И двадцать пятый — джокер

      Финник Одэйр уставился в потолок невидящим взглядом. Горло пережимало и саднило, где-то в переносице щипало, в глаза словно насыпали мелкого песка — но дать волю слезам казалось сродни признанию поражения.       Предпоследний раз он плакал в шесть лет — когда соседка с деланным участием и плохо скрываемым радостным огоньком в глазах сообщила, что «Таурус» затонул во время шторма, а с ним — и вся команда. Отец и мать редко выходили на промысел вместе, но тот злосчастный рейс был именно таким… Муж сестры отказался брать в дом лишний рот, брат сам неделями болтался в море — и Финник оказался в приюте.       Первое, что тогда пришлось уяснить там — за слёзы забьют, и лишь пока ты не показываешь слабость, тебя не тронут. И Финник научился не плакать. Строгая сухая Сара Спенсер, воспитательница приюта, только недовольно поджимала губы, когда обрабатывала спиртом ссадины, но так ни разу и не услышала ни слова жалобы. И, может быть, именно это оказалось решающим, когда однажды она выдавила из себя: «Иди-ка посчитай, из скольких камней сложена дорожка от ступенек до ворот, и из скольких — от ворот до ступенек. И причешись», а на изумлённый вопрос, зачем, с какой-то горькой усмешкой добавила сквозь зубы: «Вдруг понравишься фее-крестной».       Финник и сейчас помнил тот день до мельчайших подробностей: на одной из скамеек недалеко от дорожки и правда сидела женщина, показавшаяся тогда ему очень старой и совсем не похожей на добрую волшебницу. И момент, когда она молча поманила его к себе, взяла за руку и повела к воротам, совсем не ощущался как чудо. Так же молча она привела Финника в свой дом, накормила и уложила спать, а он всё пытался понять, почему все смотрели с завистью, когда он уходил с этой странной немой женщиной. Как ему повезло, Финник понял уже позже.       Мэгз Флэнаган, Победитель Одиннадцатых Игр, так и не вышла замуж. Как однажды с грустной улыбкой объяснила она сама, ей не хотелось, чтобы Капитолий мог протянуть руки к её детям — и они не родились. Но сердце не терпело пустоты — и раз за разом Мэгз приходила в приют, брала ребенка на воспитание, раз уж он всё равно уже родился, растила его — и отпускала. Финник был последним, она и так уже сомневалась, стоит ли брать очередного воспитанника — возраст всё чаще напоминал о себе — но, увидев его, всё-таки решилась. «Ты так похож на моего сына из моих снов», — как-то сложили пальцы Мэгз, когда она поправляла одеяло, думая, что Финник спит. И она отдавала ему всю любовь, которую не смогла отдать своим детям.       Добрая молчаливая улыбка Мэгз не заменила улыбку мамы, она стала даже дороже. Мама любила его как своего сына, Мэгз — как Финника Одэйра. Мэгз стояла на месте ментора во время его Жатвы, и когда Финник в ужасе смотрел со сцены на радостную толпу, на людей, единственным счастьем которых в тот момент было, что их и их близких Жнец обошел стороной, Мэгз была рядом, и её пальцы раз за разом складывали короткое послание. «Ты вернёшься». Финник видел, как она крепко сжимает зубы, чтобы он не заметил трясущийся подбородок. «Ты вернёшься». Он поверил, как верил уже много раз, — и он вернулся.       А через два года после своих Игр Финник плакал последний раз. Тогда после тура Победителя Сноу поздравил его с удачным выступлением и тихо добавил, что бывает, что рыбацкие лодки тонут, и, если Финник не согласится отужинать с сестрой министра транспорта и выполнить ее определенные пожелания, шансы, что затонет лодка брата, значительно возрастут. Финник выполнил всё, а потом, вернувшись в ставший родным дом, выл в голос, слёзы перемежались с приступами рвоты, а Мэгз умывала его, прижимала к худой груди и беззвучно плакала вместе с ним, уткнувшись лицом в мокрые волосы — и Финник чувствовал, что его молодое, совершенное и сильное тело — ничто рядом с силой воли этой такой хрупкой и такой родной женщины, и только она может помочь пережить всё это. И она помогала, как могла, как умела — и тогда, и потом, когда Сноу раз за разом упоминал сестру и её детишек, требуя покорности и выполнения приказов. Финник мог рассказать всё, действительно всё, сгорая от стыда, но зная, что Мэгз выслушает, обнимет — только её объятия были честными и настоящими — и станет легче. И, несмотря на стыд, несмотря на бессилие что-то изменить, легче действительно становилось. Финник даже научился с этим жить. Почти.       