Застрявшие на мосту

Клёны лениво покачивали своими кронами, и листья, похожие на тысячи расправленных ладоней, взмывались над головой в тёплом вечернем воздухе, как на концерте. Мелло заметил их краем глаза, когда взбирался сюда, но они стояли гораздо дальше за спиной, дальше за забором с выломанными железными прутьями, дальше на пространстве, осыпанном травой, и не создавали никакой тени здесь, в бетонно-деревянных окрестностях стадиона. Здесь солнце тыкало тебе в глаза белыми лезвиями своих лучей, и приходилось жмуриться в попытке разглядеть что-то сквозь них. Не проглядывалось ни намёка на то, что уже скоро оно собиралось укатиться за горизонт и оставить Землю в покое. Вообще ничего толком не было видно. Было только слышно. — Так вот, я был в этом магазине. Там продают всё и всем, по-реальному: ни водительских, ни паспорта. Мои друзья всё время ходили туда, типо покупали сижки, делились с девочками... Реплику перекрыл звон, повторившийся снова и снова, раз восемь или девять. Как кинутый по воде плоский камень, призванный наделать как можно больше всплесков на своём пути. Мелло резко повернулся на него, и после смотрения на солнце всё вокруг перед ним пошло какими-то зелёно-синими пятнами. Дз-зынь — и что-то разбилось вдрызг в конце. — Ой. — Сказал парень, неловко ставя ногу в туго зашнурованном кроссовке обратно на верхнюю ступеньку, и перестал кружиться между несколькими из них, пока говорил. Мелло внимательно посмотрел вниз, на подножье лестницы, куда только что скатилась, и где разлетелась на фрагменты пустая пивная бутылка, смахнутая его ногой. — Трёхочковый. — Задорно кивнул он и легонько похлопал кончиками пальцев по бочку из зелёного стекла, зажатому в своей руке, решив его поддержать: — Браво. Один уголок губ на лице напротив хитро вздёрнулся вверх: — О, Вы так считаете? Мелло подыграл, отогнув мизинец на горлышке бутылки, махая рукой с ней в стороны, пока делал шаг, и ещё шаг, усаживаясь на лавку: — Бесспорно, бесспорно. Парень сиял, смотря за ним, как будто питался его реакцией. Он схватил вторую опустевшую бутылку, сказал: — Боюсь, тогда мне придётся... — и швырнул её туда же. Раз-два-три... восемь, девять, — подскакивая, та сбежала с лестницы, как будто изо всех сил спешила запрыгнуть на отплывающий от пристани пароход. Они взяли пять таких на двоих, — он и его новый приятель. Мелло даже не подумал, как они будут делить последнюю, но его законная вторая была ещё полуполной в руке, и он покрутил её, оставляя на горлышке тёмные пятна своими мокрыми пальцами, чтобы посмотреть, как жидкость внутри перекатывается от одной стенки к другой. Парень в поле его зрения, затаив дыхание, смотрел за траекторией той, которая летела вниз, балансировал на краю каменной ступеньки. Она разбилась даже эффектнее первой: так, будто в ней была спрятана маленькая взрывчатка. Брызнул фонтан осколков — и он расползся в улыбке, гордо приподнял свой подбородок, вытягиваясь над сидящим Мелло во весь рост. Футов 5′10, наверное... Может, даже 5′11. Его тело отрезало скамью от солнца, — и на лоб и плечи упала блаженная тень, невиданная здесь с ночи. Шея-навес открылась для взора целиком, позволяя Мелло заметить, какой она была массивной. Лёгкий налёт влаги покрывал её в месте, где при кивке к ней прижимался подбородок, — характерное опрыскивание жарой золотого часа в июле, поселившееся над его синей майкой. — Видел?! — взволнованно уточнил он. — Прям в ту же точку! От него было много шума, ощущение какого-то непрекращающегося движения вокруг, всю дорогу он оставался на ногах. Мелло спокойно кивнул в ответ с улыбкой и переложил свою бутылку из одной руки в другую, — в ту, что подальше от собеседника. Он приглашающе похлопал второй ладонью по месту рядом с собой, чтобы парень наконец приземлил себя на уровне его глаз. Они поравнялись на двух узких дощечках бесконечно длинной скамьи; два разноцветных стекла смешались на побитом асфальте под ними где-то внизу, переливаясь на свету. Солнце снова жарило Мелло, как трибунал испанской инквизиции. Он зачерпнул пива ртом, пытаясь урвать немножко прохлады, и проглотил его в больше-не-звенящей от бьющегося стекла тишине. — Так ты куришь? — спросил сразу же, выдыхая после крупного глотка. Теперь, когда они вдвоём сидели, Мелло встретил его непонимающий взгляд очень близко от себя. Он прочистил горло и коротко пояснил: — Ну ты сказал, вы покупали сижки. Парень нахмурил брови. Левую пересекал шрам, похожий на зацепку на женских колготках. — А. — Откликнулся он с поджатыми губами, чуть ли не обиженно морща их несчётные прожилки. — Не «мы»‎, а мои друзья. Ты чë! Я же спортсмен. Его плечи, угловато торчавшие из майки, были широкими, как горизонт. Они выглядели немного крепче, чем казалось Мелло до того, как он к ним пригляделся; такие, которые обычно напрягают и, краснея лицом от усилий, дают потрогать со словами: «зацени». Мелло кивнул ему со словами: — Да, точно. — Кивнул снова: — Продолжай. Они сидели на старых трибунах: ряды длинных скамеек в растрескавшейся бледно-голубой краске и каменная лестница, рассекающая их посередине. Подальше впереди стояло здание, — такое же каменное, видом тоже как из Каменного века. Они были здесь только вдвоём, и казалось, никто до них и не бывал здесь по крайней мере в последние несколько лет. В некоторых местах доски исписали маркером — что-то ещё можно было прочесть, а что-то наполовину осыпалось вместе с краской так, что теперь оставалось только догадываться: имена и телефонные номера, ругательства и признания в любви. Но все даты, выведенные с ними рядом, были уже давно или даже очень давно прошедшими. — Так вот, я это к чему вообще? — спросил голос по правую сторону от него. Мелло медленно пожал плечами в неведении, не совсем вовлечённый в разговор теперь, потому что ещё не успел переключить внимание с предыдущей темы. Парень, с которым он был здесь сегодня, жил неподалёку. Он сказал, это место было детским спортивным лагерем когда-то, ещё до их рождения; сказал, его отец проводил там время; сказал что-то про местный клуб и футбольные турниры. Он рассказывал и рассказывал, и Мелло немного замечтался, представляя себе всё это: множество детей, вываливающихся наружу под палящим солнцем, их голоса, перемежающиеся со смехом, шумные игры с мячом на ярком салатовом поле. Пристанище для молодых спортсменов, ещё живое и суетливое до того, как обрело такой запустелый вид, стояло у него перед глазами, совсем как настоящее. — На самом деле там был первый раз, когда я тебя увидел! — оживлённо ответил сам себе тот, кому по-хорошему должен был отвечать Мелло. — Это было ещё весной, возле офиса напротив этого магазина. Короче, здесь, в Ист-Сайде, а не тогда в Силвер-Лейк. Он склонился чуть ближе, когда говорил, и вблизи от него пахло чем-то странным, химически-специфическим. Резкий, непонятный аромат, — никак не получалось разобрать, почему он казался таким знакомым. — М, не помню. — Отозвался Мелло сквозь зубы. — И что я там делал? — Ты поливал кусты, или что-то в этом духе. Но ты меня тогда не видел. Знаешь, такой офис с воротами, где входят по карточкам... Речь шла о чём-то смутно знакомом, и это вытащило Мелло из мыслей обратно в диалог. Он задумался и вспомнил только один офис, возле которого появлялся в последний месяц, — тот, у входа в который стояли маленькие деревца лимона, требующие ухода. Мелло поливал и стриг, а потом ему повелели их размножить, и он неделю ломал голову над черенками и семенами; подолгу торчал возле, наблюдая, проклёвывается ли что-то в земле, удобренной его стараниями. — А-а, у этого офиса. Да, я понял. — Сообщил