Застрявшие на мосту

Сегодня под утро Мэтту приснился сон: было лето, и духота просачивалась сквозь все щели, куда от неё ни прячься. Одинаково душно было на солнце и в тени, под вентилятором и без него, — от неё ничего не спасало, а кто-то всё равно умудрялся бегать во дворе и пинать потными ногами мяч. Изматывать себя на девяносто пяти градусах, чтобы выиграть. Он стоял у раковины в общей кухне и не понимал этого стремления. Белая плитка с зелёными вкраплениями вокруг него, которой та была отделана, выглядела, как сползающий по стенам салат из цветной капусты и брокколи. Мэтт смотрел на неё сквозь текущую воду, подставив под холодную струю пылающее от жара лицо, и она колыхалась, пока он охлаждал свои щёки и лоб. Кухня была очень светлой в эти недели, проветривалась со всех сторон в первой половине дня: оставалась распахнута дверь на улицу, дверь в коридор, ведущий дальше в дом, и три больших окна. Ленивый горячий ветерок раскачивал полупрозрачные занавески наружу и внутрь, в комнату. Они летали по ней, создавая иллюзию облаков. Раз минут в пять ветер задувал в окна особенно сильно — и люстра могла со скрипом качнуться на потолке. Мэтт поворачивал лицо под водой, щедро поливая его со всех сторон, и был как будто бы в аквариуме, когда тяжёлые шаги запрыгали по полу навстречу, и голос окликнул его по имени. — Дай мне тоже. — Рука пихнула его в сторону, и он не успел опомниться, как потерял место у своего живительного источника. Красное лицо нырнуло под воду, две ладони упёрлись в бортики раковины, и длинные волосы хлынули вниз, как водопад, а Мэтт уже стоял в сторонке и смотрел на это, как дурак, слепляя и разлепляя свои мокрые ресницы. — Эй! — тихо вякнул он и легонько двинул чужой бок, очнувшись. Вода разлилась по его футболке ручьём, а с подбородка — накапала на пол. Он попытался вытереть лицо руками. — Я спёкся! — заявили ему, отталкивая бедром от себя сильнее. — Попробуй выйти туда на пять минут: это какая-то жесть. Ещё немного — и я, наверное, потеряю сознание. Мэтт уже достаточно охладился, так что не было особого смысла толкаться или пытаться отвоевать место назад. Его протест остался совсем маленьким и неприметным. — Тогда зачем ты носишься там? — переспросил он. — Весело. — Сказал голос, и тело откинулось от раковины, упав на стул. — Плюс мне нужна физическая активность. Его конечности повисли по бокам, голова запрокинулась назад с приоткрытым ртом, со вздохом облегчения: — Фух. Мэтт безразлично промычал в ответ и перевёл взгляд. Он стал растирать мокрое пятно на ткани своей футболки, помахивать ей, оттопыривая от тела, чтобы просушить. — Налей-ка мне воды. — Послышалось сбоку, не прошло и десяти секунд. — Да ты издеваешься. А сам? — Мне плохо, Мэтт! Ты не видишь? — Возмущенно завопил голос, лицо быстро подскочило, чтобы грозно посмотреть Мэтту в глаза: — Будь тебе плохо, я бы и сам догадался дать тебе попить!.. — Хорошо. Ща. Тёплый ветер раздувал занавески, и они скользили по столу. Мэтт распахнул первую попавшуюся полку и дотянулся до стакана. Он выставил его на столешницу перед собой, взялся за одну из запечатанных галлоновых бутылок, стоявших на полу, и подтащил её наверх. Открутил крышку. Ткань его футболки неприятно прилипала к телу под подбородком и ниже так, будто он напускал на неё слюней ну или отжался больше десяти раз. — Чувак, кстати насчёт физической активности... — Мэтт развернулся с полным стаканом в руках и замер, смотря на пустой стул перед собой. Его глаза сузились, два раза моргнули, остановились в недоумении. — Ты где? Но ответа не последовало, и кухня была тише морга. Даже веселье на улице — и то как будто бы прекратилось. — Эй? Нельзя было так просто исчезнуть за одну секунду, без звука шагов, но внутри комнаты было светло и одиноко. Мэтт слышал только как люстра качалась на потолке, как напряжённо дышал он сам. Он сделал два шага, ничего не понимая. — Куда ты, блин... — и он не успел договорить. Откуда-то из-за спины ему ответили: — Я здесь. Мэтт повертел головой и корпусом, натыкаясь только на белый свет с улицы поверх кухонной мебели кругом. Он ничего не увидел, никакого происхождения этого «здесь» или шевеления, и тяжело вздохнул: — Где? — Подойди ко мне. — Куда?! Солнце билось сквозь дверь и окна, протыкая кухню световыми мечами. Из крана сзади неожиданно полилась вода, Мэтт обернулся на звук, и солнце кинулось ему в лицо, как огненный шар. Ничего не было видно, слепило глаза, — белым-бело, как в стенах психбольницы. — Ко мне. Он увидел только фигуру, на миг мелькнувшую впереди. А потом и она потерялась. — Блять! — крикнул он. Капли моментально намочили сухую часть его одежды, лицо и стол, и Мэтт увидел, как разлетаются по кухне перекрёстные струи на белом фоне. — Подожди, тут пиздец! Он знал, что вентиль был закручен, а вода забрызгала в разные стороны, поливая всё, как опрыскиватель — лужайку. Что-то прорвало, что-то требовало починки, и он не знал, что именно. Он даже не видел за собой раковину, чтобы подойти к ней и попытаться что-то исправить. Мэтт слышал, что голос звал его откуда-то со стороны распахнутой двери: — Мэтт, подойди. — Силуэт, улыбающийся в лучах где-то там, игнорировал его вопросы и его ответы. Деревянные и плиточные поверхности блестели. Капли воды всюду отражали свет, как будто в кухне разлетелся на маленькие кусочки диско-шар. Мэтт знал, что уже не может ничего исправить. Он крикнул в ответ недоумённо: — Да куда, блин? На это пекло?! — Ко мне. Потом стакан, полный воды из бутылки, стоял на мокрой столешнице. Брызги из раковины летели повсюду: пол был в них, и, волочась туда-сюда от тёплого сквозняка, намокали нижние края штор. — Ну ты идёшь? — Я же сказал, я не собираюсь играть. Или что там? — Просто пошли со мной. Мэтт выдохнул, сдаваясь, и просто пошёл на голос. Отчасти, из любопытства; от второй части — чтобы от него отстали. — Давай быстрее. Он шёл быстрее. — Сюда. Он шёл туда, откуда, как ему казалось, звучал голос. Светлые волосы полоскались в воздухе, убегая дальше и дальше туда, где начиналась улица и футбол. Всё перед ним выглядело, как безбожно засвеченная фотография. — Давай, иди сюда! Быстрее! Мэтт был уверен, что их кухня должна была уже давно закончиться, а он всё шагал и шагал по её плитке, пока голос отдалялся и звучал из-за выступов стен, которых там даже не было. — Куда? — крикнул он и беззащитно усмехнулся: — Куда ты меня, чёрт возьми, тащишь? Его ноги начали хлюпать, и тогда он опустил лицо. Под кедами уже была лужа по щиколотку, и плитка кухонного пола стала дном бассейна. — Как, ты уже забыл? — Забыл что? Лицо опрыскивало чем-то даже сверху, будто среагировали датчики задымления, хотя он не касался сигарет внутри дома. — Сюда, сюда. — Эй, что я забыл? — повторил Мэтт настойчиво, но не получил никакого ответа. Жара и крупные капли, падающие на лицо: настоящий тропический ливень с потолка. — Да куда мне идти?! — крикнул он, но его слова стали эхом и бултыхнулись в воду. Всё кругом было в воде и плыло. Это был потоп. Мэтт увидел стакан уже гораздо ниже уровня столешницы, проплывающий мимо собственных ног в джинсах. Перед ним не было ничего, кроме воды, и, в ней по колено, он шагал в пустоту, сам не зная, чего ожидает, пока не упёрся во что-то ступнями. — Эй, ты где? — шепнул он напугано. — Куда ты меня привёл? Тарелки из нижних ящиков с распахивающимися дверцами выплывали из них одна за другой, как стая уток. — Как куда? — удивлённо взвизгнул воздух, ладонь неожиданно вынырнувшая из ниоткуда прижала его мокрую, прозрачную, как занавеска, футболку к телу, и её пальцы сжались, собирая ткань на груди там, куда он как будто бы напускал слюней. Мэтт не понял ничего и дёрнулся в сторону. Отчего-то, это было больно: так, будто футболка была его собственной кожей. А потом в лучах света перед ним проявился человек. — Как куда?! — закричал он, сжимая Мэтта сильнее, подтягивая на себя. Ткань скрутилась на груди, как Тай-дай рисунок. — Ты сюда больше не хочешь? Мэтт сказал: «ай-айй», и уже не смог пошевелиться. Раз, два, — вот так быстро и неожиданно вдруг парализовало всё тело. — Не хочешь со мной?! Рука тряхнула его, держа по пояс в воде, — и Мэтт почувствовал себя совсем беззащитно. Он даже не мог скинуть её с себя. Просто висел на ней, как куртка на крючке. Он только подумал про себя: «Мне больно», но ничего такого не сказал. Его протест всегда был маленьким, неприметным, не мог никого остановить, и лицо сблизилось с его мокрым облитым лицом, пока он глупо таращился, не сопротивляясь. — Ты спрашиваешь меня, куда? Ты хочешь знать, куда?! — восклицало оно, бегая по нему бешеными глазами. Мэтт разглядел на груди под ним серебряный символ: блестящий, как усыпанный стразами, он прыгал на цепочке, — такой знакомый, такой успокаивающий посреди хаоса. Ему захотелось дотянуться до того, чтобы спасти себя и всё исправить, но лицо посмотрело-посмотрело на Мэтта сверху вниз, а потом рука толкнула его под воду. Наконец, стало прохладно. Мутно перед глазами. Как солнце через окна кухни, в уши, нос и рот Мэтта заливалась вода. Он проглотил её от неожиданности: наверное, целый стакан или больше, пока рука не вытянула его на поверхность, давящегося и с прилипшими ко лбу волосами. — В Калифорнию. — Сказали зло, сверкая острыми зубами в одном дюйме от его губ. Мэтт ощущал себя схваченным акулой в открытом океане. Он не понимал, что сделал не так, но мысль, как вернуть всё назад теперь, была такой тупой, что он не мог решиться на неё даже во сне. Хотя тогда он, наверное, ещё не понимал, что спит. Всё казалось довольно реальным. Он стоял с дрожащими губами и тупо моргал, пока его не окунули под воду ещё раз. Посреди жары вокруг, это было почти что холодно. Пузыри вылетали из его рта, большие и бесформенные. Сквозь мутные глаза он видел под водой подножье лестницы за кухней, в глубине дома, и она вела наверх, — туда, где пока не было воды. Вот только туда было не добраться: он чувствовал, что не смог бы проплыть и пяти футов. Рука сжимала его грудь совсем уж нетерпимо, и вода шумела в ушах, как будто к ним приложили по большой ракушке со звуком моря внутри. А потом рука отпустила его, позволив ему падать вниз. «Низ» был далеко, его было не достать ногами. Беспощадная водяная горка, несущая его, как безвольный кусок целлофана, была бесконечным тоннелем без света. В теле остался только страх, заставляющий забыть обо всех неудобствах на поверхности и захотеть закричать «пожалуйста», чтобы вернуться туда; готовность умолять. Вода над головой была такой тяжёлой, что Мэтт никогда не вынырнул бы сам. Он был уверен, что так и умрёт. Но его вытянули обратно. Он закашлялся от жадного дыхания, выплёвывая воду, а она лилась без конца, снова и снова, будто чтобы помешать ему сказать слово. Его горло, — как центральный городской фонтан или пробитый гидрант. Первое, что он увидел, когда зрение прояснилось, — это цепочка с крестом на чужой шее; чужие руки — на своей. Глаза Мэтта были распахнуты широко, смотря на перекошенное от злобы лицо над собой изумлённо, видя его будто впервые. В этом свете оно казалось ему таким странно-красивым, как никогда. Мэтт сплюнул скопленную во рту жидкость, сколько мог, и набрал воздуха в грудь, чтобы спросить: — Можно тебя поцеловать? — не уверенный ни в чём и жалкий, и когда он открыл рот, вся вода в кухне хлынула туда, как будто наконец нашла себе место. Он начал захлёбываться, испуганно вскрикнул, и тут же проснулся, чтобы не утонуть. Глаза смотрели в потолок с зашпаклёванными ямами и пятнами ржавчины, тело вспотело под увесистым одеялом. Несколько секунд Мэтт лежал и тяжело дышал. В комнате было темно за плотными шторами. Стена с маленьким телевизором искажалась в стакане, полном воды. Обогреватель шумел, как