я не в его. Аллен приподнял бровь. — Брось, не со мной же он флиртовал. Уж я-то точно ему не понравлюсь. Хотя возрастом он походил на всех людей, которые когда-то активно оказывали Уолкеру знаки внимания. Но это не то, о чем он станет думать и вспоминать. — Да ты бы этого не определил, малыш. — В каком смысле? Я в курсе, когда кому-нибудь нравлюсь, — кружки возмущенно звякнули в руках. Тики рассчитал очередного гостя, обворожительно улыбаясь, а потом развернулся и фыркнул, не теряя нити разговора. — Ты бы не заметил, что нравишься кому-то, даже если бы этот факт сбил тебя на машине. Эй! Минуточку! — Да ты единственный, кто сбивал меня на машине! — сложно делать злобный взгляд, когда от тебя отворачиваются к кофемашине и намеренно игнорируют. Тики издал какой-то нервный и почти задушенный смешок. — Именно это я, блять, и сделал. Кофемашина зашумела, а Аллен только и мог, что раздраженно фыркнуть, потому что спорить с чужой спиной было бесполезно. Да пусть этот напыщенный дурак думает, что хочет. Аллен в курсе, когда он кому-то симпатичен. Он нравится некоторым людям, ясно? Не его вина, что чаще всего это взрослые мужики, которые видят в нем диковинную игрушку, которую очень легко сломать. В груди закололо от всех этих размышлений, потому что как бы Уолкер не бахвалился, он был и остается тем маленьким мальчиком в костюме клоуна, которому говорят: «Ты моя собственность!». Сквозь вздох так отчетливо проскальзывает всхлип, что Аллен бросает что-то о пяти минутах на свежем воздухе и выбегает из кофейни на улицу. Эдинбург бьет его холодным ветром и новыми гостями, которых приходится огибать, чтобы остаться одному в тишине. Переулок усмехается изломанными улыбками приоткрытых мусорных баков. Вот тут ему самое место. Уолкер может выдохнуть, когда остается в этой тишине один, и присаживается прямо на влажную мостовую, запоздало подумав о том, что он испачкает фартук. Подтягивает колени в драных серых джинсах поближе и складывает на них руки. Руки, которые ему заламывал владелец бродячего цирка. Руки, по которым его били в церкви. Руки, которыми он защищался от приступов гнева приемного отца. Руки, которыми он совершал преступления. Руки, которыми он не умеет ничего. Они начали с шуток и вот, пожалуйста, где Аллен сейчас. Сидит рядом с мусоркой и преисполняется гневом. — Гребаный город, — шепчет он. Запрокидывает голову, утыкаясь затылком в каменную кладку, и смотрит на шпили, упирающиеся в низкое серое небо. Он опять думает о прошлом, которого не изменить, о настоящем, которое замкнулось для него в стеклянный шар, о будущем, которого никогда не будет. Аллен правда хотел бы что-то изменить. Возможно, себя. Но надежда была ему не по карману. За нее всегда вынуждены расплачиваться бедняки. — Неужели ты ненавидишь Эдинбург сильнее всего? — Нет, — фыркает Аллен, позволяя мокрому издевательству с неба падать каплями на лицо. — Сильнее всего я ненавижу себя. Тики подошел незаметно. Уолкер слышит, как щелкает зажигалка, и думает о том, что ни разу не видел Тики курящим. Он оборачивается, глядя на него, привалившегося спиной к стене, спокойного и безмятежного. — Сделаешь мне поблажку, мальчик? Аллен только хмурится, потому что ничего не понимает. Тики переводит на него взгляд темных глаз и произносит: — Давай сделаем вид, что я выиграл в очередную партию. Я наверстаю, просто под дождем карты намокнут, да и перерыв не тянется бесконечно. Было бы проще сделать вид, что он так ничего и не понял, но Уолкер был смышленым малым. Другие на улицах не выживали. — Что ты хочешь спросить? Он отворачивается и продолжает смотреть вверх. Тики курит, слышно даже, как сгорает папиросная бумага во время затяжек. — Кто пытался тебя сломать? Аллен фыркает зло. — А что, думаешь, у этого человека не получилось? — Сначала ответь на вопрос. Для того, кто авансом