он, как только картинка сложилась, и аккуратно поставил своё пиво под скамейку. Всюду в его ноздрях был этот странный химозный запах, похожий на что-то хвойно-лимонное, в равных пропорциях помешанное с ацетоном. — Тебе за это платят? Или сам поливаешь? — Платят, разумеется. — Круто. Мелло согласно кивнул: да, иметь деньги было круто; позволяло ему столько всего неведанного раньше и дарило совсем новое чувство контроля над собственной жизнью. Он поразмыслил и тоже спросил из интереса: — А как ты, есть какая-нибудь подработка? Тот отхлебнул пива, подержал его во рту пару секунд перед тем, как ответить, и маленькая кнопка-кадык бултыхнулась посередине его крепкой шеи. Тяжесть запаха всё время усиливалась, когда он шевелил руками, и Мелло решил, что дело — в неудачном дезодоранте. — Ну я клеил листовки иногда... только в каникулы. Не представляю, как ты успеваешь работать с учёбой! — Я не учусь. — В смысле? — Недоумённо вскинул бровь парень. — Постой, тебе же тоже шестнадцать? Мелло было около того. То есть, почти. — Ну да, и что? — Сказал он, решив не поправлять нового знакомого, разницы-то особо не было. — Я закончил, пошёл работать. Парень оторвал бутылку от губ и тоже поставил её на землю резким движением: — Не ходишь в школу? Правда? Мелло с сочувствием посмотрел на маленький островок травы, что сумела прорасти сквозь выбоину в камне, а теперь была жестоко примята стеклянным дном. Тёмно-коричневая, фигура бутылки торчала из неё, как ствол дерева. — Ну да. — Вот это ты круто, конечно. По-реальному. Ваще. — Затараторили на одном дыхании. — А что твоя мать? Злится? Мелло пожал плечами, сказал довольно просто: — Её нет. Я сирота. И парень сразу изменился в лице. Все они так менялись, — неважно, с каким непринуждённым видом Мелло выкидывал это откровение. — Ой, бля. Прости, я даже не подумал. — Торопливо исправился он. — Бля, по-реальному прости! — Его ноги упёрлись в лавку, стоящую одним рядом ниже, и Мелло посмотрел, как светло-голубая краска вековой давности сыпется под тяжёлой подошвой. Вместе с ней сыпалась и чья-то тирада ненависти, увековеченная в чёрном маркере. Слова раскалывались по кусочкам: Томми сдохни хуес... ...ос! Возле уха послышалось жужжание. Мелло обернулся, чтобы отмахнуться от комара: странно, он думал, они кружат над головой только когда темно. Парень напротив склонил голову и проговорил, весь в каком-то трепещущем ужасе: — Сочувствую твоей утрате. — Забей, это не утрата. — Остановил его Мелло, подлезая рукой под волосы, и вытер влагу со своей шеи. — Это с раннего детства. Не то чтобы я её помню. Небольшое пространство между ними наполнилось тишиной, и она даже успела начать становиться неловкой. Парень пронзительно смотрел на то, как он размазывал капли пота по своим ладоням, будто чувствовал нужду что-то добавить и не знал, что ещё подойдёт к ситуации. Потом отвёл взгляд и тихо сказал: — Хорошо. И всё же извини, что напомнил. Мелло просто кивнул, опуская обе руки по бокам от себя, и его глаза не выражали ужаса или горя утраты: — Всё в порядке. Ему правда не нужны были сочувствия, уже нет; много лет, как нет. Кажется, даже людей, которые слышали от него об этом, отсутствие его родителей и то задевало сильнее, чем его самого: они не успевали привыкнуть к этому так, как привык Мелло. Он сделал ещё глоток, вернул бутылку на место, несколько секунд смотря приятелю в глаза для убедительности, и этот взгляд вышел каким-то странным. Ну и ладно. Мелло бросил это, а вместо — осмотрел свои запястья и ощупал карманы. Он искал резинку для волос: подошла бы его маленькая чёрная, ну или хотя бы та дурацкая цветастая. В принципе, сгодилась бы вообще любая, но, как назло, с собой не оказалось никакой. Он вздохнул, беспокойно переминаясь на сидении. К вечеру почти не становилось легче. Воздух был всё ещё до одури жарким, а пространство под волосами потело в каком-то катастрофически-бешеном темпе. Мелло протянул руки назад, кое-как собрал волосы в хвост, и просто сжал их в одном кулаке. Второй ладонью стал махать себе на шею. — Постой, разве ты не должен... То есть, с кем ты тогда живёшь? Он повернулся на возобновившийся голос, продолжая махать, и растопырил пальцы, как веер. — С работодателями. — Медленно проговорил Мелло, как следует обдумывая собственные слова. Разгадать неозвученный вопрос было нетрудно, и он ответил и на него тоже, отмерив ровно столько фунтов личной истории, сколько счёл нужным: — Я жил в приюте, когда был младше. Но теперь вот так. — Ты же из Англии? Ахуеть, хочешь сказать... — Нет. Не хочу об этом говорить. — Ладно. — Легко согласился парень. Было видно, что из-за своей благоговейной аккуратности с темой родителей он боялся спросить что-то лишнее. И больше спрашивать не стал. Оно к лучшему: Мелло и не любил такого рода вопросов. Он до сих пор не пришёл к однозначному решению, что стоило рассказывать о себе, — правду, частичную правду или неправду. Если частичную, то которую её часть? Если неправду, то насколько далёкую от реальности? Если правду, то... Правда была странной. И не то чтобы Мелло считал хорошей идеей повествование в стиле: «меня растили в приюте для одарённых детей, где мы должны были соревноваться между собой, чтобы занять место величайшего детектива, но после его смерти от руки самого известного в истории массового убийцы я сбежал оттуда, чтобы отомстить, и потом...» Звучало глупо. Ну серьёзно, звучало, как какой-то тупой комикс про супергероев. И адекватно звучало лишь до тех пор, пока он не вышел за пределы стен этого самого места, а потом — перестало. Поэтому пока Мелло хранил свои намерения молча и предпочитал не заводить эту тему с другими. Вообще. Он сидел, рука всё ещё направляла воздушный поток на взмокшую кожу под затылком. Ощущалось прохладно поверх микроскопических капелек на коже, а взгляд завис и зациклился на футбольных воротах у края поля. Теперь воображаемые картинки Мелло с чёрно-белым мячом в этом месте смешались с фрагментами из его собственной жизни в Англии: один, второй, третий. Он видел свои неудачные пасы на маленькой лужайке перед крыльцом, где они играли, пытаясь раздвинуть границы тесноты, когда сопровождающий занимался чем угодно вместо того, чтобы отвести их на настоящее поле. Даже их настоящее поле и было в разы меньше этого и не имело никаких трибун. Родители никогда не собирались там, чтобы посмотреть матч, так что у их игр особенно не было зрителей. Поле лежало всего в полумиле или ближе, а они бывали там только один-два дня в неделю. Но каждый раз это казалось до посинения весело. Когда они приходили туда — всё за пределами лысеющей пластиковой травы как-то терялось из виду. Вспоминать это было почти трогательно. Хотелось снова кинуться играть. Мелло разжал свой кулак с импровизированным хвостом, и его светлые волосы рассыпались по тонким плечам, как спагетти из картонной пачки. Он жадно отхлебнул из бутылки, а взгляд снова был на лице того, кто привёл его сюда и задавал вопросы: один, второй и третий. Он заметил, что Мелло смотрел на него, и улыбнулся ему дружелюбно из-под тёмных волос, спадавших на лицо. Его карие глаза неожиданно выглядели так пронзительно, как будто могли читать мысли. И осознание вдруг огрело по голове, как солнечный удар. — Постой, а я говорил, что не отсюда? — быстро спросил Мелло, бросая все воспоминания и фантазии об этом поле, чтобы никто не крал их прямиком из его головы. Парень задумчиво опустил брови, голая розовая полоса поперёк одной из них создавала крест: — Наверное. — Чуть склонил голову в сторону он и опасливо спросил: — нет? — Да вообще-то нет! Я этого так не рассказываю! Парень