пропеллер, пропахав всю ночь, — Мэтт протянул руку и выдернул его из розетки. Сны были странной штукой. Недавно они с ребятами посмотрели Титаник; потом, вчера ночью, Мэтт смотрел, как сильно херачит за окном снег, и снова думал о том, какая погода сейчас должна быть в Калифорнии, и какое жаркое там солнце; а сегодня — получил кроссовер из собственных впечатлений от жизни. Из какой жопы его мозг выудил и приплёл всё остальное, — Мэтт не знал, и не хотел помнить. Он ни о чём таком не думал. Не вспоминал. Ему уже давно не снилась такая херня, и он отвык видеть подобное... Мэтт покатал язык во рту, морщась от неприятного привкуса, но воздержался от глотка воды. Оказалось, за последние полчаса телефон на тумбе пару раз звонил на беззвучном; не прочитанное ещё с ночи сообщение коротко и ясно говорило: «Я в Днв». Он поднялся с кровати, наспех умылся, сполоснулся, оделся и почти сразу выскочил из дома на холодный воздух. В Колорадо была зима, и Рождество уже прошло, а это значило, начиналось самое унылое время, которое только можно представить: шёл первый месяц в году, и запускался вялотекущий отсчёт до лета. Снег всё ещё падал с вечера и хрустел под ногами. Это был один из пяти-семи снежных дней в году в Денвере, и Мэтт попал на него в своей лёгкой ветровке, ни о чём не заботясь. Он шёл до кампуса пешком. Денег на такси ни черта не было, всё заработанное уходило в накопления на светлое будущее в более солнечных местах, но он купил с собой мармелад: длинные жевательные черви, извивающиеся, как узники, в пластиковой тюрьме. Их разноцветная пачка покачивалась в красных руках Мэтта на ходу, а на его чёлку падали снежинки. Его ботинки оставляли длинный шлейф из следов на снегу. Уже через пять минут нахождения снаружи ему стало холодно. Довольно красиво, конечно, но пиздец как холодно. Большим и указательным пальцами Мэтт натягивал и держал на ладонях свой свитер: тёмно-зелёный, торчащий из-под чёрной куртки, — сегодня он был ещё и перчатками. Мэтт разжимал кулаки, стараясь натянуть эти рукава подальше и покрыть тканью большую площадь руки, но вместо этого только уронил мармелад в снег. Он наклонился схватить его быстрее, чем на тот успела осесть хоть одна снежинка: «Чёрт» Его пальцы были цвета сырого мяса. Всё, что он мог ими чувствовать — это покалывание; а всё, на что Мэтт надеялся — что это не навсегда. Он убрал пачку во внутренний карман куртки и наконец зажал тёплые рукава в ладонях как следует. Пешеходный мост Хайланд открыли только в середине прошлого месяца, и он выглядел таким странно-новым и вечнопустым, будто был возведён не для гражданского удобства, а чтобы по нему один раз прошла президентская чета или вроде того. Мэтт скользил по нему в сторону Аурарии, где лежал кампус, в первый раз за этот год: на Рождественских каникулах все его друзья разъехались по домам в разные концы Штатов, и в общаге было не с кем зависать, так что он не появлялся там с начала последней недели декабря. Вокруг не было ни души. Он ещё раз посмотрел на часы на экране мобильного, затем на мост, и опять — на экран: Одиннадцать часов, четыре минуты, и он один на заснеженных улицах, как выползший из пещеры Бигфут в пост-апокалипсисе. Мэтт шёл медленно-медленно, преодолевая ужасно скользкую корочку льда, чтобы не грохнуться и не полететь с моста прямо на Интерстейт 25. Он был чудовищно сосредоточен. Утренняя свежесть, даже мороз, быстро отчистил его голову от всех неприятных осадков ночи. Поэтому сегодня вечером он меньше всего ожидал услышать что-то типо: — Расскажи мне о двух больше всего запомнившихся днях в приюте: какой был самым плохим, а какой — самым хорошим? — и поймать легкомысленную улыбку. Мэтт остановился вращать клетчатые грани в руках на моменте, когда было собрано два ряда: белый, и сверху него — жёлтый. Как собачья моча на свежевыпавшем снежке. Его руки уже давно отогрелись и теперь, возможно, были способны на гораздо большее, чем только два. — О нет. — Сказал он, ставя цветастый кубик-головоломку обратно на пыльную полку, которой тот принадлежал. — Нет-нет-нет, я не буду на это отвечать. Девушка перед ним закатила глаза. Выпрямила ноги на полу и оправила юбку так, чтобы та почти покрывала колени. Её пушистые тапочки недружелюбно смотрели на Мэтта подошвой вперёд. — Почему? — Да не люблю я во всём этом... Просто зачем? — Фраза «не люблю» всегда порождает ещё одно закономерное «почему», Мэтт, — поучающе сообщила она. — Чем больше ты избегаешь этой темы, тем больше мне становится интересно. Он вздохнул. Кубик Рубика стоял на второй полке стеллажа сверху, подравнённый под тот чистый голый квадрат посреди пыли, с которого Мэтт его и поднял. И он снова смотрел туда, отвернувшись от неё с её тапочками. — Да это худшее время в моей жизни, чтобы о нём рассказывать! — Пфф, просто набиваешь цену. — Нет, я пью! — Ну давай-давай, хорошим это не закончится. Посмотри: ты уже весь красный. Мэтт схватил стаканчик и недоверчиво прищурил глаза, оглядывая его содержимое. Потом — поменял его на соседний. Они ограбили кулер в другом крыле здания: вынули из держателя штук десять таких, или около того, до того, как мимо проплыл уборщик или кто-то ещё, кто работал здесь даже в выходные. Теперь внутри её комнаты каждый из стаканчиков был заполнен пивом или водкой примерно на ¼. Все вместе они покрывали письменный стол, как пластиковая броня. Рядом стояла её лампа, лежали его сигареты и их общая раскрытая пачка с мармеладными червями. — Серьёзно, твоё «тёмное прошлое» уже у кого угодно вызвало бы подозрения! Даже у меня начинает. — Коварно предупредила она. Мэтт удержал прозрачный стакан со светлым пивом возле губ. Он пока не чувствовал горения на щеках, но она сказала, что он был красным, а это значило, до лёгкого заплетания языка осталось уже чуть-чуть. — Ладно. Пускай мой первый день там был типо самым плохим. — Сказал он, сдаваясь и приземляя стопку на место. — Не было бы его — не было и всех других. Вот так. — Не, так не пойдёт. — Почему? — Потому что это не день, который запомнился тебе чем-то плохим, а просто день, который ты винишь в том, что было после. — Э-ээ, ну да. Какая разница? — Большая. Это просто ответ на «отвали»! — Недовольно рассудила она. Мэтт с досадой опустил глаза, не зная, что сказать, а она подцепила червяка из пакета ногтями и засунула его в рот. Из-за поворота настольной лампы всё её лицо покрыла тень. — Мне интересно именно то, на какие события в жизни ты обращаешь особое внимание. Понимаешь, о чём вопрос? На самом деле Мэтт не очень понимал, зачем всё так усложнять, но кивнул: — А-ага. — Плохие и хорошие дни — это же о том, какие вещи становятся для тебя чем-то значимым! — Объяснила она отчаяннее. — Ну же, ну же, мы же пытаемся узнать друг друга лучше. Она всегда удваивала слова так, когда хотела быть особенно убедительной. Или если ей что-то не терпелось. Мэтт не привык спорить с ней в такие моменты. — Ладно. — Ответил он быстро. — Только дай мне подумать. Она слегка улыбнулась и подняла руки, в жесте, явно означавшем «пожалуйста, без вопросов», и в комнате повисла тишина. Далеко за тонкими стенами слышались редкие призрачные голоса; по потолку шагали всего две, максимум — четыре ноги: ничего общего с тем, как бывало тут в учебные будни. Тихо и умиротворённо. Здесь, в университете Колорадо, до конца рождественских каникул оставалось ещё три дня, и она была одной из немногих, кто вернулся на кампус раньше начала занятий. Сказала своей семье, что праздники тут заканчиваются также, как и в большинстве колледжей её родного штата, — 1-го числа, и прилетела назад, выиграв несколько дней отдыха вдали от них. Это была их первая возможность провести целый день без всех остальных, и первая встреча в этом году. Мэтт мысленно извинился перед Мэгги, её соседкой, что сейчас была у своих родителей в Висконсине или Мичигане, — кажется, где-то в той стороне, на севере, — сделал пару шагов вправо, и плюхнулся на её застеленную кровать. Такая жёсткая и враждебная, она даже не просела под его весом. Глаза напротив Мэтта неодобрительно сощурились, а губы на секунду раскрылись, как будто хотели что-то сказать. Мэтт уселся поудобнее и посмотрел на девушку, опустившую руки по бокам от себя и сгорбившую спину. Её вид стал опасливым, как будто она ожидала, что будет дальше: сработает ли сигнализация, ворвётся ли наряд полиции в комнату через окно, оцепит ли помещение, вернётся ли в штат Мэгги... Но ничего такого не происходило: дверная защёлка оставалась недвижимой, шторы в комнате — задёрнутыми наполовину, а их кровати тихо замерли у двух стен комнаты. Они стояли прямо друг напротив друга: пытаешься заснуть — и отвлекаешься на то, что делает другой, просыпаешься ночью — и видишь, как тот спит, с утра — всегда встаёшь, когда встаёт и начинает шуметь он. Мэтт легко мог представить себе всё это. Это было только на время учёбы: несколько лет, минус каникулы, в случае неё. Он провёл похожим образом всё детство. Ну, не считая последней пары месяцев до своего отъезда. Он уже и забыл, каково это — постоянно жить с кем-то в одной комнате. Забыл не события, а ощущения: на самом деле от такого отвыкаешь быстрее, чем думаешь; и быстрее, чем успеваешь понять, что уже и не думаешь о том времени вообще. Теперь мысленно вернуться в приют было чем-то своеобразным. Мэтт блуждал по знакомым коридорам, пытаясь отыскать там какой-нибудь хорошенький денёк и осознавал, насколько в другом свете всё виделось сегодня. Поначалу сны, конечно, могли показывать ему это место лучше, чем то было на самом деле, ну или таким, каким Мэтт видел его раньше, — ещё до того, как захотел оттуда уйти; они могли пытаться убеждать его в том, что только последние месяцы там стали такими неуютными и потопили его корабль, а сначала всё было по-другому. Как будто до этого оказаться там даже было для него удачей, и жизнь в этом месте была какой-то особенно солнечной до определённого момента; как будто стоило по этому скучать. Вот только к настоящему моменту Мэтт уже давно просёк, что это не было так. Не было там никакого «золотого времени» и «вечного лета», когда бы всё было хорошо и беззаботно; и все эти годы ярких впечатлений, якобы офигенно-искренней дружбы, отсутствия каких-либо проблем и представлений о том, какие ужасы существуют за забором, не были проспонсированы для него лично приютом. Просто это было детством, а потом оно закончилось. Сам приют, по правде говоря, всегда оставался примерно одинаковым. Тогда Мэтт был слеп к каким-то вещам, а теперь видел даже слишком многое, но ничто кроме него самого особо не поменялось за время его пребывания там. — Нет, ну я не могу на это смотреть! — вдруг неожиданно громко и с упрёком объявила девушка, возвращая его в реальность. Eё голос чуть не зазвучал эхом, но, видимо, передумал в самый последний момент. — На что? — уточнил Мэтт растерянно. — Не ёрзай! — Да нормально я сижу. — Давай, иди на мою кровать, а я сяду к Мэг. Мэтт демонстративно вздохнул. — Ты её знаешь, она меня убьёт. — Продолжила девушка, и потом похлопала по месту среди крохотных подушек на своей кровати. Она говорила, они декоративные, но Мэтту казалось, скорее уж муравьиные. Кровать была узкой, односпальной, а их было десять или около того, и ни одна из них — под человеческие габариты. — Я серьёзно. — Сказала она и заговорщически улыбнулась: — Или снимай свои грязные джинсы. Что-то скрученное из её длинных чёрных волос на затылке рассыпáлось, спадало ей на лицо и снова откидывалось назад ладонью. Когда она делала такое весёлое лицо — на её щеках появлялись маленькие впадинки; выглядело прикольно. Мэтт улыбнулся тоже, взъерошивая свои волосы, и они молча поменялись местами. — Хорошо, короче: худший. Это был день, когда упал карниз и