получает ответы, Тики был слишком самоуверен. И Аллен, вообще-то, всегда может встать и уйти, он тут даже не работает. Он качает головой, поражаясь, насколько легко Микку удается не только изрыгать слова в любой неподходящей ситуации, но и манипулировать им самим. — Первым был владелец бродячего цирка. Меня туда родители то ли продали, то ли отдали. Я вообще не помню то, что было раньше. Всегда был этот огромный грязный шатер. И владелец. Он позволял работникам шпынять меня как мальчика на побегушках, сбрасывать на меня всю грязную работу, включая уборку в туалетах, а ночью я внезапно становился для него личным ангелом. Там был лишь один человек, который относился ко мне хорошо. Я, наверное, считал того полоумного клоуна своим отцом. Забавно, у него был пес, которого отравили эти ублюдки-циркачи. Дурацкая была собака, но тот клоун подарил мне ее имя — Аллен. Я по паспорту, что сделала мне служба опеки потом, Неа, кстати, — слова лились легко, и остановиться было невозможно. — Тот клоун умер вслед за своей псиной. А я решил остаться под именем собаки и фамилией человека, который заменил мне отца. Потом я бродяжничал. Знаешь, это было самое счастливое время в моей жизни несмотря на то, что выживание приходилось себе выгрызать и выбивать кулаками. Меня поймала служба опеки и решила, что мне нужна приемная семья. После этого я возненавидел алкоголь. Потому что когда тебя пиздят в алкогольном дурмане, то все, что ты можешь чувствовать — боль. И запах спирта. Потом была церковь. Смешно, а? Представляешь меня в сутане? Были молитвы, кресты и священники. Служба опеки думала, что мне нужен Бог. Только не учли, что я Богу нужен не был. Зато меня заприметил один из священнослужителей. Аллен морщится и это так неприятно вспоминать, как его, тринадцатилетку, пытались растлить. Тогда Уолкер ничего не понимал, потому что, ну, ему же было тринадцать. Он вообще ничего не знал. Но помнил свою растерянность и ужас. Прямо как тогда, перед владельцем цирка. — Он умер от сердечного приступа во время очередной нашей «встречи». Корячился от боли под моими ногами. Он помнит это так, словно вчера произошло. Аллен смотрит Тики в глаза и произносит: — Я должен был вызвать службу спасения. Но я не стал. Я сбежал, забрав с собой книгу, где регистрировали всех приемышей. Чтобы у церкви обо мне вообще ничерта не осталось. Он ждет какого-то вердикта, наверное. На то, что всю жизнь прослужил подстилкой черт знает для кого. На то, что, по сути, виновен в смерти священника. — Думаешь, это город виноват? Аллен искренне рад, что Тики не стал его жалеть. Сочувствия Уолкер бы просто не вынес. Он пожимает плечами. — Просто гораздо сложнее принять то, что во всем виноват я сам. Тики щелчком отправляет потухший бычок в мусорку и вдруг присаживается на корточки прямо перед ним. — Тебе нужно кое-что понять, малыш, — говорит он и, дождавшись внимательного взгляда, улыбается. — В математике нельзя делить на ноль. А в жизни никогда нельзя делить на два. Ты и город. Белое и черное. Добро и зло. — Что ты имеешь ввиду? Тики склоняется и щелкает Аллена по влажному от мороси носу. — Что всегда есть третья сила. Четвертая. Пятая. Шестая. Жизнь — это более сложный механизм, чем «ты» и «другие». А в насилии никогда не виновата жертва. И еще кое-что. Прошлое нельзя изменить. А боль нельзя перерасти. Ты можешь только научиться показывать ее по-другому. В этом был смысл. Уолкер обдумывает его слова до тех пор, пока Тики не протягивает руку, чтобы помочь подняться. Аллен ждал не этого. Наверное, какой-то более бурной реакции, возможно, утешений или гнева. А, может, Тики просто был взрослее и мудрее, чтобы не пенять на прошлое и жить в настоящем. Аллен хватается за его теплую ладонь, от которой теперь отчетливо пахнет сигаретами, и совершенно по-детски уточняет: — Тебе не противно? Потому