равнодушно хм-кнул. Выражение его лица сложилось в не очень-то обременённое чувством вины «у-пс». — Ну и? — нетерпеливо потребовал каких-нибудь объяснений Мелло. — Что? — Как ты узнал, откуда я? — Да не знаю. — Растерянно сказал тот. Жужжание возобновилось и стало громче, у насекомых был светский раут. Мелло нахмурился. Он снова стал обмахивать себя ладошкой, на этот раз — жадно гнал воздух к раскалённому лицу, а комаров — подальше от себя. Его рука заметно напряглась, мотаясь туда-сюда, раздувая этот лёгкий и всё ещё очень тёплый ветер вместе с едким запахом спецсредства по щекам. Ветер, от которого совсем не становилось легче. Мелло наконец понял, чем это было: не дезодорант, а средство от насекомых. OFF! или Cutter, — что-то такое, чем мамы обычно опрыскивают своих детей, — вот что носил на себе парень напротив. Он опустил голову и выглядел действительно размышляющим некоторое время, а потом озарённо выговорил: — А, ну точно! Это твой акцент. Мелло резко и отрывисто махал своей рукой, как будто пытался взлететь, но вдруг остановился. Листья шумели далеко за его спиной. Маленькие прозрачные крылья бились друг о друга над его ухом. Комариное средство только пахло, но совсем не работало по назначению. Его глаза округлились и голос стал несдержаннее: — У меня что, акцент?! — Ну да. А ты не замечал? — Стой, нет. Мы сейчас об этом, ну... — Мелло перешёл на карикатурное звучание, которое использовал раньше: — «бесспорно», и всё такое? Там акцент? Это была просто пародия на что-то аристократичное, абстрактное, что-то среднее между директором его приюта и королевой Великобритании. Простое кривляние, а не то, как он говорил на самом деле. — Да не-ет. И в принципе, когда ты разговариваешь, тоже. — Сказал парень, как приговор. — Даже сейчас. — Блять. То есть его прям слышно? — Ну в некоторых словах... или звуках... — А можешь сказать, в каких именно? Он посмотрел на Мелло недоумевающе, явно не понимая, зачем заострять на этом внимание. Мелло не мог сказать ему, как это важно, но, должно быть, выглядел достаточно убедительным или умоляющим, потому что тот задумался. — Может, в... — успел выронить он звук, прежде чем присёк его разочаровывающе-пустым: — Не, не запомнил. А зачем тебе? — Чтобы от него избавиться! — Зачем? Мелло поднял взгляд неохотно, вздыхая. Он успел устать от этой ерунды: тут и там, прошлое умудрилось незаметно прилепиться к нему какими-то щупальцами, о которых до поры до времени он и не подозревал, а потом — проявлялось вот так. Оказалось, всё это время он звучал нелепо. Оказалось, предстояло ещё так много работы над тем, о чём он даже не задумывался. И это действительно расстраивало. Он пожал плечами и проговорил раздражённо, стараясь не выдавать никаких прочих эмоций, что поселились из-за этого внутри: — Просто не хочу, чтобы половину моей биографии можно было выяснить при одном взгляде на меня. — Понимаю. Ты вроде как загадочный. — Проговорил парень весело, но Мелло уже отвернулся от него, чтобы допить остатки из своей бутылки. Небо становилось персиковым, закатным. Зелёное стекло в последний раз блеснуло на солнце в его руках, когда он запрокинул голову и прижал бутылку к губам перпендикулярно. Капли выдохшегося, совсем не газированного, да к тому же нагретого пива упали Мелло на язык. Это давно уже не было вкусно, но Мелло проглотил и не поморщился. Он посмотрел на бутылку в своём сжатом кулаке и улыбнулся тому, о чём едва успел подумать. Размахнулся посильнее и запустил её по воздуху, минуя ступени лестницы: так, чтобы та познала настоящий полёт. Она громко лопнула, ударившись о землю дальше, чем все предыдущие, и стала лишь горсткой заострённых краёв, о которые кто-нибудь мог и пораниться. Вообще-то, кому-нибудь было просто нечего делать в этом месте, и Мелло только равнодушно продолжил улыбаться чему-то неопределённому, особенно за это не волнуясь. Он заметил, как парень, сидящий рядом, зашаркал ногами по бетону, раздувая пыль и песок вокруг своих светлых кроссовок. Его ноги выросли слишком длинными для этого и волочились по земле, как у взрослых, пытающихся качаться на качелях, а он продолжал, пачкая всё вокруг. Маленькая песчаная буря в пустыне. Он без всяких слов достал из-под скамьи последнюю бутылку и протянул её в сторону Мелло, как будто намекая, что ему она нужнее. Они замолчали, но как только Мелло собирался открыть рот, чтобы поблагодарить, парень точно подпрыгнул на месте и опередил его с вопросом: — Слу-ушай, а в какой момент ты понял, что тебе нравятся парни? — растягивая звуки. Его губы были так раскинуты по лицу в улыбке, что, казалось, они продолжались и за щеками, огибали его голову целиком. Мелло вскинул бровь и сел со своим пивом из метафорического контейнера для пожертвований нуждающимся, как вкопанный. Он не ожидал такого. Не знал, как на это ответить. Сидя с той же самой улыбкой, которую он уже держал на своём лице, он только недоумевающе пролепетал: — Что? — и голос его звучал совсем тихо, хотя Мелло не собирался ни притворяться идиотом, ни шептать. — Ну просто, стало интересно, как это обычно бывает. — Ответил тот, почёсывая затылок. Его ноги-переростки перестали раскидывать песок, обмерли под скамейкой, неподвижные. Он выглядел неловко, может быть, из-за того, что раньше они ничего такого не обсуждали; и даже алкоголь не смягчил этого в чертах его лица, оранжевом от приседающего за горизонт солнца. Мелло, напротив, тут же развеселился. Раз уж их разговор принимал такое русло, он быстро бросил ему в ответ с вызовом, почти с откровенной нападкой: — А сам ты типо этого не знаешь, да? — Да нет, — защищаясь, отмахнулся парень. — Просто, ну... у всех же по-разному. — Он подвинулся ближе, рывком поворачивая весь свой корпус в сторону Мелло. — Вот как понял ты? Подошвы его кроссовок оставили растянутые в масштабе орнаменты на песке, а небо за его спиной стало чуть ярче, и Мелло снова вдохнул OFF! или какое-то ещё средство от москитов полной грудью. — Расскажи, и я расскажу тебе про себя. Идёт? Мелло сел поудобнее и только хм-кнул вместо ответа. Что бы ни скопилось у него в горле, сейчас оно застыло, как желе; покачивалось и гудело внутри, немного сбитое с толку. Он свернул крышку со своего напитка о край скамейки, и та упала в пыль и траву. Он сомневался, что думать об этом — хорошая идея, но мысли хлынули ему в голову, как будто выяснили, что их пригласили. Против своей воли он снова вернулся к футболу. В Уинчестере, Англии, как раз и был последний раз, когда он играл. Да и первый раз был тоже там. Широкое поле или небольшая площадка травы прямо перед главным входом, стакан воды, за которым он забегал между таймами в кухню в жаркий день, — всё было, вроде, как всегда, и выглядело таким: он продолжал играть, учиться, общаться, как раньше. Только вот с ним самим стало что-то не так. Мелло подражал себе прежнему, но жил он, как во сне. Это было одно из множества подобных лет там, когда ему уже стукнуло одиннадцать, и все чувства казались такими большими и страшными, если открыть их для себя впервые. На самом деле, Мелло был просто в ужасе, поглядывая на всё новым взглядом поначалу. Он не знал, как смотреть в глаза ни мальчикам, ни девочкам, ни учителям, ни себе самому после того, как допустил роковую мысль и понял. Стрелка компаса переметнулась, жизнь не могла остаться прежней, и отношение всех этих людей к нему — тоже: как-то так выглядело это чёртово осознание в одиннадцать. Оно вышло у него как-то само собой. Это мог быть совершенно любой день из того времени, и не было никакого определённого момента. По крайней мере Мелло его не запомнил. Для