сломал мне палец на ноге. — Начал он многообещающе, когда аккуратно разместил себя на её кровати, и мысль в его голове сформировалась. Взгромождённый на шёлковые наволочки, он выглядел, как еле втиснувшееся в последний момент перед подачей украшение на торте. — О боже. — Ага. Но постой. Это не всё. Ещё меня наказали. — Добавил Мэтт весело, почти что радостно. — За что?! — Ну я бегал и уронил его. — Ха-ха. Да ну? — Ага. И короче. Это было как раз в первый день каникул, поэтому все поехали на долгую прогулку по городу: так всегда делали в начале и конце каникул. И ещё мы все копили деньги, потому что это был такой день... Мэтт пробудил в своей памяти, как в такие дни целая толпа детей с двумя-тремя воспитателями петляла по улицам Уинчестера или Саутгемптона — в зависимости от того, как далеко от дома их решали отвезти выгуливать. Днём их таскали по церквям и музеям с останками всяких там королей Альфредов или выдумывали прочий непременно будоражащий десятилетний мозг интерактив. Их было так много, что это было похоже на митинг; так много, что у воспитателей разбегались глаза. Во время ужина процессия под завязку забивала какое-нибудь кафе с индийской или тайской едой, которой, долго не томясь, уже в автобусе по пути назад кто-нибудь обязательно начинал блевать. Когда возвращались домой — было поздно. Покидали транспортные средства в полудрёме; топали в свои спальни, войдя в дом не через парадный вход, а через сквозной проход в кухне: чтобы сразу оказаться у выхода на лестницу и не разбудить администрацию, с гулом проползая мимо их каморок. — Видела у меня эту кружку? — спросил Мэтт, выводя пальцами две окружности у себя на груди и улыбаясь. Девушка задумалась только на секунду и сразу кивнула: ту нельзя было не приметить. Большая пивная кружка с большими... Она стояла в его гаражной комнате на самой верхней полке, ну вообще не стесняясь своего отколовшегося соска. — Сувенир из поездки. — И зачем она тебе понадобилась? — спросила она, в шутку качая головой. — Да по приколу. — Честно сказал Мэтт, смотря на неё широкими невинными глазами, и тут же чуть не подавился собственным смехом, представляя их друг другу: — Её звали Памела Андерсон. Один парень из приюта назвал её так, когда увидел в сувенирном магазине, и Мэтт без раздумий купил ту. Ему было около двенадцати. Это казалось очень провокационным тогда. — Как изобретательно. С широкой улыбкой Мэтт согласно кивнул: — Да! Мы все просто пиздец как с неё уссывались. Она ещё и... Он тоже использовал это имя, и приколов было действительно много, пока в результате некого печального инцидента она не лишилась и половины одной из своих грудей, и прозвища — разом. — Ладно, короче. — Присёк сам себя Мэтт, откидывая не относящиеся к делу воспоминания, толкающиеся и лезшие в голову без очереди. Ему была нужна совсем другая поездка, и худший день снова был на уме. Каникулярные дни в приюте отличались от кампуса тем, что в них там становилось только шумнее. Там в принципе никогда не бывало тихо, но в тот раз, когда Мэтт остался в доме, пока все уехали развлекаться, он застал один такой вечер. — Я тогда накопил дохуиллион денег на наушники, такие типо большие, но не смог за ними поехать. Ну, в тот день с пальцем. — О нет. Блин, это ужасно. — Да, и прикинь, они... ну эти, наши надзиратели, решили сообщить мне, что я не еду именно потому, что наказан. Ну, чтобы не думал, что из-за пальца. — Выговорил Мэтт и сделал небольшую паузу, в упор смотря на девушку перед собой, прежде чем увидел её расширяющиеся глаза и договорил: — Они прямо поднялись ко мне, постучались, спросили: «Можно?», и вся хуйня, — чтобы сказать это! Когда дверь захлопнулась в тот день, за окном шёл снег, и Мэтт без интереса разглядывал, как тот ложится на козырёк крыши помещения для инвентаря этажом ниже. Только одна кровать в комнате была расправлена. Над одним из двух письменных столов горела лампа, и чем темнее становилось за окном — тем ярче её свет отражался в его стекле; тем отчётливее предметы мебели вырастали поверх площадки с горкой, качелями, турниками, перед глазами. — И я думал, типо, какого хуя?! Зачем мне это говорить? Я ведь и так достаточно расстроен. — Выплеснул Мэтт. Теперь его голос звучал бодро, будто помимо его воли, история долго ждала момента быть рассказанной: тот Мэтт шестилетней давности, в отличие от него, хотел пожаловаться. — Ха-ха, дурдом. Бедный ребёнок. — Наконец сказала девушка ему в ответ. Это был невесёлый день, и ему соответствовал ещё менее весёлый вечер. Впервые за много лет в этом месте познакомившись с уединением, Мэтт несколько часов думал, а потом двор за окном окрасился в белое, небо — в чёрное. Не осталось ни одной снежинки, которая бы падала на козырёк, и ни одной детали комнаты, которая бы не отразилась в стекле. Тогда он спустился в столовую и съел ужин, приготовленный на одного человека, в новой для себя тишине. Потом вернулся к себе, погасил свет и лёг спать. — Мне короче не понравилось быть единственным оставшимся лохом. — Резюмировал он. Засыпать в почти пустом доме было странно, но Мэтт знал, что с утра проснётся навстречу тому, что для него более привычно, — и в этом была вся суть залезть в кровать так рано. — Ну, к слову, я попросил друга купить наушники, и он купил, но... — Мэтт приостановил свой рассказ и цокнул языком. Это было шесть лет назад, но свои впечатления он помнил на удивление отчётливо. Может потому, что носил их ещё совсем недавно. — Они были такие уебанские! — Хах, а что с ними такое? — Это надо видеть. На сайте выглядело нормально, и всё должно было быть окей, но бля. В жизни они оказались больше моей башки прямо так прилично. Девушка напротив усмехнулась, понимающе дёрнула подбородком. — Короче, вот. Тот день был полный отстой. — Усмехнулся и Мэтт тоже. Когда он говорил о приюте, он всегда говорил о своём втором. Том, в котором провёл десять лет своей жизни. «Вамми» — он для многих детей был не первым. Их собирали туда, как экспонаты в музей: разные люди из разных плодородных уголков свозили всех в одно место, тестировали, выявляли ценность каждого, и принимали решение, — такова была специфика заведения. Мэтт не знал, за какие заслуги он туда попал: он был помещён в приют для обычных детей, которые грызли тапки и лупили друг друга кустами, и пытался найти себя среди них месяц или два после смерти бабушки, и только потом его перевели в Вамми. Вроде как, для одарённых. Для талантливых, умных, успешных. К двенадцати он уже давно не понимал, что до сих пор делает среди таких, как они, когда он совсем не такой. Комната общежития погрузилась в тишину, прежде чем отмерла обратно. Мэтт склонил голову набок и застыл с улыбкой на лице. — Да уж. — Ответила девушка после нескольких задумчивых секунд и подтянула к себе разноцветный пластиковый пакет на матрасе. И только сейчас Мэтт заметил, что она прихватила его с собой, когда менялась с ним кроватями. — Это звучит максимально по-лузерски. Давай, теперь разбавь чем-нибудь хорошим. — Сказала она. — А хороших дней не было. — Бросил Мэтт, пожимая плечами и пружиня на подушках. — То есть как? — Вот так. — Отчеканил он. — Мне хорошо здесь, а там было херово. — Почему? — Не знаю. — А я знаю. Потому что ты прибедняешься. — Неа. — Ну не могло же не быть ничего хорошего. Подумай. Может, какие-то крутые преподаватели? — спросила она, медленно вытягивая мармелад из глубин пакета. — Праздники? — всё ещё вытягивая, какой-то определённый. — Поездки, когда на тебя не падал карниз? — Выдирая его у пачки так, будто он схватился за ту двумя руками и не хотел её отпускать. Когда Мэтт был ещё маленьким, — он всегда боялся, что они узнают: что он не особенный и не заслуживает третьей позиции в местной рейтинговой системе. Да даже пятой не заслуживает, и вообще — ему не так уж и интересно там учиться. По большому счёту, на борьбу за первенство ему было всё равно. Было только страшно: они поймут — и он потеряет всё, станет никем, пойдёт никуда; все будут над ним смеяться, потому что никто не сможет себе вообразить, как это вообще — наплевать на рейтинг и вылететь, когда тебе дали такой шанс. В подростковом возрасте Мэтт перестал так бояться этого, но наплевать на рейтинг в открытую и вылететь было тем, на что он так никогда и не решился. Он просто был там, просто что-то делал какое-то время. — Ты сказал, у тебя хотя бы был друг. — Она откусила оранжевую голову мармеладному червю и посмотрела на Мэтта как будто бы с вызовом. Мэтт мотнул головой: — Да не. Не то чтобы. — Нет? — Ну, оказалось как-то... э-э... — он сделал паузу, чтобы придумать окончание предложения, и понял, что зря, только когда та уже стала неприлично-долгой. Тогда Мэтт кашлянул и договорил уже чище и твёрже: — В общем, не. Не было. — Вот как. — Торопливо пробормотала она, жуя. — И что у вас случилось? — Да ничего. Девушка вздохнула. — Что? Честно. — Продолжил Мэтт, не теряя непринуждённости. — Мы не то чтобы прям дружили. Так, общались иногда. — Да ладно, серьёзно?! Ты говоришь это мне после того, как произнёс слово «оказалось»? Ну нет, — подытожила она, — я тебе не верю, поэтому пей половину стопки! Она говорила громко и эмоционально, и Мэтту не оставалось ничего, как похлопать глазами и беспомощно потянуться за пластиковым стаканчиком. В общем, ей было как и ему, и она сидела на кровати в комнате своего общежития прямо напротив него. Была его девушкой уже недели две или три. Была студенткой факультета Антропологии (что бы это ни значило). Только что нечестно выиграла у него раунд. Ну, выиграла наполовину. Они снова играли в эту игру, типо «узнайте друг друга в процессе попойки», — Мэтт даже не знал, как она называется, но выбалтывал свою жизнь через неё, словно их свидание проходило в комнате допросов. Выворачивал все потаённые складочки своего сознания. Делился секретами под, казалось бы, самыми безобидными формулировками вопросов. Один вечер — и в нём больше никакой загадки. Ну серьёзно, она была ужасно в ней хороша: придумывала все эти дурацкие вопросы, заставляющие его по-настоящему задуматься, задавала их так, чтобы сложно было ответить одним словом. А ведь ему было, что выболтать теперь. До всяких там игр Мэтт как-то и не распространялся о своём прошлом так, чтобы кто-то из новых знакомых смог состыковать все куски паззла воедино и получить правдивую картинку его прошлой жизни. Ему было даже отчасти стыдно за себя из прошлого теперь. И в редкие дни, когда что-нибудь оттуда снилось ему, как сегодня, — Мэтт находил себя не готовым к тому, чтобы вспомнить, что и наяву это имело место в его жизни. Когда-то. Что он действительно вёл себя так глупо. То есть, стыдно за что-нибудь в себе примерно каждые полгода Мэтту становилось всегда: в двенадцать он считал что-то крутым, а в двенадцать с половиной пробуждался от грёз и понимал, какой это отстой; к тринадцати находил себе что-то ещё, имел какое-то мнение по поводу чего-нибудь фундаментального, а в тринадцать с половиной — уже это мнение имело его; в четырнадцать — творил какую-то херню, о которой к четырнадцати с половиной не хотел даже вспоминать, и так далее. Он вечно вырастал из своих убеждений, вкусов, своего чувства юмора. Но это было другое — то, что Мэтт думал о прошлом себе сейчас. Это было более глобально: наверное, оно касалось почти всего в нём с тех пор, как он попал в свой второй приют, и до момента, пока он оттуда не ушёл. Вспоминать о чём-либо из того времени — в большинстве случаев значило реанимировать все эти терзания, мол: «вот будь это сейчас — хуй бы я так сделал» или «и вот почему тогда я не сказал вот так?» Сейчас Мэтт мог бы сказать, что просто вырос из того человека, которым он был в Вамми. Поэтому, когда он улетел, стал жить сам и посмотрел на того