что лично Аллен считал себя достаточно грязным. И к мокрому фартуку это никакого отношения не имеет. Вместо ответа Тики приваливается к его боку и повисает, забрасывая одну руку на плечи Уолкера. Аллен едва не сваливается: этот идиот выше на голову и гораздо тяжелее. — Знаешь, малыш, ты бы прошел кастинг во «Властелин колец». — В каком смысле? — Аллен так пыжится удержать придурка, что даже забывает о своем меланхоличном настрое. Желание отойти в сторону, чтобы Тики упал, было очень велико. — Как там было в аннотации? «Маленький отважный хоббит взвалил на свои плечи тяжкую ношу» … — Боже, только не низкие шуточки, — взмаливается Аллен, но все равно складывает ладони на торс Тики, чтобы не дать ему свалиться. — Я тебя точно когда-нибудь убью. — Ну-ну, малыш, ты не можешь хотеть причинить вред своей прелести! В итоге Аллен не выдерживает и начинает хохотать.***
— Добро пожаловать в… — Аллен обрывается на середине фразы, а название кофейни потухает где-то в судорожном вздохе. Колокольчик звякает над дверью, а Уолкер титаническим усилием растягивает губы в самую приветливую из своих улыбок. Спокойнее. Эй, дыши. Приказывает он сам себе, но сердце точно обмирает где-то внутри грудной клетки, когда входит посетитель в дорогом костюме, а сопровождает его человек в полицейской форме. Они тихо переговариваются, и Аллен видит каждый их шаг. Он должен сыграть. Он должен улыбаться. Он должен быть тем самым неприметным милым парнем, серой мышкой, которую никто не замечает. Шаг. Если у полиции есть на него ориентировка, то его точно узнают. Шаг. Требуется нечеловеческое усилие, чтобы заставить себя не сбежать в ту же секунду. Шаг. Это усилие называется желание выжить. Аллен должен слышать звуки. Старенький линди-хоп из проигрывателя, грохотание кружек о столешницы, разговоры гостей, но их не было. Ни одного звука помимо стука крови в висках. Полицейские подходят к стойке и поднимают глаза. Уолкер делает вдох и медленный выдох. — Что будете заказывать? — улыбается он самой очаровательной улыбкой. А потом на его плечо ложится ладонь Тики, и в мир возвращаются звуки. Шуршанием, стуком, смехом, эхом. — Вот уж кого не ожидал увидеть, — тянет Тики, слегка сдвигая Аллена в сторону и наваливаясь на барную стойку, когда посетители садятся на стулья напротив. Тот, что был в форме, даже не обращает внимания, утыкаясь в свой мобильный телефон. А вот второй — в дорогом костюме и с собранными в хвост темными вьющимися волосами — смотрит прямо на Тики взглядом. — Неужели я не могу проведать собственного брата? — тоном британского аристократа интересуется он. У Аллена все обрывается внутри. Он замирает весь, желая превратиться в тень. Это ведь не совпадение, верно? То, что Тики вдруг начал оказывать Уолкеру внимание после того, как украл картину с помойки, а потом приходит его брат в сопровождении коллеги-полицейского. Аллену хочется рассмеяться. — Можешь, — театрально-грустно вздыхает Тики, — но я предпочитаю, когда ты меня не пасешь. — Следи за речью, — отрезает педантично посетитель. — И сделай мне чаю. Тики пожимает плечами и праздно интересуется, как у брата дела. У того самого брата, который притащил его в семью, понимает Аллен. Того самого, кому хватило денег, чтобы его братишка был рядом, в досягаемости внутри страны, а не шатался черт знает где ближе к Португалии. Уолкер все стоит, смотря на то, как Тики отточенным движением заваривает чай, а сам чувствует внимание со стороны. Брат Микка смотрит на него взглядом, полным интереса. — Как ваше имя, молодой человек? Хорошо было представить это обычной болтовней с гостем, который просто проявляет дружелюбие. Но Аллен осознавал, в какой смертельной ловушке он находится. Его нога уже была занесена над капканом, который вот-вот захлопнется. Ему некуда уже было бежать. — Я Аллен Уолкер, — очаровательно