него это был не момент, а человек. — Не помню. — Тихо сказал он, не моргая смотря перед собой. — Это было давно. — А-а. Ну понятно! — Что тебе понятно? Парень хитро улыбнулся и играючи повёл бровями. Он долго выговаривал то, что собирался, как будто смаковал свой ответ на языке: — Ну знаешь, закрытое помещение с кучей других парней. Если живёшь в таком с детства — там выяснить легче всего. Мелло скептически помычал в ответ, и тогда он убеждённо сказал: — Ты зажимался там с кем-то. Сто процентов. — Взгляд напротив стал наглым, раскрепощённым, как будто всю неловкость в нём распустили в рамках сокращения персонала. Мелло округлил глаза и чуть не подавился от такой взявшейся из ниоткуда смелости: — Что? Нет. — Да ну. Колись. — Вовсе нет! — Никакого парня, крутившегося с тобой во время дневного сна? Мелло сказал, улыбаясь ошарашено, и хихикая про себя: — Не было у нас дневного сна. — Ну или во время ночного? — Нет. — Что, даже никаких совместных... ну... — он сжал руку в кулак и сделал им условный жест, двигая вверх-вниз в воздухе так, что Мелло пришлось сдерживать смех, —... в общих душевых? Этот парень обладал таким воображением, что скучные правдивые ответы, наверное, были ему ни к чему, но Мелло всё равно отрицательно помотал головой, прикрывая глаза. — Да ты гонишь, по-реальному? Если все живут вместе, взрослеют вместе... — как так? — продолжал настаивать он. — Там что, вообще никто никому не нравился?! Было немного смешно, но особо-то и нечего больше сказать. Даже если и нравился. Мелло поднёс ладонь к губам и прокашлялся, прочищая горло. Первые месяцы после того, как он уехал оттуда, были борьбой со своими мыслями, за которые он отчаянно себя стыдил. Нельзя было жалеть о выборе, сделавши его самостоятельно — он говорил себе быть сильным, раз уж на то решился, не ныть, и всякое подобное. Лучше не становилось, и в какой-то момент Мелло просто принял, что это не далось ему легко; чёрт возьми, принял даже то, что до сих пор скучал. Разрешил себе эту маленькую печаль посреди большого солнечного города. Кое-кто, кто обычно сидел поблизости, даже если не играл в мяч; тот, с кем он рос; один мальчик, друг, сосед, — вот, кто дал ему понять, что всю оставшуюся жизнь он будет любить парней и не сможет никуда от этого деться. Не то чтобы Мелло хотел снова видеть его перед глазами сейчас, тем более что он был не один... Просто сегодня его душа отчего-то расположилась к тому, чтобы всё это вспоминать, а он опять сдавался при малейшем же намёке на свою такую родную и хорошо знакомую застарелую грусть. Может, это было нормальным делом. Всё-таки они были друзьями десять лет до того, как он уехал в Америку. Может, нечему здесь было удивляться. Всё-таки Мелло так и оставался непоколебимо влюблён в него: с проклятых одиннадцати, — теперь уже до какой-то совсем необозримой бесконечности. Человеческие чувства, и всё такое — сложно куда-то от них деться, и сложно сделать это по указке разума, — вот что понял Мелло, живя с этим столько времени. Но что бы ни подразумевал под своими словами его новый знакомый — в реальности всё никогда не было даже вполовину так радужно и просто. Они вовсе не зажимались, когда ещё жили вместе. Не шло и речи, и Мелло как-то даже не думал о том, чтобы сделать шаг к подобному, тогда. — Я сказал, нет. Не было такого. — Твёрдо произнёс он теперь. Прозвучало чуть резче, чем планировалось, и Мелло добавил, примирительно улыбаясь: — К сожалению. — Да что вы там тогда вообще делали? Под пальцами Мелло чувствовал, как нагрелось за день дерево лавки. Его глаза моргали медленно-медленно. Он задумчиво опустил лицо, потёр кисть руки пальцами второй. В конце концов, открыл глаза как следует, широко, и пожал плечами: — Учились... Мелло было двенадцать, тринадцать, четырнадцать... И, на самом деле, все его действия были сравнительно невинными: докурить за тем мальчиком сигарету; невзначай встать или сесть так, чтобы соприкасаться с ним; ну или — его любимое и самое тупое — поймать в свои ладони момент, похожий на маленькое проявление заботы или интереса, и потом придурочно улыбаться ему весь вечер; всю жизнь хранить внутри, как грёбаную иконку под подушкой. Например, моменты, в которые Мелло пол дня занимался в библиотеке, готовясь к очередному чему-то, что, казалось, решит его судьбу, а тот приходил к нему, принося с собой запах на волосах: сырой и похожий на траву и пруд, на еду из столовой, на дым. Его запах, и запах всех мест, где он побывал в этот день, и где как будто бы не нашёл, чем занять себя без Мелло. Или же моменты, когда тот напяливал две кофты, и в итоге отдавал Мелло одну свою, если подул ветер. То, как они тщетно пытались согреться вместе, потом. Мелло научился умышленно одеваться не по погоде легко, и у него была целая коллекция таких вещей, спрятанная за несколькими заслонками глубоко в мыслях: его собственная версия подвала с секретами, как у маньяка-психопата, только вместо чужих конечностей — развешаны маленькие дорогие моменты. И, по большому счёту, они были практически всем, что у Мелло было с ним романтического или сексуального. Он приспособился целовать воспоминания о них перед сном, как что-то ценное; представлять себе, как могло бы быть, если бы это действительно что-то значило не только для него одного, пока тот давно уже спал на соседней кровати. Дружба, приправленная этим «а что, если...» только в сюжетах внутри его головы, — вот что всегда оставалось между ними. Мелло не позволял себе большего, не надеялся на большее. Не рассчитывал — тем более. Ну просто не приходилось. Он старался принимать всё, как оно есть. И даже ругал себя за то, что всё равно ненавидел слушать пошлости, когда те начали сыпаться из того, кто был его не-больше-чем-другом, как пулемëтная дробь, ибо, — Боже, упаси его от горестной необходимости слушать что-то, причиняющее такое же скулящее чувство несправедливости, когда-нибудь ещё снова, — те всегда были исключительно о девочках. Несмотря на все противоречия, долгие размышления и споры внутри своей головы, в какой-то момент Мелло даже связал свою любовь с Богом: она была чистой и безвозмездной, никогда не просила и не попросила бы ничего взамен, ни на что не решилась бы и не поддалась бы искушению. Просто кому-то Бог давал семью и детей, рождённых в любви, а у него было что-то другое: испытание. Это было нормально. Он готовил всем разное. Бог хотел научить Мелло заботиться о ком-то больше, чем о себе. Не опорочивать другого, а просто любить. И, что ж, его чувства были неэгоистичными! Он был готов нести их с честью, если так было задумано на его счёт! Честное слово! Мелло думал, у мальчика, которого он любил, когда-нибудь тоже будет семья, а он сможет оставаться ему лучшим другом, что всегда подле, как ангел-хранитель, оберегающий его покой. Он повзрослеет и сумеет больше не заглядываться на то, что ему не положено, даже в мыслях, и всё это станет для него приятно и легко. Какая-то собачья чушь, урывками рождённая его тринадцатилетним мозгом в моменты, когда он только помолился и становился особо набожным; что-то вроде его моральных ориентиров в те дни. Ну, справедливости ради, Мелло мог сказать, что когда он только подрочил, в голове всё равно бывало что-нибудь другое... Он не был идеально-хорошим, идеально-послушным, даже тогда. Нет. Но неважно. Честно, в любом случае всему лучше было бы и оставаться как-то так, чем то, как всё получилось в итоге. Потому что тогда, когда Мелло выдумал себе этот «божественный» расклад собственной жизни и верил в него, у него было хоть подобие душевного спокойствия. — О чём думаешь? Мелло очнулся, поедая