Капитолийцы, вереницей забавляющиеся очередной живой игрушкой, не верили в любовь, они не знали и не понимали, что это такое, для них это было смешным рудиментом. И, появляясь в Капитолии снова и снова, Финник и сам заражался этим цинизмом. А потом, приезжая домой, обнимал Мэгз за плечи, прижимаясь подбородком к седому пробору — он давно уже был на голову выше своей покровительницы — и чувствовал такую нежность и понимал, что любовь — есть.       И вот теперь просились на волю давно забытые слёзы.       Сам Финник был готов снова стать трибутом. Даже больше, после странного разговора с Хеймитчем Эбернети, Победителем из Двенадцатого, в котором прозвучали осторожные намеки на то, что самое время пошатать трон под Сноу и что юбилейные Игры станут незабываемыми, Финник не только был готов — он хотел выйти на Арену. Но вот решительно поднятая рука Мэгз и резкий кивок головой, подтверждающий её требование стать трибутом вместо Энни, оказались для Финника не просто неожиданностью — ударом.       Умом Финник всё понимал.       Он знал, как Мэгз ненавидит Игры, похоронившие столько молодых людей, почти детей, для которых она ненадолго оказывалась наставником, как она каждый раз жалеет, что не может выйти вместо любого из них, ещё и жизни-то не видевших. И теперь, когда наконец-то появился шанс закрыть собой молоденькую девушку, спасти её из лап Сноу, Мэгз им воспользовалась.       Но понимал Финник и другое: для многих Арена станет приговором, а в восемьдесят лет — приговором неизбежным. И рано или поздно он не сможет защитить, спасти.       И Мэгз уйдет.       А он не был к этому готов. И сомневался, что когда-нибудь будет.       ***       Громко хлопнула дверь. Финник рывком почти скатился с кровати — рефлексы давали себя знать — и обернулся.       «Сноу ведёт свою игру», — не задумываясь, перевел он быстрые движения пальцев наставницы. Финник давно выучил язык жестов, но сам им почти не пользовался — слышала Мэгз прекрасно, да и движения получались слишком размашистыми. «Не кричи», — усмехалась в таких случаях она.       — Тебе не стоило в это лезть, — поморщился Финник. Мэгз решительно покачала головой.       «Девочке ещё жить и жить. Не злись на неё».       Финник только вздохнул. Уже давно улеглась в душе злость на само существование Энни. Девушку было даже жаль — вполне вероятно, Сноу решит, что Мэгз защищает не абстрактного трибута, а человека, который дорог её воспитаннику. И тогда, если вдруг что-то действительно пойдет вразрез планам президента, тот может попробовать отомстить, захватив Энни и причиняя ей боль. Но тут Финник был бессилен, а для девушки шансов выжить всё-таки оставалось больше, чем на Арене. А вот Мэгз…       «Всё будет так, как должно быть», — кивнула Мэгз. И — Финник прекрасно знал — если наставница считала, что права, спорить было бесполезно.       — Про Сноу — что ты имеешь в виду?       «Он боится эту девочку из Двенадцатого. Будет действовать наверняка. Эта история с джокерами — не просто так».       — Вот даже как, — оживился Финник. — Но откуда?..       Мэгз только загадочно усмехнулась.       «Кто будет принимать всерьез старуху, которой давно уже пора выжить из ума. Завтра джокера будут вроде как выбирать. В чаше будет много бумажек, но имён будет всего несколько. Тех, кто сможет её убить».       — Но профи из Первого и Второго…       «Сноу не настолько верит дистриктам, чтобы полностью положиться на них в этом деле. Он вообще не верит выходцам из дистриктов. И вполне может предполагать мысли об измене».       Финник промолчал, надеясь, что лицо осталось достаточно бесстрастным. Впрочем, за почти восемнадцать лет ему так ни разу и не удалось обмануть Мэгз хоть в чём-то.       «Просто будь осторожен», — Мэгз взъерошила морщинистой рукой волосы воспитанника и слабо улыбнулась.       — Буду, — кивнул Финник. — Я очень хочу посмотреть, что из этого получится. Посоветуешь ещё что-то?       «Пока нет. И не забудь, тебя ждут».       ***       — Без объединения с союзниками и создания коалиции выиграть сложно. Особенно в играх, навязанных президентом, — в голосе мужчины напротив явно звучал намёк на нечто большее.       Финник слушал Хеймитча Эбернети вполуха. Громкая музыка и полупьяный гогот за соседним столиком раздражали одинаково сильно. В голове мысли перебивали одна другую, мешая сосредоточиться на главном. Неужели то, что прозвучало в прошлый раз, не показалось?..       — Что ты думаешь? — продолжил тот, не скрывая пристального взгляда. Финнику наконец удалось сформулировать основной вопрос.       — Почему я должен доверять тебе?       — Думаешь, я пытаюсь просто помочь своим? Знаешь, человеку, менее способному думать, я бы ответил, что дело не в доверии, дело в выживании. Но тебе… Зачем тебе выживать?       Финник хотел было рассмеяться в ответ, но наткнулся на острый и неожиданно трезвый взгляд. Хеймитч подался вперёд и, всё так же сверля глазами, тихо добавил:       — Ты хочешь продолжать жить так, как живёшь?       Финник, манерно откинувшись на стул, долго разглядывал растрепанного мужчину напротив. Так верить или нет?       — Завидуешь? — высокомерно бросил он. Хеймитч только фыркнул в ответ.       — Нет, сочувствую. Я же жил так же. И почти спился, лишь бы выбраться из этого дерьма. Ответь хотя бы себе, — он наклонился ещё ближе и теперь говорил еле слышно, — что тебе терять, кроме своих цепей?       Поверить было страшно. Не поверить — ещё страшнее.       — Сестру, — решился Финник. — Брата. Племянников.       — А если они будут в безопасности? — вкрадчиво уточнил Хеймитч.       — Как?       Теперь задумался уже Хеймитч. Несколько невыносимо долгих минут он только рассматривал, как плавится лёд на дне стакана. Финник ждал.       — С началом Игр их эвакуируют в Тринадцатый, — наконец со вздохом прошептал Хеймитч, приблизившись так, что в нос ударил запах дорогого виски.       И вот теперь Финник поверил. Само слово «Тринадцатый» было запретным в Панеме, произносилось только шепотом в кругу доверенных и с риском нажить большие проблемы. А уж если с Тринадцатым признавалась связь…       — Что я должен делать?       — Китнисс, «сойка-пересмешница», нужна революции, — медленно проговорил Хеймитч на ухо. — Поэтому её нужно вытащить. Если повезёт и всё пойдет по плану — прямо с Арены. Если всё-таки нет — то после ее победы. Но выжить она должна в любом случае. Любой ценой. Это символ, за ним пойдут, и никому не поверят так, как ей.       — Что странно, учитывая их комедию со свадьбой, — протянул Финник. Перспектива охранять девчонку не очень вдохновляла.       Хеймитч только криво усмехнулся.       — Самый сложный для раскрытия обман — это обман самого себя. Она может думать, что хочет, но… Впрочем, как тебе угодно. Это сейчас неважно.       — Против всех будет тяжело…       — Не против всех. Третий, Шестой, Седьмой, Восьмой, Одиннадцатый — не враги.       — Не слишком ли шикарный эскорт для одной пигалицы? — фыркнул Финник. — Тогда зачем я?..       — Ты слишком опасен в качестве врага. И у тебя самая надёжная мотивация, — невесело хмыкнул Хеймитч. Вопрос о количестве заговорщиков он снисходительно проигнорировал — и это было лучшим ответом. — Поэтому — это отличный вариант для всех. Поверь мне.       И Финник уверенно кивнул в ответ.