улыбается он. Если бы он сегодня не встал за барную стойку, а отсиделся, как и все гости, за столами, он уже мог выскочить за дверь и избежать этого знакомства. Волновало его другое: это Тики загнал его в ловушку или он попался сам? — Не знал, что мой брат начал набирать сотрудников. Он свято уверял меня, что справится самостоятельно, — улыбка у него профессиональная, не касается глаз. — Меня зовут Шерил, я старший брат твоего начальника. Аллен хочет его поправить. Он тут не работает. Он просто… А что, собственно, просто? Он просто торчит здесь ежедневно, приветствует гостей «Лазарета», пьет бесплатный кофе и тратит лишнее время, которое больше некуда было деть. Он просто проводит время за покером с Тики, переругиваясь раз в пять минут. Он просто находит способ не думать ни о чем другом, пока находится в стенах кофейни. Он просто чувствует, что если уйдет отсюда навсегда, то Эдинбург поймает его за шкирку. И, надо же. Поймали его в месте, которое Аллен ощущал своей крепостью. — Да-да, представь себе, я перестал справляться, — Тики выдергивает из-за пояса фартука Аллена полотенце, чтобы вытереть руки. — Я не многорукая Шива, братец. — Очень в этом сомневаюсь, — фыркает Шерил и принимается пить свой чай. Тики тем временем оборачивается к Уолкеру и указывает: — Эй, что стоим? Вперед, грязная посуда сама себя не уберет! Не заставляй меня применять штрафы, парень. Аллен хочет уже привычно огрызнуться, но видит его взгляд — серьезный и строгий. Время замирает. Опять. Тики не выглядит больше солнечным или веселым, не выглядит раздолбаем с веселой улыбкой и сарказмом, припрятанным по карманам. Он смотрит, не моргая. Словно прося. Аллен кивает и улыбается. — Конечно, простите, мистер Микк. Сейчас будет сделано. Он уходит в зал, как сказано. Переговаривается с гостями, собирает пустые кружки, протирает столы. И косится краем глаза в сторону барной стойки, где Тики общается с Шерилом. И все было ничего, но Уолкер продолжал чувствовать взгляд в спину — на этот раз от полицейского. Это смешно. Аллен уже понял, что попался. Его всю жизнь удостаивали внимания только в те случаи, когда все летело прахом. Да кто вообще, кроме Тики, уделял ему столько внимания, не пытаясь при этом избить или изнасиловать? Смешно. Он ведь Тики поверил. В эту его солнечную улыбку и наполненные жизнью глаза. Аллен бы соврал самому себе, что ему не обидно. Посуда опустилась в мойку куда громче, чем требовалось. А краем глаза Уолкер увидел, как полицейский наклоняется к Шерилу и что-то говорит на ухо. Он оборачивается, не игнорируя ставшим подозрительным взгляд. — Чего ты пялишься на него, а? — шутливо пихает Тики брата в плечо. — У тебя дочь почти его возраста. — Твои намеки отвратительны, — комментирует Шерил и прокашливается. — Впрочем, чего я от тебя еще мог ожидать. — Скажи лучше, что ты забыл в Эдинбурге? Тебя королева из Лондона выгнала? Ты спер у нее пепельницу? — Очень смешно, Тики, — Шерил скривился и поправил дорогущий костюм за лацканы. — Я здесь, потому что недавно произошла крупная кража в Национальном музее. Тики присвистнул так, словно впервые об этом слышал. А Уолкер уже перестал бояться. Он просто сложил руки на груди и привалился к мойке, понимая, что рассказывает Шерил уже не своему брату, а ему — Аллену Уолкеру. Это было похоже на покер. Уолкеру как никогда нужна была хорошая мина при плохой игре. Но он не справлялся. Он просто набирает побольше воздуха в легкие и гадает, есть ли смысл сбегать сломя голову и как быстро полицейский его догонит. Денег, чтобы уехать сейчас из страны, у него не было, они висели там, на противоположной стене, смеясь словами поверх белого акрила. — Серьезно? — Тики гогочет. — Что сперли, колись? — Это конфиденциальная информация, — обрывает его Шерил. — И это не шутки. Украдена картина. Сработано было очень