глазами Мишель и Рика, навсегда заключённых в кривое сердце из зарубов ножом на этой скамейке. Алана и Сару, Бена и Кэти, Салли и Гвен, — на соседней. Эти надписи — что-то вроде бюджетных замков для молодожёнов, от которых тяжелеют мосты. Затёртые символы вечности, — их было так много здесь. Все эти бедные люди: они могут быть уже давно не вместе, а всё равно висят на перилах, пока не обрушится мост; ну или вынуждены мириться, что на них садятся задницами, пока не рассыпался в щепки стадион. Люди, что привязали себя и уже никуда отсюда не денутся. — О футболе. — Сказал Мелло с усмешкой и пнул пивную крышку с каменного выступа на ряд, что пониже, со скамейкой «от Алана до Гвен». — Нравится футбол? — Отчасти. — Он пригладил волосы рукой. — Или мне просто нравится немного побегать. — М-м. — Выдавил парень. — Я думал, ты вспоминаешь, что бы такого можно рассказать! Ну, на мой вопрос. Он совсем не пытался скрыть свою навязчивость. Мелло снова покачал головой, на этот раз настойчивее, надеясь наконец отмахнуться от этой темы, но тот завопил только эмоциональнее: — Да ладно тебе... что, совсем никакой увлекательной истории? — Никаких историй не было. — Безапелляционно проговорил Мелло. — Я просто понял, и всё. Как-то, знаешь, в процессе своей эволюции. Один глаз перед ним сощурился: — Ну и ладно. Не хочешь — не рассказывай. Мелло цокнул языком и закатил глаза. Рядом с ним свалился большой кленовый лист, и он вздрогнул, прежде чем понял, что это такое. На пыльном сером камне под ногами лист разложился в гордом одиночестве. Они снова замолчали, наблюдая — каждый за чем-то своим, и думая о своём. То, что случилось с Мелло всего один раз, нельзя было назвать историей или рассказать как то, что от него хотели услышать: это было больше грустно, чем горячо. Больше безнадёжно и паршиво, по итогу. А чего-то стоящего у него так никогда и не вышло. Наверное, и правда, к сожалению, если смотреть на это сейчас. Может, стоило быть смелее с самого начала — и тогда был бы шанс получить что-то взамен на свой риск; ну хотя бы попробовать для себя, каково это, с тем, с кем... Бог всё равно должен был отвернуться от Мелло и после того, что произошло всего однажды. Так почему было не урвать побольше, да? Мелло часто думал об этом с тех пор. Всё вышло так неожиданно! Семь месяцев назад, в дождливую ночь, этот мальчик, которого он любил много лет, задал ему один вопрос, что поверг его в шок. Он подошёл к нему очень близко и смотрел на него щенячьими глазами. Ну, тот самый мальчик, что всегда думал о девочках вокруг себя и делился с Мелло вещами, которые он не хотел от него слышать. Мальчик, не читавший Уайльда и Болдуина, не смотревший Штат Айдахо и Бархатную золотую жилу, не слышавший о Карле-Генрихе Ульрихсе или даже Энди Уорхоле, — тот, кто, казалось, никогда до конца его не понимал. Не эту часть него. Тот, кому, в конце концов, была предназначена его ангельская защита и собственная семья. Мальчик, Мэтт. Мелло стоял в большом зале под витражными окнами приюта, с недовольством оценивал погоду за ними, и на его плече висела полная дорожная сумка, когда он услышал из его рта то, о чём даже не мечтал. Ему хотелось плакать от того, какой это был ужасный момент для подобных предложений: один вопрос, одна возможность, всё или ничего напоследок, — как последний раунд телевизионной викторины, где можно выиграть или уйти с ничем. Мелло знал свой ответ ещё задолго до того, как услышал вопрос, потому что в его голове похожее случалось слишком много раз. Но всё равно стоял и прилежно раздумывал над ним, притворяясь, что никогда не представлял ничего такого раньше. Он слишком привык не позволять, не надеяться и не рассчитывать на большее с тем, кто выбирает героинь с грудью побольше, когда играет в приставку, и... Он ответил утвердительно, в итоге. И получил в награду свой первый поцелуй. Так вышло, что вообще единственный до этого дня, если честно. Мелло унёс его с собой, не вытирая мокрые губы рукавом, как вещественное доказательство. Его живот гудел, и ноги расплавились под туловищем, оставляя следы подошв на ступенях приюта, скользящих, как горячий воск, после. Голова была похожа на разбухшее в духовке тесто, — тяжёлая и румяная. Это был его последний день в приюте «Вамми», где он рос. Он хотел запомнить тот до мелочей, крутить в голове, как что-то ценное, и бла-бла. Его мышцы были пронизаны какой-то неземной эйфорией, кости тряслись от восторга на каждом шагу, Мелло весь дрожал, и в голове не было ни одной здравой мысли. Но радость не длилась слишком долго. До ворот, или чуть больше. Потом — дождь щедро промочил его джинсовку, ветер продул её со всех сторон, принуждая растерять всякое добытое тепло по пути перед посадкой в самолëт. А сегодня в Лос-Анджелесе было солнечно, и он снова вспоминал об этом полвечера, как о сраной трагедии всей своей жизни. Каким-то образом, при всём своём уме и проницательности, Мелло удавалось оставаться в этих вещах глупым ребёнком за стенами Вамми. Он думал о чужих семье, детях, и собственном испытании с выражением лица девственницы Марии до самого момента, пока не собрался оттуда уходить, и слепо верил в то, что так и было задумано на небесах. А когда понял, какой это всё бред, стало уже поздно менять свои намерения. Как-то вот прям наложилось друг на друга. Может, именно это до сих пор и не давало ему смириться: проблеск света после тьмы предшествовавших дней, намёк на то, как всё могло сложиться, останься он тогда, и до сих пор заставлявший его продолжать фантазировать об этом перед сном. То, что намертво прилипло к Мелло, и никак не хотело его отпускать. Может, поэтому он снял крестик в Лос-Анджелесе и в последнее время редко молился — больше всё как-то просто молча лежал перед иконой в темноте и тяжело о чём-то думал. Чёрт его знает. У Мелло было новое предназначение здесь. Данное ему не Богом, а то, что он всегда держал в голове где-то неподалёку, и в итоге выбрал себе сам. Чтобы выполнить его, не надо было оставаться девственником и терроризировать чью-то семью своей безвозмездной любовью; надо было просто много работать и изо всех сил жаждать мести одному очень плохому человеку, из-за которого тогда, зимой, он и принял решение всё-таки уйти. Мелло всё ещё нравился мальчик, которого он оставил в приюте: вкус его языка и его тихий голос, — спустя эти семь месяцев, за пять тысяч миль, через океан, — всё ещё на губах, в мыслях. Но он не хотел говорить об этом или снова крутить его бедный образ в голове, как уже и без того заездившуюся там пластинку. Он поднёс горлышко к губам и сделал глоток. Пиво было таким тёплым, что Мелло засомневался, стоило ли вообще принимать его. Он спросил, наклоняясь со скамьи вниз: — Ну а ты? — и протянул свою бутылку обратно. Парень принял её, его лицо стало немного серьёзнее или просто решительнее. — Плавание. — Сказал он, отпивая. — У меня это было грëбаное плавание, мать записала меня туда лет в восемь. Не был одарён роскошью считать себя «нормальным» до старшей школы, получается. — Он рассмеялся. И Мелло стало забавно, поэтому он тоже хихикнул, прикрывая рот рукой. — Всё было просто. Мы, ну, переодевались в одной раздевалке. — Продолжал тот. Его лицо было таким розовым: то ли от неба вокруг, то ли вовсе не из-за этого. — Лет в двенадцать я смотрел на одного парня, и мне казалось... знаешь, мне даже не то чтобы казалось, что он мне нравится, это было по-другому. Просто было чувство, как будто среди всех, нас с ним особенно что-то роднит. Хотя мы даже не общались. — Он заговорил голосом умудрённого опытом старика: — Тогда я ещё не понима-ал. И Мелло