себя новыми глазами, — все дни там ему разонравились. Когда почти два года назад он приземлился в Сан-Диего, затем — быстро перебрался в Денвер, всё здесь показалось таким странно-упоительно не относящимся ни к его прошлому, ни к самому Мэтту из Уинчестера, что он быстро начал забывать. При том забывать всякое: лишние имена, события, свои поступки и прежние черты характера, за которые было стыдно; иногда — мозг отсекал целые пласты прошлого, как будто они просто не прошли с ним через таможню. Обстановка здесь так и манила тебя избавиться от «до», броситься в новую реальность, использовать свою пресловутую возможность притвориться кем угодно и начать совершенно новый отсчёт. Он так и сделал: умолчал о лишних фактах биографии, пририсовал недостающие. Например, к тому моменту, как все друзья Мэтта из колледжа уже год думали, что он не девственник, на самом деле он всё ещё ждал своего первого поцелуя с девушкой... Ну а что было поделать? Все они были старше, и таков был колледж. Он же не хотел быть фриком ещё и здесь. Мэтт работал, копил, пытался учиться, еле успевал спать, когда прилетел сюда: просто как-то никак не подворачивалось возможности отвлечься от дел и кого-нибудь засосать. Ладно, если честно, просто не то чтобы кто-то прям стремился к тому, чтобы засунуть свой язык ему в рот и подержать его там минутку-другую. В общем, назовите Мэтта запоздало цветущим бревном, но это случилось только в его почти-семнадцать. Недели две или три назад. — Меня зовут Кимберли, — сказала она, вытягивая руку вперёд в расслабленном жесте, и сразу предостерегла: — Никогда не сокращай до «Ким». — У-у, посмотрите, как она ненавидит Кардашьянов! — запищал Ронни, но она его проигнорировала. Её волосы были ещё синими тогда, до покраски перед поездкой домой. Её имя звучало примерно как Кимчи и Беверли-Хиллз вместе, а Мэтт любил азиатскую кухню и Лос-Анджелес. — Кимберли, — повторил он, пробуя звуки на вкус, и хватаясь за её руку. — Рад познакомиться, Мэтт. Короче, ему понравилось имя. Иногда он, конечно, всё равно сокращал его до «Ким», но только внутри своей головы; и, честное слово, никогда не ассоциировал её с семейством Кардашьян. Он стоял на пороге её комнаты, обвитый друзьями, тогда, и собирался шагнуть туда в первый раз. — Взаимно, Мэтт. — Она потрясла его руку, потом вытащила её и просунула ниже, заглядывая к ним в пакет: — А что принесли? У-у, это наггетсы? — Крылышки. — Ответил Сид. — И девять соусов. — Залетайте давайте. Сид, Натан и Ронни втиснулись по бокам от Мэтта и смотрели на него, как на подопытную крысу, когда привели его в женский корпус общежития в первый раз. Ждали, что он зайдёт первым, и он шмыгнул туда, как их послушный ребёнок. — Ей шестнадцать, Мэтт. — Сразу разлилось радостным голоском по плечам откуда-то сзади. — Да понял я, — прошипел он сквозь зубы, скидывая руку Рона со своей лопатки, когда тот догнал его. В наборе с «она, кстати, тоже из этих, ну, гениев, как ты», он слышал это уже примерно раз четвертый за неделю, хотя та пока только началась. — Мэтт — мелкий от нашего коллектива, — пояснил Рон для Кимберли, и она кивнула, тоже проходя вглубь своей комнаты. — Ты не думай, он не во всём мелкий. Ну... то есть, мы, конечно, не зна-аем. Но мы так думаем. Ха-ха. — О да. Вот в Дрэгон Болле на тыкалке он гигант! — в конце концов, вклинился и Натан. Это были те самые старшие друзья. Ребята, что получат высшее образование и станут зашибать тут хорошие бабки. Очень развеселённые тем фактом, что их подружка — ровесница Мэтта. «Ха-ха. Ну просто обосраться». Мэтт неловко улыбнулся, потому что больше ему ничего не оставалось. Он и правда задротил в игрушку по Дрэгон Боллу Зэт на PSP последние два месяца, и, наверное, в какой-то степени даже заслужил подобное унижение... Просто они могли ну хотя бы не представлять его так. — Так мало соусов... у нас остались с того раза? — беспокоился кто-то из троих на фоне. — Да ведь? Эй! Есть у нас ещё соусы или нет? — Тут пусто. Но Зак с Мэг ещё что-то принесут. Может, и соусы. — Крикнула Кимберли, захлопывая маленький холодильник, какие обычно бывают в отелях. Они дождались оставшихся ребят. Много девушек и ещё пару парней. Сид, Рон, Закари, можно сказать, что и Дэнни тоже, — Мэтт знал некоторых из них ещё со времён, когда жил в Уинчестере. Он познакомился с ними в MySpace, и сначала они обсуждали третий Сайлент Хилл. Тогда они ещё учились в школе, вместе собирались поступать в Университет Колорадо на «Компьютерные науки и инженерию». А когда поступили и узнали, что Мэтт уехал из Англии, — стали звать его к себе в Денвер: у него были способности, а здесь всегда была подходящая работа. Рон и Зак даже настаивали на том, чтобы с начала следующего учебного года он присоединился к ним и на факультете. Возиться с документами ради того, чтобы вставать в семь и слушать нудёж, Мэтт не стал, но приехал и правда начал работать тут и там, умудряясь откладывать чуть больше, чем с редких чаевых в Сан-Диего. Да и мог поучиться у своих друзей чему-то новому. Теперь он жил на несколько домов: у него был свой съёмный гараж с обогревателем в районе Клейтон, где получалось в основном спать, и чужие общежития, в которых Мэтт просиживался с утра и до того часа, в который было нужно возвращаться к себе поспать. Они были шумными и весёлыми, пили и ели. Мэтт никогда не видел одновременно столько людей в комнате размером с коробку. Вот тогда-то он впервые и поцеловался. Прямо на глазах у всех, только что дожевав своё куриное крыло и прополоскав рот Пепси от панировки, да ещё и под всеобщие повизгивания, посвистывания, выкрики, аплодисменты. Только им двоим среди всех в комнате было по шестнадцать, и, наверное, это была судьба. Это было быстро и ожидаемо, это была «Правда или вызов». И вызов был для неё, так что от Мэтта требовалось только сидеть и не сопротивляться, когда она подсела ближе к нему и осторожно устроила руки на его затылке, как будто была не уверена, стоило ли вообще использовать их, но всё же рискнула положить их так. Её длинные ногти были как зубцы расчёски, которые Мэтт не то чтобы часто запускал себе в волосы, и не то чтобы любил это дело, но на миг у него перехватило дыхание. В следующий — их губы уже слепились, а одна её рука съехала ему на щёку. Он зашевелил губами первый, боясь тормознуть, и она зашевелила своими тоже, прихватывая ими его. Вся их компания любила игры, где нужно делать что-то друг с другом. Рубилась в них при любой возможности, и Мэтт сомневался, что кто-то из присутствовавших в этой комнате ещё не облизал рты друг друга. Ну камон, он встретился с ними вживую, когда большинство из них уже заканчивало первый семестр второго курса, то есть времени у них было предостаточно. Зато для него это было чем-то новым. Когда их поцелуй разорвался, Мэтт улыбнулся и отвёл глаза от Ким. Он пытался сохранить лицо, оставить его непринуждённым и простым, но куда бы он тогда ни посмотрел — кто-то обязательно смотрел на него в ответ и одобрительно кивал. Её синие волосы слились воедино с цветом футболки, когда она вылезла из своей толстовки на молнии, как из лишнего слоя кожи, и кинула ту на кровать. Её помада, какая-то тёмно-оранжевая, со вкусом воска, осталась у Мэтта на лице, и он деликатно вытер её своим большим пальцем и опустил глаза в палас. А теперь, спустя две или три недели, половину из которых она провела вдали от него у своих родственников, Мэтт наконец сидел с Кимберли вдвоём и проигрывал ей в эту дурацкую игру, типо «познайте друг друга или спейтесь», или как там она называлась. Каким-то образом он умудрялся проигрывать ей и по количеству вытрепанных секретов, и по количеству влитого внутрь себя алкоголя. К вечеру пошёл дождь, превращающий все рыхлые белые накопления на дорогах в слякоть, грязную и скользящую под колёсами машин и ногами пешеходов, и когда Мэтт поглядывал в окно — он очень не хотел возвращаться обратно к себе сегодня. Они играли в разные похожие игры весь день, пока погода за окном продолжала портиться, но повысить ставки выпивкой решили только полчаса назад, так что Мэтт был всё-таки достаточно трезвым, чтобы отличать забавные истории от того, что говорить совсем уж не стоило. Истории о других девушках, о собственных унижениях, истории с пометкой «не на всеобщее же обозрение, фу» или наоборот, — с «о, расскажи, всем будет смешно!» У Мэтта были всякие, много. В общем, он был настроен продолжать играть и взять реванш. Даже несмотря на то, что в игре не было явных победителей и проигравших, и она была вовсе не об этом. — Твой ход. — Объявила Кимберли, когда Мэтт прополоскал рот и проглотил пиво. Он резко повернулся, расплавил по лицу улыбку и хитро сказал: — Ладно. — Как будто ему было, чем отомстить, и оно даже было соразмерно с тем, на что обычно вынуждала отвечать его она. Мэтт выровнял коленки в джинсах по какой-то невидимой линии и схватил со стола свою пачку сигарет. Быстро выловил оттуда одну, зажал её зубами и щёлкнул возле зажигалкой. Раз, два, три, — мозоль на пальце под колёсиком была такой плотной, что он мог бы тушить сигарету прямо насухую им же, когда заканчивал, и ничего при этом не чувствовать. — Ладно, сейчас. — Он коротко кашлянул дымом один раз, кинул всё, кроме своей горящей между губами порции табака, обратно на стол, и впервые за вечер затянулся как следует. Всё внутри зацвело и устремилось ввысь, напитавшись таким знакомым и неизменно долгожданным вкусом после дешёвого пива, которое не нравилось никому из них, не говоря уже о водке. Мэтт чувствовал себя очень рисковым парнем, когда делал так. Может, то было немного притянуто за уши, учитывая, что они с Ким прятались за закрытой дверью, но он всё равно побаивался курить в здании после того, как проходил мимо тысячи знаков с перечёркнутой сигаретой по пути в её комнату. Ведь он здесь даже не учился: войди кто-то за чем-то — и будет разборка, учуй запах из коридора — тоже разборка... Мэтт думал об этом постоянно, и всё равно курил. Просто старался делать это очень быстро. Он подержал дым внутри, формулируя вопрос, и выдохнул его в сторону, когда был готов: — Если бы ты могла поменяться телами с любым человеком на один день, кого бы ты выбрала? — Проговорил он, отчего-то вызывая у неё самую нечитаемую мимическую реакцию за сегодня, и после — ещё смешок. Мэтт вдохнул от сигареты ещё раз и, не задерживаясь, сразу вытолкал дым наружу. — Чего? — спросил он у Ким с глупой улыбкой. — Ты думаешь, я скажу с тобой? Или… — она наклонила голову вбок и отвела глаза к потолку. Её голос зазвучал тоньше, как меленькая насмешка: — … может, с бывшим? — Да нет! — Кинул Мэтт быстро. — Хоть с ДиКаприо. Я не то чтобы вообще гадал. После двух затяжек он стряхнул пепел на краешек стола, планируя потом за собой прибрать. Она хмыкнула и откинулась к спинке кровати Мэгги. Сложила руки на груди и сделала всё, чтобы приобрести серьёзный вид: — Что ж, тогда мой ответ, вероятно, тебя удивит. — М-хм? — прогудел он с сигаретой во рту. — Я бы выбрала отца. Мэтт нахмурился, выдыхая: — Кого-о? — Я бы влезла в его тело и сама бы себя кастрировала. — Убеждённо кивнула она. Её голос звучал так, будто она спланировала это и без вопроса, а старику точно следовало опасаться. — О нет. — Тихо ответил Мэтт, вынимая свою сигарету из зубов и щëлкая по ней пальцем. — В конце концов, кто-то должен что-то с этим сделать! Кусочки пепла снова грохнулись на стол, и он смëл их в одну кучку с предыдущими. Посмотрел на почерневшее ребро своей ладони, а потом — обратно на соседнюю кровать, но Ким уже поднялась с неё, оказалась ближе. — Спроси меня в другой день — может быть, это будет ДиКаприо, ты или Джонни Депп. — Зарассуждала она, и Мэтт не смог сдержать улыбку, прельщённый такой компанией. — Просто, понимаешь, после