удачливо. — Разве полицейские обычно не используют слово «профессионально»? — Я почти уверен, что вору просто повезло. Правда, патрульные, что видели вора, заметили одну приметную особенность. Белоснежные волосы. В связи с этим, — он улыбается и смотрит на Аллена, — позвольте задать вам вопрос, молодой человек. Где вы были… Волосы. Ну, конечно. Аллен ведь был в кепке уборщика все то время, пока совершал кражу. Он снял ее только после того, как патрульные машины взяли след. Значит, кто-то все же успел заметить. Наверное, Уолкер просто устал. Он слушает точную дату и время преступления и хочет сказать: эй, оглянись. Она там, за тобой. Она смотрит на тебя из-под слоя краски. И ему почему-то смешно. Аллен не сдерживает веселого фырка, и прямо рядом с ним смеяться начинает и Тики. Его все одаривают взглядами: Аллен удивленным, Шерил возмущенным, а полицейский непонимающим. — Боже, братец, ну ты даешь, — Тики качает головой, отчего кудри локонами падают на его веселящиеся глаза. — В это время Аллен выползал отсюда без сил после второго дня стажировки. Я загонял мальца до глубокой ночи, пока он не научится заваривать чай. Ты представляешь вообще? Британец, который не умеет заваривать чай! Смехотворно. Аллен смотрел на Тики. На его улыбку. Расслабленную позу. Искренность. Он бы и сам не распознал лукавство в голосе Микка, если бы не знал правды. Вот у кого была хорошая мина при идеальной игре. Шерил смеривает его взглядом, серьезным и колючим, совершенно не родственным, а потом вздыхает и поднимается из-за стойки. — Что ж, в таком случае, у меня больше нет вопросов. Простите за излишнюю подозрительность, молодой человек, — произносит он. — Это просто наша работа, мне нужно было проверить ваше алиби. Тики цыкает и шутливо закатывает глаза. — Если захочешь засадить еще кого-то из моих сотрудников, я повешу на входе табличку «Шерилу Камелоту вход воспрещен». Рядом с табличкой о запрете парковки. — У тебя нет других сотрудников, Тики. — Эй, не надо бросать мне вызов. — Да упаси Господи с тобой связываться. С этими словами он разворачивается и выходит, сопровождаемый полицейским. Колокольчик звякает, а Тики кричит вслед: — Приходите к нам еще! Аллен продолжает стоять, не очень понимая, что вообще произошло только что. Потому что, ну, Тики наврал. Аллен не работал в «Лазарете», он не был тут на стажировке, а появился на пороге на следующее утро после кражи. Тики не идиот, он мог сопоставить даты. Но Микк не меняется в лице. Вообще ни разу. Он просто оборачивается к Аллену и фыркает: — Эй, мальчишка, ну и выражение моськи. Готов поспорить, что сейчас из тебя совершенно дерьмовый игрок в покер. Он понял. Он понял, что это Аллен. Он понял, кого ищет его брат. — Зачем ты это сделал? — неверяще шепчет Аллен. — Зачем ты сказал, что я здесь работаю? Ты с самого начала знал? Тики чешет копну волос на затылке и отвечает, пожимая плечами: — Вообще-то, сначала мне просто было лень объяснять брату, что за баром делает несовершеннолетний пацан, который у меня не работает. Так. Аллен приподнимает бровь. — Так ты боялся… — Знаешь, тяжело объяснять старшему брату, что я буквально жду, когда ты подрастешь до совершеннолетия. О боже мой. Аллен врубил воду в мойке и направил струю на придурка, обливая. Тики взвизгнул и отскочил, отделываясь только промокшей рубашкой. — Ты, блин, серьезно, что ли?! Тики стоит мокрый и жмет плечами с такой идиотской улыбкой, что Аллену хочется ему врезать. — Малыш, я начал складывать дважды два, только когда Шерил озвучил время и место преступления, — признается Тики. Это неимоверно тупо. То есть Тики прикрыл его с самого начала просто потому, что не хотел слушать наставления Шерила по поводу растления малолетних? О мой бог! Он реально ждал, пока Аллен вырастет! Уолкер злобно облил его еще раз, сделав воду похолоднее. Тики даже не