усмехнулся на это тоже, помычал в ответ. Он снова взял горячую стекляшку в руки и приложился к горлышку, думая о чужих слюнях, оставшихся на нём. — В конце занятия у нас было пятнадцать минут вольного плавания. То есть, тренер говорил: «вы можете плыть, как хотите, и на любой дорожке. Можете прыгать с вышек, брать снаряжение». Можно было и домой пойти, но все выбирали остаться, потому что это были самые крутые пятнадцать минут! Единственное условие было — друг друга не переубивать. Жидкость во рту была такой тёплой, что добавить туда соду — и ей можно полоскать больное горло. Мелло покатал её от одной щеки к другой, прежде чем отправил вниз. — Так вот, в какой-то момент мы с этим парнем начали всё время плавать на одной, самой дальней дорожке, типо она посвободнее других. И мы делали что-то странное, по-реальному. — Что? — спросил Мелло, заинтригованный. — Я не знаю, что это было. Мы были под водой, и ещё специально ныряли поглубже, там было ничего не понятно... Просто плавали слишком близко, я думаю, и получалась, что друг друга касались: вроде как случайно, и в то же время нет. Не знаю. — Он пожал плечами. — Мы никогда не говорили об этом, когда выныривали. Ещё один лист с клёна присоединился к ним на скамейках. Теперь дунул лёгкий ветер, и пыль из-под ног сама покатилась вдоль рядов, и катилась до тех пор, пока не натыкалась на препятствие в виде ботинка или камня. — Ну я был прав, в итоге. И понял, что именно нас роднит, — вот. Мелло сдвинул брови. Он слушал рассказ, ему было больше нечем себя занять; ему казалось, он слушал внимательно, но почему-то история резко закончилась, оставив после себя впечатление, похожее на фрукт с вынутой сердцевиной. Ядром. И Мелло решился уточнить: — Подожди. Как понял-то? Если вы не говорили. — Ну, когда мне было четырнадцать, мы типо... Ну короче он отсосал мне в раздевалке. Мелло чуть не подвился своим пивом, не ожидая такого поворота событий. Чужие истории в свободной Америке бывали на удивление занимательными. Он перекинул ногу через ногу, садясь удобнее, и заметил: — Там же куча народу. — Ну в кабинке, в туалете. Пока там было вольное плавание... — А-а. — Да, — вот. И моя мать узнала. Мелло отдёрнул бутылку от губ, не успев сделать глоток. — Родители того парня каким-то хуем выяснили, позвонили ей… — Он поджал губы, сделав очень непосредственное выражение лица: — Ну я не стал отрицать. — И что она сказала? — Быстро спросил Мелло, с большим интересом, чем в принципе мог стоить ответ. Маленький ветер уже успокоился. Парень дёрнул плечами под синей тканью майки повторно, смотря вверх, как будто и его мать умерла, и он устанавливал с ней зрительный контакт. Его плечи были загорелыми, почти карамельными, в таком освещении. — Что я позор семьи, конечно. Сказала, я нахватался этого здесь: в нашей культуре такого нет, и она надеется, что с возрастом пройдёт... Мелло даже не знал, о какой культуре шла речь. Он гадал, кем тот был: может, турок, или испанец, или... — не то чтобы он был насмотренным в таких вещах, так что парень мог быть кем угодно. — Представляешь? — воскликнул тот эмоционально. — Мы приехали сюда, когда мне было четыре! Нахватался, мать вашу! Она вела себя, просто как бешеная: звонила отцу, истерила, что отправит меня лечиться, если он что-нибудь не сделает. По-реальному, это был худший день в моей жизни! — Вот блин. — Сказал Мелло, внезапно не зная, как ещё ему посочувствовать. — А что стало с тем, ну, вторым? — спросил он после долгой паузы. — Не знаю. — Пожал плечами. — Так и не понял, как они это всё узнали, ну, его родители. То ли услышали, как он кому-то рассказывал, то ли... Я его больше не видел. Пришлось же переехать. — Оу. Не знал, что ты тоже не отсюда. — Ага. Отец забрал нас в ЛА. Отсосы остались в Сан-Франциско, а здесь я снова изображаю нормального. — Усмехнулся он. — Ой, да? И как, получается? — Да ну на самом деле нет. — Тебе хотя бы понравилось? — поинтересовался с особой улыбкой Мелло. Он ощущал, что щёки были тёплыми; подозревал, что весь пошёл пятнами, из-за выпитого, и стал смеяться, уже особо не стараясь себя держать: — Меняющ... ха-ха, меняющий жизненный вектор отсос. — Умопомрачительно. — Ответил тот, тоже пускаясь в смех. — Всегда мечтал побывать в Голливуде, — и вот, попал сюда типо через постель. Мелло всё ещё продолжал заливаться, когда поймал себя на ковырянии лавки. Чужие имена, обведённые в сердца, остались у него под ногтями. Люди, что навсегда были заключены здесь друг с другом, как молодожёны на мостах, осыпались на асфальт, словно прах; вместо их имён на небесно-голубом — большая серая дыра. Смех каким-то естественным образом смешался с тихим «бля», и Мелло стал вычищать древнюю краску ногтями из-под других ногтей. — А у тебя было? — окликнул голос, когда его указательный был под безымянным. — Если не в приюте. Мелло задумался только на секунду. — Ага. — Пра-авда? — Ага. — Повторил Мелло быстро, вращая в воздухе кистью руки с наполовину почищенными ногтями, дополнил: — Ну только без родителей и вот этого всего. — Ладно, тогда что тебе нравится? — В каком плане? — Ну если тебе уже сосали. Расскажи, что больше всего тогда понравилось? Голое серое пятно без всяких подсказок смотрело на него со скамейки. — Ну когда глубоко. — Пфф. Пх-хах. — Смешно, да? — Немного. Просто ты ответил, как я ответил бы в десять. — Скептически заявил он. На затылке ползали мурашки. — Да ну, правда? С чего бы это? — возразил Мелло. — Потому что это самое очевидное? Первое, что приходит на ум? Типо, и девочки бы это сказали. Ну если их спросить, что нравится парням, — вот. — Да потому что это так. — Ладно, — парень примирительно поднял руки. — Как скажешь, не суть. Он склонил голову и решался на какие-то слова ещё несколько секунд. Мелло сидел в них неподвижно, чистя очередной ноготь, и поглядывал исподлобья. Его голова слегка кружилась и ему показалось, что соображать он стал как-то так себе, впервые за этот вечер. — Я тоже делал это кому-то. — Наконец признался парень с неопределённым мотивом. Он встретился с Мелло взглядом, и его лицо смотрелось мужественно в розовом свете неба. Брови Мелло приподнялись, его верхние и нижние ресницы захлопали друг о друга: — Да? И как? — Ну прикольно, наверное. Вроде. — Он задумчиво потёр шею. — Знаешь, мне понравилось, как они прутся от этого. Ты смотришь, и тоже начинаешь переться, — вот. — Понятно. — Сказал Мелло весело, сам не зная, что его так веселило. Парень улыбнулся ему, его глаза выглядели как два шоколадных медальона. Мелло сделал глоток пива, а тот так и не отводил от него взгляда; поставил бутылку под скамью, — он всё ещё смотрел. Солнце по-прежнему было над ними, игралось с цветокоррекцией, погружая всё в очередной новый оттенок. Мелло смотрел на чужое лицо в ответ, и он думал, их мысли вряд ли как-то отличались сейчас. На самом деле, Мелло был вполне уверен, что думали они об одном и том же. Поэтому он наклонился и поцеловал его. Легко-легко, как солнце полвечера щекотало горизонт, чтобы проверить, прав ли он. Весь вечер их губы шевелились в разговорах, дулись и морщились, прикусывались и сжимались, не подозревая, в чём ещё им придётся участвовать сегодня. И второй рот тоже сделал это, приветливый на контакт. Как только они соприкоснулись — они двинулись куда-то, поползли ближе, плотнее и плотнее, пока не оказались вдетыми друг в друга, как петли пряжи в вязаном шарфе. На ощупь его губы были такими, какими и выглядят человеческие губы в поцелуе со стороны: скользкими, подвижными; на вкус они были как пиво другой марки, под красной наклейкой на коричневой бутылке. Наверное, Мелло было