поездки к родителям мои приоритеты немного сдвигаются, и это всегда становится желанием номер один… Думаю, эффект продлится около недели. — Дала знать она. — Понял-принял. — Отрапортовал Мэтт. Кровати в комнатах общежития были ровно на одного человека, притом человека определённой комплекции, и то впритык. Мэтт вместе со всем этим выводком подушек был для неё великоват, и он пытался устроиться поудобнее, воюя с ними за пространство, а потом на кровати их стало уже двое против десяти. Стол громыхнул под чем-то тяжёлым, матрас резко прогнулся, и Мэтт вздрогнул. — Не сори. — Попросила Ким, возникая рядом. Он перевёл глаза туда, где послышался грохот, и на месте недавней пустоты там стояла синяя пепельница. Глубокая и увесистая с виду. Глаза Мэтта широко распахнулись и рот беспорядочно выронил: — Ого, ты купила? Для меня? — Сувенир из дома. — Спокойно ответила она. — Для тебя. — И тут же энергично переключилась: — Поделишься со мной сигаретой? Всё её тело потянулось в сторону того же стола за Мальборо через его колени, и Мэтт ответил: — Конечно. — Моргая в сторону того, как клетчатый край юбки ползёт вверх к её бедру. Но она быстро плюхнулась на место, одёргивая её вниз, как весь вечер до этого. В её руках была коробочка, она откинула крышку и лёгким движением вытянула одну. Зажала её между губами, и Мэтт мог уже сейчас предвидеть след помады, который будет лежать в обнимку с её затушенным окурком в пепельнице только спустя пару минут. — Я так от них устала. — От кого? — От родителей. Мэтт пригляделся к ней с любопытством. Он хотел помочь, но она уже щёлкнула у конца своей сигареты его зажигалкой. Та моментально схватилась, и кусочки бумаги закудрявились в огне. Кимберли сидела так близко, что Мэтт мог слышать, как она вдохнула, и оценить глубину этого вдоха. — Они друг друга стоят. — Сказала она. — И мать не лучше, зря я её, наверное, жалею. — Призналась и выдохнула дым. Всё стало немного менее ярким через его призму на секунду, может, две, — а потом он рассеялся. — Полгода, что меня нет, они заёбывают друг друга, а потом наконец приезжаю я, и... — Ким усмехнулась и тряхнула головой, откидывая выпавшие из причёски волосы назад. — Знаешь, они так удивительно сплочаются против меня! И Мэтт отзеркалил её смешок, склоняя голову и грустно поджимая губы. — Если бы я могла — свалила бы оттуда ещё раньше. Не знаю, может, на весенних вообще не поехать?.. Мэтт смотрел на неё пустыми глазами, не зная, риторический ли это вопрос. Он уже докурил, поэтому прижал остаток сигареты к пепельнице и покрутил его до чёрного пятна на дне. Она сказала, вздохнув: — Среди них всех я реально скучаю только по Томпсону... бедный мой мальчик. — И опустила своё печальное лицо вниз. Насколько он понял, её родители были теми ещё говнюками. Особенно отец. Мэтт, конечно, не знал его лично, но знал, что он был достаточно безбашенным для того, чтобы назвать кота в честь пушки. И ещё то, что он изменял жене. — Ладно, не будем о невесёлом. — Взбодрившись, объявила Кимберли. Мэтт согласно кивнул, тихо обрадованный тем, что они так быстро закрыли эту тему. Те два класса, которые она перескочила в школе, — она старалась только ради того, чтобы быстрее уехать из дома в колледж. И так она тоже стала гением, типо как Мэтт, — вот настолько всё было серьёзно; а он, наверное, никогда не умел вести все эти разговоры. Когда она рассказывала о чём-то, что её расстраивало, обычно он отвечал словами «понимаю» или «вот это отстой» с участливым выражением лица на каждую её реплику. Но он вечно терялся и не знал, как стоило реагировать на то, что касалось семьи. Кимберли тоже сбила пепел со своей сигареты, ударив по ней синими ногтями, и тот плюхнулся в пепельницу, как скатившийся с козырька крыши сугроб. — Хочешь, я присяду сюда? — невзначай поинтересовалась она, делая жест коленом в направлении его ног. Мэтт воодушевлённо кивнул: — Ага. — Быстро поправил свой свитер и раскидал руки по сторонам, освобождая для неё место. Кимберли пересела к нему на колени, и он обхватил её за поясницу. Сразу вспомнилось, когда они сидели так в последний раз, и сколько они уже не виделись. Она поставила свой острый локоть ему на плечо — и Мэтт не возражал. Он хорошо изображал подставку, когда она затянулась от сигареты и выдохнула в сторону вблизи от его лица. Потом — ещё и ещё. Какое-то время он смотрел, как она курила, молча; не шевелился и улыбался. Потрёпанная зелёная шерсть с катышками была похожа на рассаду травы на его теле, от которой вечно чесалась то спина, то подмышка, то бок. Этот свитер был неудобным во всех смыслах, ещё и уползал куда-то под пупок, стоило Мэтту немного поменять позу или двинуться в пространстве как-то не так. Он думал о свитере ровно до тех пор, пока его девушка не заговорила: — Ну, может, поцелуешь меня? Мэтт улыбнулся шире. Его не нужно было просить дважды, теперь. Он чуть наклонил свою голову, и её чёрные волосы оказались между пальцами. Он двинул рукой дальше вверх, прислоняя ладонь к её затылку, и поймал её язык где-то между двумя ртами. Легко обвёл его своим. Они сложились друг с другом, как два конца шнурка, намеренных стать бантом. Как складывались всегда, когда он просовывал его туда, и она в ответ обнимала его за шею или плечи. Её рот был таким дымным на вкус, что Мэтту казалось, он мог бы затянуться прямо от него. С закрытыми глазами он чувствовал, как её руки повисли у него на плечах, ноги — вжались в его джинсы на бёдрах, и улыбался, пока двигал своими губами по её. Но только Мэтт почувствовал себя слегка взволнованно от её прикосновений — она неожиданно оторвалась от его рта и резко проговорила: — Я ненавижу эти волосы! — Ненавидишь? — Да. На сто процентов. — С уверенностью сказала Кимберли и двинулась по его ногам, чтобы дотянуться рукой до пепельницы. Она стукнула ногтём, и на синюю поверхность упала почти половина оставшейся у неё сигареты, а он потянул свой задравшийся свитер вниз, перекрывая его зеленью всё, что Кимберли могла бы по неосторожности увидеть. Он старался особенно об этом не думать, когда они зависали вместе. Просто сидел и не подавал виду. — Думала, прям вчера взяться и вымыть всё это к чертям, но что-то так устала с самолёта... Мэтт сощурил глаза и пригляделся к её волосам как следует, потому что раньше не видел её с этим цветом и не утруждался рассмотреть их внимательно сегодня. Насколько он понял, цвет был её родным: тем, что был на старых фотографиях, и тем, по которому можно было пройти фейс-контроль без лишних проблем и попасть в дом её родителей. — Какой цвет дальше? — поинтересовался он. — А какой бы ты хотел? — быстро метнула Кимберли и затянулась в последний раз, сжимая пальцами фильтр. — Красный. Это мой любимый. — Хм, хорошо. Я об этом подумаю. — Сказала она, хитро улыбаясь, подобрала все рассыпавшиеся волосы и опять завязала их сзади после того, как затушила сигарету. — Не трогай их, пока они снова не станут частью меня, хорошо? — Хорошо. — Рассмеявшись, ответил Мэтт, когда она закинула руки обратно ему на плечи. Да, как-то так это и было. Две или три недели назад, почти сразу после того, как они сыграли, и всё время, когда они виделись, с тех пор. Мэтт ждал таких отношений с кем-то очень долго. Да даже во времена приюта, пускай там они навряд ли могли ему и присниться. О чём бы он там ни мечтал — они были странными. Все эти дети. Мальчики, девочки — как запрограммированные только на научные интересы, вялые беседы о них и какие-то пустые пространные разговоры, которые ему быстро наскучивали. Девочки, к которым он пытался подступиться, — те особенно. Мэтт не мог пожаловаться: они были красивыми. Ну некоторые. Иногда даже очень, — реально, просто отпад. Он смотрел на них и думал: «ну надо же». То, что он не мог затусить с кем-нибудь из них, — пфф, наверное, это было просто само собой разумеющимся. Но его мозг в тринадцать перестал функционировать не только в сторону учёбы, а вообще: интегралы, тригонометрические функции или способность оценивать собственные шансы, — всё как атрофировало, и кровь приливала куда-то ещё. Хуже было, наверное, то, что не с кем было об этом даже потрепаться. Даже собственный лучший друг (как Мэтт называл этого человека в то время) не был тем, с кем можно было обсуждать что-то такое. Серьёзно, скажи он: «чувак, ты её видел? Я бы...», — и всё. Многого говорить было не надо — Мэтт с первой же реплики ловил такой взгляд в сторону своих низменных желаний, что сразу понимал, как сильно с ним что-то не так. Ну, относительно тех, других, нормальных для этого места детей. Он выяснил и усвоил это о себе через какое-то время, но не с первого раза. Сначала он был типо стендап-комиком на сцене, говорящим в микрофон: «Эй, ребят, а что, только у меня здесь пубертат? Ну, это, — то, что мы слушали на лекции по физиологии... И отвечали на семинаре по психологии ещё... Ну вы поняли, да? Никто ещё у себя не замечал? Нет? Ха-ха», — и свет сходился у него над макушкой, заковывал в эту капсулу позора, пока зал смотрел на него в гробовой тишине. Ни единого звука, кроме скрипа раскачивающегося над башкой прожектора и собственного дыхания, — вот такое там было самоощущение. — Следующий вопрос. Внимание. — Объявила Ким, качнувшись у него на ногах и повернув его голову ладонями к себе. — М-угу. — Это к прошлому вопросу, раз уж у тебя не было никаких хороших дней, — сказала она тоном, который Мэтт назвал бы «так и быть, мы сделаем вид, что оба тебе верим». — А есть ли вообще какой-то момент в жизни, который ты хотел бы повторить? Вот если бы мог выбрать абсолютно любой, не из приюта тоже. Мэтт снова смотрел на её новые тёмные волосы и весёлые глаза над собой. Он думал недолго, ответ сам скатился с языка: — Этот. — Он прислонился сжатыми губами к её губам снова, закрывая веки. Не то чтобы он прям намеревался сильно читерить, но она отдёрнулась и прихлопнула его рот своей ладонью в тот же миг, не давая ему вообще ни малейшего шанса. — Ха-ха, хитрый. — Сказала Ким, и он видел её острые ногти довольно расплывчато, но просто критически близко к своим глазам. Она сказала: — Ну Мэтт, а теперь серьёзно. Подумай, это очень хороший вопрос. Может многое сказать о тебе. — И быстро отпустила его рот, чмокнула в щёку, выжидательно затаила свою голову у него на плече, но Мэтт — он отлично запомнил на будущее, что она вооружена. Он вздохнул перед ещё одной необходимостью препарировать свою память, и пробормотал себе под нос: — Вспомнить бы что-то. — Удержавшись от того, чтобы дотронуться до её-не совсем её волос. Комната почтительно замолчала, давая ему подумать. В тишине Мэтт снова расслышал дождь, отбивающий за окном чечётку, вот только редкие голоса за стенами совсем стихли. Он не следил за временем, но было уже, вероятно, за одиннадцать — час, после которого общежитие делало вид, что спит, даже в будние дни, а в каникулы — так вообще вымирало напрочь. Обычно около одиннадцати Мэтт как раз начинал собираться уходить, хотя по факту в это время спали здесь разве что какие-нибудь Мэгги, и пока он плёлся к себе домой — студенческая жизнь продолжала кипеть уже без него... Но сегодня Мэтт сидел неподвижно. Он почти мог разглядеть месиво, в которое превратилась дорога через пешеходный мост Хайланд от дождя, и то, как он застревает на нём по щиколотку в воде и еле волочит обмороженные ноги в сторону Клейтона и своего полуночного одиночества возле обогревателя. Его путь домой был таким красочным в воображении, что захотелось отложить его до лета. Пока он думал и вспоминал, голова Ким лежала у него на плече так, что он не мог видеть её лица, но её нос тихо дышал ему куда-то за ухо, и от этого становилось щекотно. Их головы наползали друг на друга, а-ля сиамские близнецы. Мэтт перебирал