возмущался. Просто убрал мокрые пряди с лица и, оглядев собственный, облепленный белой рубашкой торс, привалился к барной стойке. — Что ж, раз я единственный участник конкурса мокрых маек, то я могу считаться победителем? Он реально идиот или прикидывается? Аллен уже устал задыхаться от возмущения. Он просто всплеснул руками и зашипел, подходя ближе и понижая голос, чтобы посетители не услышали: — Алле, придурок, ты слышал, что он сказал? Ты хочешь стать соучастником преступления? — Ну, — Микк беззаботно улыбнулся, — не припомню, чтобы ты хоть в чем-то сознавался, малыш. Он смотрел сверху вниз, открыто и беззаботно. И Аллен вдруг вспомнил. Его мозоли на руках, упоминание шахт, умение мухлевать в покер. Это было очень похоже на жизнь Аллена, когда он только начал бродяжничать. Каковы… Ну, каковы шансы, что Тики тоже был таким, пока на него не свалилась та самая золотая ложка, которая была у Шерила в жопе? Каковы шансы, что Тики его понимает? Уолкер никогда не чувствовал себя таким уязвимым. Он смотрел на Тики и думал: только не обманывай меня, пожалуйста. Тики привычно в ответ щелкнул его по носу. Не верилось даже, что Уолкер, кажется, правда, ему нравился?«Ты бы не заметил, что нравишься кому-то, даже если бы этот факт сбил тебя на машине».
И до Аллена дошло. — Ты что, специально меня сбил?! — он шлепнул Тики по мокрому пузу, а тот заржал. — Нет, но рад, что ты учишься читать между строк. Безумие какое-то. Все эти гляделки, поддразнивания, игры на вопрос. Аллен был бы лицемером, если бы сказал, что все это было ему неприятно. Надо же. — Кошмар, как ты вообще умудрился мне понравиться? — ошарашено интересуется Уолкер скорее в воздух, чем ожидая ответ. Тики жмет плечами и оттягивает мокрую рубашку от кожи на животе. — Ну, я просто иногда оскорбляю тебя, и это почему-то работает. Аллен смотрит на него, не моргая, а потом заливается искренним хохотом. Потому что да. Определенно работает. И ему так легко. Внутри «Лазарета», который укрыл его как стеклянный шар от остального Эдинбурга. И Уолкер вдруг думает, а правда ли он хочет сбежать. Посетители сидят за столиками, разговаривая о своем, и никому нет дела до двух парней за барной стойкой. Солнце садится, окрашивая кофейню в ярко-желтый цвет. Стена с картиной уже не кажется синей, она скорее утопает в болотном оттенке, но и он приходится к месту. Девочка смотрит на него словами: «Мы герои романа Достоевского: униженные и оскорбленные». Ведь нет же шанса, что тот, кто открыл «Лазарет», таковым не является, правда? Аллен, не оборачиваясь к Тики, зовет: — Эй. Тот притирается к его боку, аналогично приваливаясь к барной стойке и оглядывая влюбленными глазами зал кофейни с его людьми, безделушками, звуками. Аллен улыбается. — Можно я буду взрослеть здесь? Тики замирает и оборачивается с невозможно смешным лицом — что-то между надеждой и растерянностью. Уолкер фыркает в полном шоке. — О боже, у тебя не было плана, что со мной делать, когда я стану совершеннолетним. — Не смейся надо мной, малыш, я законопослушный гражданин. Я не думаю о детях в таком ключе. Аллен только неверяще мотает головой, не понимая, как умудрился связаться с таким беззаботным придурком. Ладно, в конце концов, у них еще есть время. Он чувствует тепло с той стороны, где к нему прижимается Тики. И правда, единственное солнце в этом городе. Аллен оглядывает картину, раздумывая, начала ли девочка улыбаться. Он очень надеется, что да. На ее месте, он бы хотел, чтобы его спрятали от лишних глаз. — Малыш. — М-м? — Спертая из музея картина там, да? Она все это время висела на моей чертовой стене. Он выглядит как человек, который только что прозрел. Уолкер улыбается и манит Тики пальцем поближе. Тот быстро склоняется, чтобы Аллен заговорщически прошептал ему в ухо: — Отказываюсь отвечать на этот вопрос без своего адвоката.