это нужно. Ещё одно пиво, ещё один поцелуй. Так что он сделал ещё несколько движений, размыкаясь и соприкасаясь с чужим ртом. Несколько коротких, мягких движений, прежде чем отлепился и потянулся рукой обратно под скамейку. Было неплохо. Выловив пиво, Мелло закинул ногу на ногу, и пространство, которое он занимал на лавке, стало вдвое меньше. Когда он прислонил горлышко к губам, снова пришлось запрокинуть голову довольно далеко, чтобы что-то оттуда получить. Одна, две последние капли — не слишком щедро — во рту. — Бля, эти разговоры... ха-ха. — Сказал тот, чьи губы он только что поцеловал, снова используя их по первоначальному предназначению, и почесал свой подбородок, оставляя там блёклые линии от ногтей. Угол его челюсти был похож на раскинутый полосатый шезлонг, очерченный тенью и почти приглашающе-открытый на расшитом облаками фоне. Мелло смотрел за него. Они оба смотрели туда, наверх, допив последнее. Перед глазами — розовое, блестящее, как от пота, сгоревшее под июльским солнцем небо. Перистые облака, как башни из белоснежного песка на пляже, рассеивающиеся вместе с приливом. Мелло прикрыл глаза и шумно вздохнул, немного безысходно ответил: — Да уж. Смотреть, как солнце сползает вниз, в прямом эфире, было немного странно. Почему-то это казалось разоблачением: подглядывать за тем, как день становится ночью, как ночь становится днём, а не просто жить внутри этих незаметно подменяющихся самих по себе декораций. Подглядывание за тем, как кто-то выносит на сцену реквизит для следующего акта сквозь упавший занавес и погасший свет. Вдали отсюда, где-то ещё дальше клёнов за спиной, пели машины. Природа под ботинками тоже желала вставить свои три копейки: что-то стрекотало внизу, может быть, кузнечик или саранча. Мелло посмотрел-посмотрел, и резко повернулся, сузив глаза на лице напротив. Расчёс сбоку чужого подбородка стал маленьким белым комочком с покраснением вокруг. Парень тоже развернулся стремительно, как будто его позвали, хотя никто из них ничего не сказал. Его руки схватили предплечья Мелло, и Мелло неаккуратно упёрся своими руками в его футболку где-то сверху. Нога, закинутая на другую ногу, снова скатилась на дощечку лавки, ложась параллельно со второй. Это был комариный укус у него на подбородке, — подумал Мелло, — прежде чем он подался вперёд, и тот стало уже не видно. Как-то вместе, не сговариваясь, они столкнулись друг с другом; въехали сильнее, сцепились надёжнее, — язык к языку. Может, резоннее было досмотреть путь солнца и познать вселенную, зато так хотелось больше. Так Мелло получил свой третий поцелуй, размазавшийся ещё и на четвёртый. Губы ощущались дёргано, но приятно на губах; что-то густое и располагающее его к этому затрещало по всему телу, как навязчивое комариное «бззз». Мелло давно не чувствовал от кого-то такого тепла, так что он втянулся охотно, не жалея энергии со своей стороны. Вкус чужой слюны с пивом, утыкание в него со звуками, его кисти, невесомо висящие на локтях, — всё было каким-то плывущим по течению и смазанным. Его отрывистые движения замирали, касаясь губ, отталкивались от них, и снова отстранялись в воздух, похожие на слишком уж размеренные прыжки на батуте. Соединение — язык — разрыв, соединение — язык... Это было легче, чем с Мэттом, получалось естественнее, чем с ним тогда. Язык сам скользил куда-то, когда их рты соприкасались, на этот раз примерно понимая, что ему делать. Было ещё не привычно, и Мелло старался погрузиться в это, откидывая неуверенность. Вместо того, чтобы позволять рукам болтаться без дела, он дал им взлететь; схватился за голову парня перед собой. Пальцы прижали его ухо к черепу, и между ними вылезли торчащие пучки гладких волос. Тогда Мелло притянул его ближе, утыкая в своё лицо. Парень задвигал губами бодрее в ответ, и Мелло был рад, что удалось научиться сосаться в приюте ну хотя бы как-то, и сейчас выходило вроде как по-человечески. Он полулежал на спине, свесив одну ногу со скамейки теперь, а ещё одно тело висело над ним в воздухе. Его руки опирались на скамейку по бокам от шеи Мелло. Кожа его плеч пузырилась мурашками, по цвету как абрикосовая газировка. Он весь напрягся, как будто боялся бросить на него свой вес, но в конце концов всё-таки упал сверху, смешивая их конечности и слюни на узком пространстве двух деревянных дощечек. Нога в джинсовых шортах поползла по ребру ноги Мелло в тонком хлопке, в шатком нагромождении тел. Когда он заваливался вперёд, его рука как будто невзначай мазнула по ноге сверху, и Мелло выдохнул между его губ, как в алкотестер, прежде чем она исчезла. Его язык был на губах, на языке, на дёснах и зубах, — везде. Как глоток освежающего фреша, или лучше. Мелло нашёл эту руку где-то среди остальных конечностей и положил её обратно на своё бедро. То, что он любил Мэтта, было здесь не при чëм. Потому что, даже если это ощущалось предательством, — это просто глупо. Это им не было. Мелло ушëл оттуда не для того, чтобы продолжать хранить верность этим чувствам, лелеять их. Так что он и не собирался. В животе копился зуд. Мелло даже не успел точно подметить момент, в который его футболка задралась, и рука, которая послушно лежала у него на ноге, погладила его и под ней. Он успел только подумать, что сейчас она сотрёт с него всё святое и ахнуть, когда его тело дёрнулось, как от тока, практически неуправляемое, совсем само по себе. Вот — он открыл глаза и пронаблюдал чужую реакцию, вот — закрыл, погружаясь в темноту поцелуя снова. Парень смотрел на него под своими руками, когда глаза Мелло ещё были открыты, и образ отпечатался на внутренней стороне его век. Он смотрел, как смотрят на новую тачку или связку банкнот, на что-то, чему завидуют. Как смотрят на того, кого хотят. Мелло не знал, что нужно делать. Он вцепился в его шорты по бокам, заземляя его бёдра на своих ногах, потом — двинул руками выше, щупая рёбра через ткань майки, продолжая двигать раскрытым мокрым ртом в беспорядке, вдыхая запах средства от укусов насекомых глубоко в себя, стараясь ни о чём не думать и не волноваться. — Хочешь, чтобы я тебе отсосал? — запыхавшимся шёпотом спросил голос ему в рот. Семь месяцев назад он выбрал отвязать себя от всего, что держало крепко, и не получилось. Но эта привязанность всë ещё была здесь скорее по недоработке, чем по его личному желанию быть еë носителем. Она мешала ему. Только потому, что пока он не имел шанса о ней забыть. Мелло поцеловал тяжело дышащий рот ещё один раз. И это было похоже на шанс. «Забудется со временем», — решил он. А пока стоило принять во внимание то, что они с Мэттом всё равно больше никогда не увидятся. Что он никогда не предложит ему отсосать, поцеловаться, что у них вообще больше ничего не будет, — вот что было аргументом. До последнего дня и выигранной им викторины они хорошо дружили, ни больше, ни меньше, и примерно тогда же был последний раз, когда, тайком от Бога, об этом ещё имело смысл хотя бы помечтать. — Хочу. — Честно сказал он, отрывая губы только чуть-чуть. Потому что в мире были и другие мальчики, и от этого стоило оттолкнуться сегодня. — Ты не стесняешься? — А должен? Вместо ответа был пятый поцелуй. Или шестой, он уже не совсем понимал, как их считать. А потом его живот закрыла ладонь: пять растопыренных пальцев, резко упавших туда будто кленовый лист; бантик из шнурка на поясе, что спешно распустился во второй руке; и его шорты, ползущие вниз. Мелло плотно сомкнул губы и задержал воздух во рту, пока не выдыхая, как делал, когда пытался курить чужие сигареты. Слух обострился. Вечер был оживлённым вокруг них. Мелло всё ещё мог слышать разговоры кузнечиков