в мыслях разные радостные моменты: то, как он внезапно нашёл доступное жильё, когда уже отчаялся и почти начал готовиться жить на улице; как из жалости получил двадцатку на чай на старой работе в Сан-Диего; в споре с Роном выиграл грёбаную тринадцатифунтовую дыню... Он радовался многим вещам здесь, и все они сыграли для него свою роль в определённый момент, просто не были тем, что тянуло переживать снова и снова. «Лучший момент. Не из приюта тоже», — прошептал Мэтт то ли еле-еле вслух, то ли совсем про себя, и сложил руки на пояснице своей девушки в привычный замок, пытаясь сконцентрироваться. По правде говоря, Ким не то чтобы была неправа насчёт того, что в Вамми точно было хоть что-нибудь радостное. Оно было. Просто в свете того, как Мэтт относился к самому себе из того времени, ему не особо нравилось думать даже о хорошем; тем более о хорошем. Он видел теперь, что там он только и умел, что подстраиваться под других и стараться сильно не позориться, и это был полный отстой. Они все типа учились, как ни в себя — и он тоже: откинуть мысли-откинуть чувства. Чтобы все не узнали, какой ты на самом деле не такой, и не попёрли тебя из своего клуба взращивания огромных мозгов. Так повелось с самого начала: он попал в приют сравнительно поздно, и незнакомый тогда мальчик подбежал к нему, начал услужливо разъяснять, что тут и как, и чего от него здесь ждут. Мальчик был его будущим лучшим другом (как в следующие десять лет Мэтт привык это для себя думать). Маленький Мэтт был напуган. Маленький Мэтт был расстроен. Но Маленький Мэтт был заворожён тем, что с ним захотели поделиться опытом, и хотел сделать всё в точности, как ему скажут, поэтому он слушал внимательно, а потом выполнял. Мимикрировал. В видеоиграх чаще всего есть такой небольшой уровень в начале, своего рода предисловие, где тебя обучают управлению: просто дёргаешь стик на джойстике вверх — и прыгаешь, как было показано; дёргаешь вниз — и приседаешь; потом демонстрационно проползаешь под препятствием, стреляешь, точно как тебе велели, ну или бьёшь кулаком. Чётко следуешь всем инструкциям на экране, чтобы показать, как ты усвоил всё для настоящей игры. В общем, делаешь только то, что от тебя требуют, — не больше и не меньше. Так вот, теперь Мэтт чувствовал себя так, будто за все десять лет в этом месте он так и не двинулся куда-то дальше этого уровня: приседал и прогинался, иногда — подпрыгивал по команде. — М, ладно. Думаю, это день, когда я купил свой Game Boy. — Неожиданно громко для себя самого, ворвался в застоявшуюся тишину он. — О боже, Мэтт. — Ким рывком подняла голову с его плеча. — Что так пугаешь? Я думала, ты там уснул. Мэтт сосредоточенно потёр вспотевшее от её дыхания место на шее и неловко усмехнулся. — А-а, точно, момент же! — вовремя вспомнил он. — М-м... ну да, короче: я хотел бы снова поиграть в Зельду на нём, как в самый первый раз, когда только его купил. Он старательно смахнул пылинки в своём мозгу, как археолог, чтобы вспомнить об этом, но из-за её выражения лица решил, что она снова ему не поверит, и, не понятно отчего с виноватым видом, стал оправдываться: — Что? Это был лучший момент в моей жизни! Реально, разделил её на «до» и «после». — Обычно все называют свой первый сексуальный опыт. — Ответила она совсем просто, и при этом совсем не то, что Мэтт мог предугадать. Он быстро облизнул сухие губы, неловко пролепетал ими: — О, правда? Предупредила бы меня о правилах до того, как... — Да нет, это очень мило, — перебила его Ким, и он почувствовал её ладонь, пару раз прихлопнувшую волосы на макушке, и что-то вроде маленького облегчения. Она шутливо добавила: — Может, ты просто воспитывался в другом обществе. Что ж, твой ход. В её шутке была доля правды, разве что в том обществе все счастливые моменты были связаны с личными достижениями. Здесь, в Колорадо, у ребят, с которыми Мэтт общался, тоже была учёба и всё прочее, что и у него в Англии, но они вели себя по-другому. Мэтт не знал, были ли они, и те, что кусали тапки в обыкновенном приюте почти пятнадцать лет назад, одними и теми же людьми, но если да, — он мог поклясться, они выросли даже классными. Жить среди них оказалось гораздо проще, в итоге. Они были, как он. Обсуждали то же, о чём думал он. Понимали его. Иногда даже девочки. Например, она. Мэтт собрался и задумался только секунд на десять, пока она приглаживала его чёлку. — Ладно. Ты же помнишь фильм «Пила», да? — уточнил он. — Ну. — Вопрос такой: ты бы смогла отпилить ногу на его месте? — Ты серьёзно? — Что? Вот я бы отпилил её. Типо, знаешь, вспороть кому-то кишки, как та спасшаяся девушка, — это пиздец сложно, но отпилить себе ногу — вообще изи. Ну, если это вопрос жизни, конечно. Ким задумчиво отвела глаза в сторону. В её голосе промелькнуло что-то смешливое: — Мне наоборот. — В смысле?! Она многозначительно улыбнулась, продолжая тихонько гладить Мэтта по волосам, и он имел все основания подозревать, что с прилаженной ко лбу чёлкой выглядел, как Лего-фигурка теперь. — Будем надеяться, мы с тобой не попадём в такую ситуацию, да? Мэтт вгляделся в её глаза слегка озадаченно; вообразил заточенный инструмент, крепко держащие его пальцы и брызги крови на щеках с ямочками. Он собирался обеспокоиться, и всё-таки развеселился, вторя её улыбке: — Ха-ха, а что? Вдвоём пилили бы мою ногу, — идея для свидания. — Ты такой милый. Опять. — Милый? — усмехнулся Мэтт недоумённо. — Да почему? — Откуда я знаю. — Пожала плечами она. — Ну, наверное, спасибо. — Пожалуйста. — Проговорила Ким торопливо. — Твой первый сексуальный опыт с другим человеком? — Что? — Это мой следующий вопрос. Раз уж повторить его ты бы не хотел — давай, поделись впечатлениями. «О-оу», — шепнул он себе мысленно. — О нет. — Повержено произнёс вслух. Кимберли посмотрела на него строго и серьёзно: — О да. — Не-не-не... Это вообще так себе. — Продолжил настаивать Мэтт. Он заметил, как размяк голос, но ничего не мог поделать: говорить неправду, не подготовившись, было волнительно; а говорить Ким правду он не хотел. — Ты пытаешься отвертеться от каждого второго вопроса, Мэтт. Хватит уже! Рассказывай. — Не могу. Я пью. — Да посмотри: там пить уже нечего. — Ещё полно. — Он потянулся за стаканом в сторону и взял водку, чувствуя себя слишком виноватым для пива. Ким всё равно смотрела на него неодобрительно. — Извини, — выдавил он жалостливо и опрокинул всю жидкость в рот. Это было так горько, что Мэтту свело язык, а затем, когда он проглотил, — и вовсе замутило. Он сморщился со стаканом в пальцах, шатнул головой, поворачиваясь обратно к недовольному взгляду и решил разрядить обстановку даже сквозь собственные улётные ощущения: — А ты смотрела вторую часть «Пилы»? — Удерживая Кимберли за спину второй рукой, спросил он, но она нахмурилась и скинула её с себя, как будто он не угадал с вопросом. — Нет. Я пойду налью себе чай. Мэтт остался с грустным лицом и жжением во рту, насильно выдернутый из своего умиротворяющего положения, когда вес её тела скользнул с его ног, и на них осталось только большое нагретое пятно. Он постарался не унывать, тем не менее. Крикнул ей вслед: — Ты чего-о? Давай посмотрим! Она зависла у холодильника, стала наполнять чайник, стоящий сверху, из большой пластиковой бутылки. — Не смотрю с теми, кто уже смотрел. — Ну блин. Я люблю пересматривать. — А я — нет. — Сказала она твёрдо и с грохотом взгромоздила чайник на подставку; тот забурлил и загудел. — Твой вопрос? Если ты ещё хочешь играть. — Хочу-у! — решимо проскулил Мэтт. — Задавай. — Я придумал кое-что получше, поправку к правилам. Если ты согласишься, конечно. — Какую? — Давай если я не ответил, ты задаёшь ещё один? — Предложил он, стараясь перекричать чайник. — И наоборот. — М. Чтобы ты мог до бесконечности динамить вопросы, а я их придумывала? — Да нет! Я не буду! Просто компенсация. Она хмыкнула, а он затих. На холодильнике стояла её большая чашка с надписью, и оттуда свисала нитка заварки. Мэтт свернул голову, пытаясь рассмотреть лицо Кимберли и угадать её настроение теперь, пока она держала его в неведении с минуту. Взгляд стал каким-то рассеянным, хорошо сочетался с путанными мыслями. — Ну вообще давай. — Наконец ответила она, и он выдохнул: значит, маленькая обида была успешно развеяна. Это стоило ему слегка поплывшего от глотка водки сознания и уступки, и оставалось только не облажаться с тем, что она придумает дальше. Ким достала сахарницу с полки и спросила: — Червячков больше нет? Мэтт дёрнулся, уже напряжённый и готовый отвечать; огляделся на пустую пачку на соседней кровати: — Неа. — Жаль. Мне понравились. Её рука аккуратно сгребла в чашку несколько ложек сахара. Она посмотрела на работающий чайник ещё пару секунд, и сама выключила его раньше, чем он вскипел. — Что такого сделал твой друг? Тот, из приюта. — Спросила, как бы между делом. Мэтт резко нахмурился: — Это вопрос для игры? Она кивнула, заливая кипяток в свою чашку, и пар побежал оттуда, как дым из трубы: — Да. — Пфф, да ну. — Выплюнул он, не сдержавшись. — Давай так: дам тебе возможность задать что-то поинтереснее, чтобы не просрать ход. Потому что я такой хороший... милый... какой я там? — Ни тот и ни другой. — Рассудила она. — Ты заколебал увиливать от ответов! — Неправда. Просто это скучно. Она добавила воды из бутылки, размешала всё, звонко стуча по стенкам, отпила немного, и поставила чай на место. — Так что он сделал? Мэтт тяжело вздохнул, чувствуя себя как-то по-дурацки от этого вопроса. — Он съебался. — И всё? Он пожал плечами: — Этого мало? — Да нет. Я имею в виду, и это всё, что ты мне расскажешь? — Да... нет. Наверное. — Ответил Мэтт с ощущением внутри, что ответь он по-другому — и на сегодня они закончат играть. Сегодня приют прямо не покидал его мыслей, и оставалось только ждать, пока этот день закончится, а она вернулась с чашкой на место и присела на кровати рядом. Они хорошо дружили по меркам того Мэтта, что ещё называл это таким словом: налить воды или одолжить кофту на холоде, если кто-то из вас, как всегда, умирает; выбрать предмет Х на этот семестр, и Y — на следующий вместе с ним, если дают такой выбор; поболтать о всяком, и всё такое прочее. Во времена приюта будущее после получения аттестата виделось Мэтту сиятельнее, чем оно оказалось сегодня. Он думал, в Америке всё будет совсем-совсем по-другому... То есть, в принципе где угодно за пределами забора должно было быть по-другому, только они привыкли обсуждать Калифорнию: большие зарплаты и крутые тачки, бесконечное тепло и пляжи с пальмами. Мэтт не помнил, кто из них заговорил об этом первым. Он только помнил, как зацепился за эту мысль и провисел на ней, как рыба на крючке, следующие несколько лет. Все его мечты после тринадцати строились в голове уже не в Нью-сраном-Хэмшире среди тетрадок, а далеко там, — в ЛА. И болтать об этом он любил больше всего. — Ну, мы планировали вместе, когда закончим шарагу. А он просто взял, собрался, и... ну, короче, киданул меня там. — Мэтт ухмыльнулся и пожал плечами. Что-то, что казалось уже обыденным сегодня, когда-то стало для него шокирующим событием, просто каким-то швырянием розовых очков об пол. Всё переменилось как будто бы в один день. Это был вечер с паршивой погодой, как сегодня; даже целых два таких — подряд. Никто не выходил наружу, и никто особенно не делал упор на учебные занятия в эти два дня. Конец недели провалился в гудящую скорбь после смерти двух главных фигур приюта, и это знатно встряхнуло Вамми изнутри на старте декабря 2004-го. Это было началом того, что спустя какое-то время в приюте назвали «кризисным временем». Последние два месяца для Мэтта там. А тот, кого он по наивности называл своим лучшим другом, решил улететь оттуда в те же выходные, — спустился на первый