Ежедневник

      В бреду горячки кардинал беспокойно метался по постели. Внутренности, казалось, горели адским пламенем; сознание балансировало на тонкой грани между реальностью и забытием, бодрствованием и болезненным сном. Яд действовал быстро, поэтому хоть мушкетёры среагировали моментально, предпринимая верные меры, он уже успел начать действовать. И хотя губительное влияние не стало фатальным, оно было ощутимым и неприятным.       Перед глазами плясали кровавые огненные пятна, и вязкая смола налипала на кожу. Тянула куда-то вниз, словно болото, и он беспомощно карабкался в тягучем закипающем меду. Пытался бежать, но не сдвигался с места, и бесконечное множество рук тянулось к кардиналу, словно желая схватить. Все загубленные по его вине жизни — теперь они желали мести, и если для Ришелье заготовлен ад, то он выглядит именно так.       Он задыхается, хватаясь за глотку. Слёзы и пот обжигают кожу калёным железом. Восприятие подводит его, и осознание, где явь, а где быль, стирается окончательно. И усталость накатывает неподъёмным валуном, и кардинал беспомощно всхлипывает. Оставаться в одиночестве страшно, как и бороться с фантомами сознания, и тогда неудивительно, что сердце тянется к тому, кто ближе всех, на кого можно положиться и кому можно доверять даже тогда, когда теряется доверие к самому себе. — Жан… — имя слетает вместе со стоном. — Жан…       Душа грешника тянется к свету, хоть к какому-то утешению. Единственная радость и последнее, что удерживает от окончательного падения. И ему чудится, что через кипящую вязкую толщу заботливые и сильные руки обнимают его. И приходит облегчение, прохлада и покой, и он цепляется за них как за единственное спасение.       Ему чудится, что он чувствует тёплые поцелуи, и они качают, словно волны. Отгоняют пугающие фантомы, и закипающая смола испаряется, будто снег по весне. Приходит тишина и прохлада тьмы, и судорожный выдох облегчения вырывается из груди. Даже если это всё игры страждущего разума — этот сон был гораздо лучше и приятнее, качал в своих объятиях как в колыбели. Затягивал всё глубже в сети, и не было ни боли, ни страданий, а лишь блаженная тьма, несущая отдых. И Жан был рядом с ним, обнимая и мягко целуя в лоб, оберегая в этой тьме от всех невзгод.       Самый лучший и самый желанный сон — и от него не хотелось просыпаться. Ведь в этой тишине и покое не было глупых предрассудков и условностей, не надо было бежать и прятаться. Здесь они были вдвоём, и это было наибольшей ценностью. Жаль только, это была всего лишь грёза, которая рано или поздно закончится. Но пока… Страждущий разум нашёл покой, и кардиналу предстояло восстановление после пережитого потрясения.