в густой длинной траве у себя за спиной, и то, как листья шуршали, подпевая двум дыханиям на лавке. Но потом все звуки сузились только до них двоих. Чужая рука быстро оказалась на оголённом участке у него между ног. Шорты и трусы — на ляжках, ниже. Рука погладила его там, и Мелло громко вздохнул, что-то пикнув, ни о чём не помня. «Ну, это должно произойти когда-то», — решил он. Всё-таки, ему было уже пятнадцать с половиной. Его тело реагировало бурно, как будто хотело всего на свете. Он задышал глубоко и даже не успел сообразить, как язык вытянулся из его рта и сменил на посту ладонь. Так быстро, так странно, сразу мокро, и больше не видно чужого лица. Пальцы вцепились в бортики скамейки, и ногти снова вонзились в рассыпчатую краску. Мелло сказал: «ах», и почувствовал свои красные щёки, и почувствовал чужие губы на себе, и нужно было справиться со всем этим одновременно, а он только смотрел с раскрытым ртом, как если бы случайно зашёл в комнату в самый неподходящий момент. Мелло видел свой открытый живот, когда подглядывал. Его пупок поднимался и опускался вместе с ним, когда он дышал. В его груди было так много воздуха, что он мог циркулировать только медленно и тяжело. Он ещё никогда не смотрел на себя такого: на то, как напрягаются собственные бёдра, сжимаются пальцы, как хочется кричать, когда кто-то целует кожу и гладит языком. Это было любопытно. Он видел перед собой чужую макушку: прямые гладкие волосы, растущие из центра в разные стороны, как фонтан, — их концы подскакивали, когда она двигалась. И когда она двигалась, Мелло издавал какой-нибудь звук, который не мог в себе удержать, крепче хватаясь за скамью, подскакивая бёдрами навстречу. Нога тёрлась о деревяшку, угрожая оставить на память занозы. Он наконец сумел прочитать выведенное под ней, тоже на чью-то долгую память: Здесь были Честер и Джуд 05/17/98 «Интересно, было ли им тогда также весело», — подумал Мелло. А сегодня он просидел на них весь вечер. Что-то особенное пробежало от промежности до пальцев ног, и он накрыл свой рот ладонью, приподнимая затылок, поражённый и не соображающий. На солнце чужие тëмно-каштановые волосы блеснули перед ним медным. На самом деле, это выглядело очень даже красиво, но Мелло отвернул голову и прикрыл свои глаза. Кожа его ляжек мялась под кончиками загорелых пальцев, как мякоть какого-нибудь фрукта. Он дышал через рот, чувствуя, как лицо потеет от подбородка до линии волос, а волосы пристают ко всему, как свисающие с головы куски липкой ленты. С этого момента он видел происходящее только случайно, сквозь щели век. Мелло не знал, сколько времени прошло так, да было и неважно. Он хотел только, чтобы это не останавливалось. Теперь руки взялись за его колени, торчавшие вверх, и он хныкнул себе под нос, когда, опираясь о них, парень подался вперёд, прислонился носом к волоскам, которые он забыл побрить, и везде в паху стало тепло и мокро от его рта. Опора под спиной показалась такой невесомой, что, может быть, Мелло падал куда-то сейчас. Все звуки пропали. Как будто их и не было. Мелло открыл глаза и стиснул бёдра, смотря в никуда и прислушиваясь к ничему. Его глаза и уши были пустыми. Было слишком хорошо, и от наслаждения он даже не мог пошевелиться. Он удивлённо вздохнул, хватаясь за кислород, когда напряжение пронзило низ его живота. И тогда всё закончилось. Листва зашумела, и чужой вес скатился с него, словно лишние фунты после диеты. Мелло не успел даже понять, что он близко, заранее, или предупредить. Он рассчитывал, что это продлится дольше, и теперь не понимал, должно ли ему быть за это неловко, нужно ли что-то сказать. Сердце колотилось, как бешеное, и дыхание было похоже на ураган. Он лежал, и не мог в это поверить. — Нуу-ак? — громко и неразборчиво крикнули ему над ухом, но Мелло пытался отдышаться и не стал размениваться на отзывы. Так было секунду или две, за которые он бездумно вытер себя ладонью и смотрел на свои скользкие пальцы, как будто не узнавая. Потом Мелло услышал смачный плевок, прямо-таки от души, на землю. Он быстро опёрся руками, перевернулся набок и свесил голову с края скамейки, чтобы увидеть на земле чужую слюну вперемешку со спермой и песком. Поморщился и лёг обратно. — Разбрасываешь мой генетический материал. — Буднично заметил он, когда рассудок втиснулся назад в голову. Зрение стало чётким и слух — тоже. — А что, глотать? — Ну хотя бы не под ноги. Парень переступил через плод собственных стараний и снова присел рядом. — Извини. Мелло кивнул ему, быстро натягивая на место бельё. Он лежал, раскинув конечности, и не чувствовал, что они уже готовы использоваться, как раньше. Всё его тело стало ощущаться как-то немножко по-другому. Но быть голым больше не хотелось. — Знаешь, ахуеть, ты настолько белый, — задумчиво запустил в воздух парень, сидя у его ступней. Мелло промычал, на этот раз довольно лениво. — Нет, когда я увидел тебя в первый раз, я, конечно, знал... просто не думал, что даже волосы!.. — Это какой-то хуëвый комментарий. — Заметил Мелло, подтягивая ноги в коленях к себе. Он старался не обращать внимания на неприятное влажное и липкое ощущение под трикотажем; решил, что сможет постирать всё, как вернётся домой. — Это и есть «хуёвый комментарий», — усмехнулись ему в ответ. И Мелло сжал зубы, чтобы не смеяться. — Если не можешь сказать ничего умнее, то лучше заткнись. — А что ещё сказать? Что ты красивый? — Хотя бы это. — Ты красивый. — Сказал парень спокойно и внятно. Это было то, что Мелло начал замечать: в Лос-Анджелесе люди стали чаще смотреть на него так, — то, что сложно было представить себе в приюте. Там лицо было дополнением, идущим после мозгов и после конкурентоспособности, желания конкурировать: приложение к приложению, лишний засунутый в фантик жвачки вкладыш. Они считали его ребёнком, инструментом для вычислений, гоночным болидом в соревновании на искусственно созданной пластиковой трассе. Может, тем он и был. Но только не тут. ЛА был с Мелло абсолютно новым, другим. Тут чужие глаза поедали его, как будто он был алмазом, сияющим в самом ярком солнце мира. Он мог нравиться, привлекать внимание. Всё здесь, включая пальмы и океан перед длинным пирсом Манхэттен-Бич, смотрело на него этими распахнутыми глазами с дрожащими ресницами. Убрав разлохматившиеся волосы с лица и улыбнувшись, он сказал, теперь взрослый и красивый: — Спасибо. — Ещё привыкая к этому отношению. Лицо перед ним было блестящим от пота и радостным, капельки полировали скошенный подбородок, и, накрытые губами, в середине лица выглядывали ровные зубы. Он тоже был красивым, со своими этими скулами, шрамом на брови и густым стогом волос. Мелло особенно не успел полюбоваться или даже просто заметить это раньше, но сейчас убедился и ответил: — И ты. — Ловя в ответ ещё более широкую улыбку. — Спасибо. Время в США дало ему много всего, действительно много, взамен на его порядком потасканное чувство влюблённости. Его новая реальность была заманчивой с тех пор, как он впервые открыл глаза в собственной постели вдали от Уинчестера, и за эти месяцы Мелло по-своему полюбил её в ответ. — Эй. — Что? — А ещё раз встретимся? — спросил парень, косясь на него. Мелло не знал. В свободной жизни ничто нельзя было предугадать, а ещё — ничто и ни к чему его не обязывало. Он поводил пальцем по своей голой ноге, задумчиво, и в голове стало так просторно, что все решения терялись где-то на её большом пространстве, не приходя сразу. Два раза они встретились случайно, а третий раз имел возможность стать намеренным. — Да. Можешь записать мой номер. — Ответил Мелло. «И имел место быть», — решил для себя он.