этаж, прошагал мимо всех дверей, ведущих в комнаты администрации на пути к главному выходу, и зачем-то остановился, обвешанный своим багажом, к тому моменту, как Мэтт нагнал его. — Блин. А куда поехал? — удивлённо спросила Ким. Её чай источал пар, стоя посреди холодных стаканов на столе, сместив пепельницу с пьедестала. — Да не знаю, где-то здесь, в Америке. Если жив. «Пусть у тебя всё сложится, бла-бла-бла, пока, Мэтт», — он всего этого даже не слушал, особо не вникал. Какая разница, что скажут перед тем, как свалить, если ты в любом случае останешься один? Мэтт ненавидел в этом дне всё: то, как десять лет переворачивались с ног на голову за долю секунды, и он не успевал привыкнуть к изменившимся обстоятельствам; то, как глупо он в итоге выглядел, и свои мысли после. Он пожалел о том, что сделал напоследок вместо того, чтобы не делать ничего: ничего не говорить, ни о чём не просить, остаться в комнате тем вечером и вообще не прощаться. Пускай даже, сделай он так — это всё равно не дало бы ему никакого другого исхода сегодня. Мэтт вздохнул и повернулся в сторону окна, морща нос и лоб: — Не знаю, просто типо ладно, окей, что он уехал. Он был таким, ну, психованным. Всегда. При виде дождя захотелось занавесить шторы до конца. Мэтт совсем не любил дождь. Он сощурился, выговаривая негромко: — Ну передумал, — похую, бывает... — с деланым равнодушием, но в следующем предложении сорвался, повысил голос: — Просто почему нельзя позвонить и сказать хоть два слова? За два года. Типо, «привет, Мэтт, я теперь там-то, и мне заебись». Я вот этого не понимаю. Мэтт моргнул два раза и поскрёб обгрызенными ногтями затылок: — У нас были телефоны, и звонок отсюда в Англию, ну он — ахуеть, как неожиданно! — делается ваще легко. Хах. Он не хотел снова начать жалеть себя, как бывало раньше, тем более при Ким, но отчего-то чувствовал себя так паршиво, говоря обо всём этом снова. Обиды в голове наслаивались с какой-то сумасшедшей скоростью, крутились на языке: — Нет, ну я, конечно, понима-аю, это та-ак до-орого... — продолжил он в ироничном ключе, выплёвывая слова быстро, одно за другим. Кимберли поджала губы и посмотрела на него так, словно тоже чувствовала себя плохо из-за этого, хотя она была не должна. И этот взгляд только стимулировал Мэтта жаловаться, как будто её это тоже как-то касалось. — Ну типо, даже если мы не были прям друзьями, если я ему там нахуй не сдался, как он сказал, — окей, я уловил. Но бля, это не отменяет того факта, что мы... — снова начал он, и вдруг понял, что не знал, что сказать дальше. Плохо получалось соображать, заныла голова. Мэтт заметался глазами по столу, снова по кровати, но не вышло ничего придумать, и он только бездумно повторил, упёршись руками в матрас: — Почему просто не позвонить? Пару грёбаных слов, «привет-пока». Сука! Чувство незавершённости разбушевалось так, как будто два года назад Мэтт вовсе не услышал финальное «пока», и как будто всё, что было сказано до него в тот вечер, не было достаточно исчерпывающим, чтобы сейчас не удивляться тому, что тебе больше не дали о себе знать. Комната обмерла и застыла вместе с тем, как он перестал говорить. Кимберли смотрела на него с явным сочувствием, и только сейчас Мэтт заметил, что она всё время слушала его совсем молча. — Не знаю, почему. — Честно ответила она в итоге, кладя руку ему на коленку и водя ей взад-вперёд. — Но жаль, что так вышло. Он тихо сел с насупленным лицом, как глупый ребёнок, которому явно не следовало играть с алкоголем, пока его жалели, и молчал, пока с ним снова не заговорили: — Знаешь, а я поняла, почему ты милый. Это довольно легко. — Почему? — переспросил Мэтт на автомате. — Просто по тебе сразу заметно, что ты не бесчувственный. Ты хотя бы способен на переживания. Её вывод заставил Мэтта скривить губы и удивлённо смерить её взглядом. — Я думаю, это располагает. — Зарассуждала она. — Типо, сам факт, что ты так искренне беспокоишься о ком-то... Многие парни — они вообще в этом плане никакие. — И Мэтту отчего-то стало стыдно. — Да не беспокоюсь я. — Выговорил он сухо, потирая висок. Он хотел сказать что-нибудь ещё, как-то перевести тему, но больше ничего не сказал. Он просто завис. Нахмурил переносицу и прикрыл глаза, чтобы пригладить взъерошенные нервы и пару секунд в темноте не думать ни о чём. Глубоко вздохнул, пытаясь прогнать эти дурацкие эмоции и, заодно, хмельную муть. Кажется то, что он намешал в стакане, ударило по мозгам: на трезвую голову он бы не стал всё это вываливать; да трезвая голова так и не болит. Все эти вещи были такими неприятными, когда Мэтт о них себе напомнил. Как маленькая заноза: не вспоминаешь о том, что она у тебя есть, очень долго, пока однажды случайно не надавишь на место, в котором она засела, и не загонишь её глубже. — Э-эй! — услышал Мэтт и открыл глаза. Лицо Кимберли выглядело каким-то испуганным. Её тёмные брови почти лежали на веках; глаза смотрели на него так печально, как если бы он только что умер. — Что? — Всё хорошо? — суетливо спросила она, и брови рухнули ещё ниже, будто придавленные чем-то тяжёлым. — Да, — кивнул он. — Извини, немного отключился. Голова болит. — Мэтт, слушай. Я говорю, я не думаю, что с этим парнем прям что-то случилось. Всё должно быть в порядке, просто он, видимо... Мэтт поднял глаза на её серьёзное лицо с простодушием новорождённого, а потом резко рассмеялся на полуслове. И, к его собственному удивлению, это получилось само собой, абсолютно искренне. — Да ты чё, я и сам знаю. Всё с ним, блин, нормально! Просто ему всегда было похуй на всех. — Бодро закончил он вместо неё. — Ну, кроме себя. Кимберли посмотрела на него растерянно и сбито с толку, но после этих слов внутри у Мэтта чему-то явно полегчало. Они сидели на кровати друг рядом с другом, и две длинные тени ползли по полу от лампы. Мэтт наклонился, заходя своей тенью на её, сращивая их в одну. — И мне тоже похуй на это. — Улыбнулся он, возвращаясь в своё прежнее настроение. — Забей. Ему не терпелось сделать что-то: вернуть её на свои колени, опять ощутить пальцы в волосах или прижаться крепче. Кимберли коснулась его щеки, и он обернул руки вокруг её талии и притянул её ближе, сдвигая их туго, как ремень. Он поцеловал её с языком, и на душе было совсем странно. Мэтт пробыл здесь целый день, но именно сейчас как будто соскучился по прикосновениям больше, чем за все каникулы, что они не виделись. Ему хотелось показать это и ей. Он широко раскрыл рот, пытаясь поймать больше, как будто ему не хватало, ну или полагалось больше, и она ответила. Нагретые ладони заездили по ткани её топа по бокам. Её руки запутались у него под затылком, касаясь кожи и ворота свитера, удерживая его голову где-то на 7-ом небе. С каждой минутой здесь мысль о том, что придётся вернуться, становилась всё навязчивее и тяжелее. Мэтт не знал, в чём было дело. Он не понимал, что окрасило его движения в такое отчаяние. Но он очень не хотел домой. Он держался за Кимберли, и всё равно хотел быть к ней ближе. — Насчёт твоего друга. — Тихо сказала она, внезапно вырвав у Мэтта свои мокрые губы, вынудив его показательно захныкать. Он нехотя раскрыл глаза. Скудный свет от лампы показался чрезмерным и противным, а разрывание поцелуя — совсем не уместным и обидным. — Нет, подожди. Я тут подумала... — начала она, но и первой реплики было достаточно, чтобы Мэтт предугадал, что ничего из того, что может ему понравиться, она не скажет. Он не стал перебивать, но откровенно-громко вздохнул, заставляя свои плечи подскочить и опуститься, и сел с унылым видом заключённого под пытками, когда Ким договорила: — Может, ты мог бы сам с ним связаться? Теперь есть шанс даже увидеться, раз уж ты тоже тут. Мэтт прыснул смехом и уронил голову в свои ладони, прячась от света: — Раз уж я тут, боже меня упаси. Не в этой жизни. — Да ладно тебе. Ну подумай сам: спустя столько времени — и до сих пор злиться! — Она вытащила его, спрятанного между пальцами, и наклонила, чтобы заглянуть в глаза: — Я же вижу, что тебя это всё ещё волнует. Почему вам не поговорить? — М-м, ну нет. Пускай сосëт хуи! — Ой, ладно. — Сдалась Ким. — Ты ужасно обидчивый. Мэтт потёр один глаз, привыкая им к освещению по новой. Затем — потёр другой. Лениво ответил: — Тогда не обижай меня. — Не буду. Мне совсем не хочется обижать тебя, Мэтт. — Хорошо. — Хочется даже наоборот. — Проговорила она и прислонилась к нему мягко и аккуратно, потом — чуть отстранилась, вынуждая сделать следующий шаг. Он быстро дотянулся до неё, и снова соединил их губы, как случайно разошедшиеся звенья цепочки. Мэтт уже знал, что в этой комнате он главный специалист по таким проблемам. Он всегда делал это снова догадливо и легко после того, как они прерывались на болтовню. И они вжались друг в друга лицом к лицу. Всё выходило, будто речь снова шла о том, «кто кого»: когда Мэтт налегал на неё с объятиями — она отвечала ему сильнее; если её пальцы сжимались в его волосах — он хватал её губы своими, как будто хотел их отнять, и в конечном итоге остаться со всеми четырьмя. Дыхание стало заметно чаще. Он слышал склизкий звук, поселившийся между их ртами. Мэтту нравилось целоваться так: быстро, много языка и дохрена слюней. Он бы делал так каждый раз, только это редко было уместно: другие люди, собственная скованность, — всегда что-нибудь да мешало. А сейчас нет. Тени ловко гнулись на полу; Мэтт увидел в них свою огромную пятерню, и сначала даже не понял, что она — его, пришлось самому себе помахать. Уже совсем не чувствовалось, как болела голова. Под джинсами стало тягуче и тепло. Свитер — вниз, ладони — обратно на чужую спину. Матрас провалился под Мэттом сильнее. Её пальцы гуляли, разбегались по нему от плеч до пояса, а уже в следующую секунду он раскрыл глаза широко и дёрнулся всем телом. Во рту оказалось сдавленное «мх», и Мэтт то ли покраснел, то ли лицу просто стало жарко. Её ногти были такими же светло-синими, как и его джинсы. Может, ей надоело ждать, пока он что-то сделает. Или, может, это всё мармеладные червячки, которых он принёс. Но её ладошка легла там, где он её совсем не ожидал, и никуда не двигалась несколько секунд, как будто примеряясь. Мэтт не решился ничего сказать. Они целовались: языки — как мармеладные черви в пачке. Его руки были у неё на пояснице, бежали вверх по позвоночнику, останавливались на лопатках, и после — снова на пояснице. Со своим бюджетом он и правда изгалялся, чтобы принести хотя бы что-то... А со своей недоразвитой решительностью он только пару раз сам положил руки на её обтянутые джинсами ягодицы до этого. Один раз сжал пальцы. Раза три поцеловал её куда-то ниже губ, типо шеи или ключиц, и всё. Нет, были несколько раз, в которые они целовались, и Мэтту казалось, что они зашли немного дальше, и немного ближе, чем обычно, подошли к чему-нибудь, чего ему не хватало... Только в следующую минуту они снова смотрели фильм, снова болтали, снова отскальзывали друг от друга, и он думал: «может, показалось». Но теперь она погладила его своей рукой через ширинку, и натягивай или нет свитер — это было уже всё равно: Мэтт знал, что под джинсами всё отчётливее и бодрее некуда у всех на виду, и уже не пытался спрятаться или закрыться. Ощущения в паху рассыпались искрами, как бенгальские огни. Мэтт крепче вцепился ладонями в её спину, качнул её на себя, и прислонился губами к её шее, как раньше, точно не зная, что будет сегодня, но заведомо желая этого, как сумасшедший. Он не двигал нижней частью тела под её рукой из какого-то непонятного благоговения. Там его как парализовало. Он двигал только ртом — кожа на шее сбоку, там, где кусают вампиры, зажатая между его губами; тяжелое дыхание где-то под её раскиданными волосами. Она поводила по его члену пальцами, как будто ей просто было интересно, и утянула руку ровно в тот момент, когда Мэтт был готов уже заскулить от того, как сильно хотелось сжать её на себе, ну хотя бы немножко. Это было похоже на то, что по низу живота пролетела комета. Но Мэтт ни за что не смог бы попросить её ни о чём, когда она уже убрала ладонь и спрятала её куда-то, где он не мог видеть. Между его ног осталось только грустное воспоминание об этом неземном прикосновении, и он разочарованно выдохнул, больше не надеясь получить чего-то от её руки и уснуть в её кровати спрятанным от дурацкой погоды, обласканным и самым счастливым. Он старался не показывать того, что продолжает судорожно об этом думать. Губы Кимберли поцеловали его аккуратно, совсем скромно, как будто она хотела сказать ему: «Не расстраивайся, мальчик. Когда-нибудь...». В знак поддержки она потянулась ближе и протиснула свои пальцы между его. Всё ещё смотрела на его джинсы. Их руки сцепились в замок, и что-то между ними кольнуло, как иголка. Мэтт быстро раскрыл ладонь, чтобы посмотреть, что она вложила туда, и он мог бы смотреть туда ещё долго, соображая. Его день рождения был только через месяц; все его друзья знали ту версию, по которой раньше у него уже кто-то был, вместо настоящей; он был парнем, — и по всем предпосылкам она просто не могла начать это первая! Вопреки всему, запечатанный серебряный квадратик смотрел на Мэтта с руки. Несколько красноречивых синих букв говорили с ним с упаковки. И он, наверное, впервые не мог представить себе, что с этим вообще делать. Он раскрыл глаза широко, соразмерно пробелам в своём плане, который после стольких лет наедине с хорошим воображением должен был быть безупречным, и тупо посмотрел на руку. Затем — на свою девушку. — Это мне? — спросил Мэтт, и его улыбка раскрошилась в нервный смешок сразу же, как вопрос вылетел из губ. Она ухмыльнулась, смотря на него так, как и следовало на него посмотреть: как на идиота, — идиота, которому даже отвечать нет смысла, — и её брови подскочили вверх. — Не, ну это полезная штука. — Затараторил он, так и продолжая неловко улыбаться, не способный заткнуться и перестать пороть чушь. — А моя мать ваще о таких не знала. Кимберли подняла на него глаза, и её губы крепко сжались. — Ну типо... она меня в пятнадцать, короче... — Мэтт чувствовал, как потеет его рука, и вторая рука — тоже, как будто она вложила туда кусок горячего угля. — ...Агрх, забей. Это было так нелепо. Он замер, ожидая, что сейчас она поморщится и скажет ему, что он это не к месту. В лучшем случае — сделает вид, что не услышала того, что он опять сказал какую-то тупость, а ему всё равно будет стыдно за себя, такого взрослого придурка, до сих пор не способного нормально общаться, и... А потом она рассмеялась. Тихо, как будто привыкла делать это так, чтобы не разбудить соседку, но всё равно громко при отсутствии посторонних звуков. Её голова закачалась, её рука прилипла к виску, и веселье закаталось вокруг них в полупустой комнате. — Ну и отлично же! — она приложилась губами к щеке Мэтта и оторвалась. — Зато теперь у нас есть ты. Мэтт посмотрел непонимающе, всё ещё держа эту штуку на ладони, как медузу, а потом ему стало радостно. Часто становилось как-то даже слишком хорошо, обалденно, если он смешил её, или если он сказал какую-то отборнейшую хуйню и ожидал соответствующей реакции, а вместо этого — она тоже говорила, и потом их разговоры получались такими по-особенному идиотскими. Он сам не знал, как это работает. Но работало ведь. Её руки снова побежали по его бедру вверх, и Мэтт наивно поднял глаза, когда они легли ему на живот. — Ты хочешь сейчас? — шепнула Ким ему в щёку, и он вписался в её губы своими раньше, чем успел переварить её слова или дать ей договорить. Они слепились и разлепились, отсоединяясь друг от друга так быстро, как могли. — Да. — Сказал он торопливо, тыкаясь носом и губами ей в шею, не представляя, что дальше, но особо об этом и не заботясь. — Бля, конечно, да. — Затараторил с чувством. Мэтт не решил, что нужно делать, но и ждать непонятно чего тоже не хотелось. Поэтому он делал просто что-нибудь. Шарил руками по её спине, снова целовал в губы, потягивал её на себя, пока она гладила его по животу, и что-нибудь должно было получиться. Когда Кимберли стянула с него свитер, Мэтт глубоко вздохнул, как будто до этого тот сжимал его лёгкие. Это был самый ублюдский свитер из вообразимых, и хотелось почесать всё от шеи до поясницы после него: ужасный зуд, как страшная болезнь. Но Мэтт сдержался. Грудь поднялась и опустилась напряжённо, осторожно. Она рассматривала его, пока он пытался смотреть на стены и потолок, не понимая, почему ему так за всё неловко, и хочется начать оправдываться даже за свои торчащие, как у холодной каменной скульптуры, соски. Его руки спутались с её руками, которые также путались и в одежде, вытягивая ту у них над головами. — Холодно тут, — прокомментировал Мэтт, горбя плечи, потому что чувствовал нужду хоть что-то сказать. Его спина была вся мурашках, и ему уже хотелось под одеяло, ну или куда-нибудь ещё, чтобы не так дрожательно. — Да не то чтобы. — Усмехнулась она, прислонила к нему свою тёплую руку и коварно провела ей вниз. Её топ тоже был где-то на другом конце кровати, на ней был голубой лифчик: бантики, цветочки, и всё такое. — Ты всегда сильно мёрзнешь, да? Хочешь остаться в кофте? — Не, я так. Нормально. — Сказал Мэтт, затаив дыхание, когда она резко обняла его за плечи. Его сердце забилось в два раза быстрее. Она прислонилась к нему своим телом: её лифчик — на его замёрзших сосках, как будто он у них общий; подвеска на цепочке — поднимается и опускается вместе с её грудью при дыхании. Её дыхание было прямо рядом с ухом, она тихо сказала: — Точно? Ну ладно. Дома Ким могла носить эти топы с открытым животом, кофты с вырезом или обтягивающие штуки. Иногда их ткань была довольно светлой или тонкой, и, если на ней был тёмный бюстгальтер, — Мэтт мог видеть его и воображать себе, есть ли там эти бантики, как его расстёгивать, и что под ним. Но это были только его выдумки: он никогда не видел её в одном лифчике по-настоящему до этого. Тем более без. Его член, казалось, выпрыгивал из штанов, как будто хотел поделиться со всем миром, что он ждал этого всю свою жизнь. Мэтт сидел и мялся, чувствуя её кожу на своей, её кулон у себя на рёбрах, как якорь, и то, как его джинсы сейчас порвутся, если кто-нибудь их не расстегнёт, но не решался двинуться, чтобы сделать это. Все сценарии порнороликов вдруг стали сложными для воплощения. Непонятными технически. Мэтт подумал: если бы друзья видели его сейчас — они бы заржали. Они бы — вне вообще всяких сомнений — подъёбывали его за это ещё год, два, или, может быть, до конца грёбаной жизни... Дыхание слетело с катушек, будто всё уже закончилось, а не только намечалось, и он выглядел так по-дурацки, ничего не делая и трясясь, пока его девушка прижималась к нему голой кожей и была такой красивой. Мэтт знал, что слишком много думал, когда стоило действовать. Но он не успел даже начать. Её пальцы вцепились в его лицо, синие ногти — легонько застучали по двум щекам, и остановили, как пищащие рамки контроля в аэропорту: — Хэй, стой. Голова Мэтта замерла, взгляд стал жалобным и вопросительным. Испуг бултыхнулся у него в животе при виде её глаз. Он боялся каждого своего движения, но движений Ким Мэтт боялся ещё больше. — Погаси свет. — Тихо сказала она и кивнула в сторону: — Мне то окно очень хорошо видно, когда светит... Значит, и им моё тоже. Шторы были задёрнуты только со стороны кровати Мэгги, но не с их. — Окей, — шепнул Мэтт, выбросил свою длинную руку, как плевок паутиной в настольную лампу, стараясь не посшибать стаканчики. Пиу-пиу — и свет без вопросов погас. Стало почти полностью темно: редкие огни на улице, луч из щели под входной дверью, не достающий до их места, — и больше ничего. Он чуть не рассмеялся, выдыхая у неё в ладонях, уронив свою облегчённую голову в них, как в колыбель. К чёрту свет. Она была права. И даже если на каникулах в том окне никого не было — всё равно: так было лучше, проще. В полутьме он снова разглядел, как мягко она смотрела на него. Одна лямка скатилась с её плеча, и оно стало таким свободным на контрасте со вторым, что Мэтт приложил к нему губы, даже не задумываясь. Её кожа была тёплой на них, не то что весь этот мороз по его телу. Голова не соображала. Руки стали совсем слабыми, волочащимися. Кимберли упала спиной на кровать, утаскивая его за собой: синие ногти — как пластиковые прищепки на его голых замёрзших плечах, её волосы на подушке — ещё темнее, чем при свете. Больше не было настолько холодно, как в начале. Не было до усрачки страшно. То есть, может, было страшновато, но было и круто. Да и в любом случае больше не получалось ничего терпеть. Он прислонился губами к её груди на секунду, чувствуя, как скользкая ткань сползает вниз вместе с этой разболтавшейся лямкой, и как Ким прижимает его лицо к себе. А потом он положил туда руку. Его взгляд плыл, и его язык тоже плыл — по её коже, натыкаясь на вздохи. Он ощущал её пальцы, путающимися в своих волосах, и слышал, как она дышала у него над головой. Складки её юбки были в месте, где Мэтт был голым, — над тугой пряжкой ремня, у живота, и они щекотали его там. Каркас кровати скрипел под ними от малейшего шевеления, притворяясь, что ему больно; хныкая, что кровать рассчитана на одного, а они завалились туда вместе, утянув в воронку за собой плед, одеяло под ним и эти крохотные подушки. Мэтт сжимал руку на её мягкой груди, говоря себе, что это и правда происходит. Теперь никто из его друзей — старых или новых — не должен был смеяться над ним. Ему казалось, вообще вся его жизнь должна перевернуться и, наконец, встать на место, как стороны цветного кубика. Её лифчик съехал вниз наполовину, был ниже его ладони и ниже его губ. Глаза Ким смотрели широко распахнуто, её губы замерли приоткрытыми. Мэтт не думал о том, что он делает, — просто делал. Колени перемещались по постельному белью туда-сюда, чтобы найти себе место, когда она вернула свои руки ему на лицо на мгновение и дотянулась до его губ. Её бёдра в юбке прижались к нему по бокам, и Мэтт зажмурился, громко выдыхая. Все эти касания делали с ним то, что он не мог объяснить так, чтобы это не звучало пошло, пафосно, или всё вместе, — он не умел называть такое по-другому. Её пальцы спадали по его телу, пока пряжка снизу не зазвенела и не разделила ремень на две части, торчащие из петель у него на поясе. Он слышал, как её тапочки по очереди грохнулись на пол. Не было лишней секунды опомниться и переварить происходящее, но Мэтт всё равно старался. Его рука тоже метнулась ниже. Ширинка на джинсах разъехалась, и стало так свободно, как не было уже давно сегодня вечером. Их губы были рядом и то дрожали вблизи друг от друга, то прикасались друг к другу. Ему нравилось смотреть на её лицо и то, как она обхватывала его ногами. Мэтт уже не знал, где среди всего этого на кровати валялся презерватив, который она ему дала, как он его найдёт, и в какой момент стоит начать его искать. Он тяжело дышал ей в рот, на щёку; её волосы путались на подушке, а одеяло — под его бёдрами. Всё было так неразборчиво, что Мэтту казалось, он вообще больше ничего не знал. Но его пальцы гладили какие-то кружавчики на эластичной ткани белья, — что-то там, чего он не видел, а только чувствовал, — у неё под юбкой, как будто это происходило не с ним. Наверное, для усиления эффекта реальности, её ладонь держала его руку, подсказывала ему, как двигаться, и сжималась, когда было хорошо. Мэтт просто надеялся не сделать что-то не то. И прежде, чем сделать хоть что-то ещё, он успел подумать: «если повезёт — это станет новым моментом, который я захочу повторить».