_____
Свечей в палатке не было, потому любая тень, направляющаяся к ней, обязательно обнаружила бы себя — ярко горел центральный лагерный костёр. Любая тень, кроме его; не читали его движений тени, ни на солнце, ни в ночи. В этом мире он существовал, и для этого же мира он был мёртв. Немым осталось и зеркало, когда полог палатки отодвинули в сторону; в нём отразился далёкий огонь, пара укрывающихся плащами силуэтов близ него и больше ничего. — Добрый вечер, радость моя. — Произнося это, Астарион ощерил клыки в улыбке. Снаружи мелко накрапывал дождь, и копна его белокурых волос примялась. — Наслаждаешься красивым видом? — указал он на зеркало свободной от бутылки рукой. Друза пододвинулась, освобождая место для позднего гостя. Пальцы гладили красную обложку «Клятв и догмат паладинов». Вряд ли она вернётся к ним в ближайшее время — с появлением Астариона вечер всегда переставал быть томным. — Благодаря тебе. Лихо ты всё провернул. Он легкомысленно пожал плечами: дескать, мелочь. — Ты даришь мне милые книжки вроде «Некромантии Тхая», а я использую свои таланты, чтобы делать небольшие ответные презенты тебе. — Он отпил из бутылки и снова закупорил её своей ладонью. По носу мазнул лёгкий металлический запах. Астарион полулежал на её одеяле, как в своих личных апартаментах. — Только вот какая жалость, что я не учёл одной маленький детали: как только у тебя появится своё зеркало, ты перестанешь прокрадываться в мою палатку по ночам. Упущение, гигантское упущение… Друза проводила взглядом каплю крови, сползшую по его подбородку. Астарион мигом поддел её пальцем и слизнул. Тонко улыбнулся, полный вампирского обаяния, как костёр поленьев: — А я ведь ждал тебя этой ночью. Гадал, когда же ты появишься, изменив всё. Но ты так и не пришла... Поэтому я здесь, дорогая, — он развёл руки, и густая кровь в бутылке грузно накренилась. — Пришёл подставлять себя под твой строгий взор. Моё любимое зеркало. — Ты пришёл не только за этим, — медленно проговорила Друза. — Ты напиваешься. Астарион отнял горлышко бутылки от губ. — И было бы славно, выпей ты со мной, моя кровожадная подруга. Я уверен, у наших добрых друзей Сердцетени или Уилла найдётся для тебя бокал-другой вина. По правде говоря, оно бы сильно упростило наш дальнейший разговор, сделало бы его… приятней. — Ты уже спрашивал вчера и позавчера, и я сказала, что не хочу так больше. Я пока не передумала. — Только не говори, что ты это серьёзно! — вскинулся Астарион. — Я прошу о такой малости, неужели тебе жалко? Ты часто кормишь меня, почему бы не покормить сейчас? Для тебя же без разницы, сыт я до этого или нет, это для меня всё отличается, как небо и земля. Друза глянула на него из-под бровей. — Почему бы не напиться моей крови, а потом не пойти на охоту, если оно тебе так надо? — О, поверь мне, я пытался, — мрачно сказал Астарион, опускаясь обратно на одеяла. Он рассеянно покачал бутылку крови, будто гонимый волнами кораблик. Ободок горлышка уже подсох. — Но пока я охочусь, опьянение и счастье, как бы это сказать, не исчезают, а притупляются. Нет того восторга и власти над жизнью, пусть даже чужой. Это, — он поднял руку, — кровь кабана. Остальное я выпил на месте. И сейчас, Друза, мне не хватает лишь самой малости: крови по-настоящему сильного существа. Твоей. Он не сводил с неё глаз. Голая кожа, которой касался взгляд, начинала ощущаться чужой. — Ты поддаёшься голоду, Астарион. Ничего хорошего это не сулит. В тот раз ты был не в состоянии даже стоять на своих двоих. Он едва не подлетел на месте. — Да потому что я грёбанных двести лет перебивался крысами! Не находишь, что контраст между ма-аленькими худосочными тварями, их блёклой, непитательной кровью и кровью сильных, думающих созданий… что вот разница между всем этим — великовата? Не кажется? Представь, что нищий, который всю жизнь лобызался с тухлой рыбой в канаве, попадёт на банкет сливок общества. — Астарион недобро рассмеялся. — Да его же свалит за считанные минуты, и он заблюёт все залы! Схожий эффект переедание оказало и на меня, но теперь, — он подался вперёд, — но теперь-то я уже прошёл это, я уже привыкаю к силе, на этот раз всё будет иначе. Ты увидишь, каким я могу быть. Я увижу, каким я могу быть. Друза коснулась своей шеи, вся в сомнениях, как он — в волнении. — Ты точно хочешь потворствовать прихотям монстра внутри себя? На этот раз Астарион расхохотался, несдержанно — смех вышел рваным, точно случайная рана. — Нет монстра внутри меня, есть просто я, каким я стал и каким меня сделали! — Он затих и посмотрел на неё по-новому. — И просто ты, кстати говоря… Ты же не считаешь, что внутри тебя есть кто-то ещё, верно? Помимо меня в некоторые ночи, разумеется. — Сейчас это неважно. — Она нашла его длиннопалую ладонь своей узкой, тяжёлой рукой и накрыла. Бутылка стояла рядом, почти пустая, лишь на дне остатки крови сворачивались, присыхая к стенкам. — Если ты уверен, что этот монстр — это ты и есть, тогда всё в порядке. Ты-то мне нравишься. — А как ты мне нравишься, прелесть, — промурлыкал он, нависая над ней. «Клятвы и догматы паладинов», брезгливо подхваченные за самый кончик обложки, оказались отброшены куда-то к зеркалу за ненадобностью. То было чуть меньше, чем у Астариона, и не такое богато украшенное; простенькая рама, местами покоцанная поверхность, будто об неё точил железные когти кот. Но Друза во всех зеркалах была Друзой, какая разница? Из-за плеча Астариона она как раз снова нашла своё отражение: согнувшееся в нелепой позе, с ладонью, которая держалась за воздух; а её лицо выражало эмоции, которые она прежде знала лишь по внутренним ощущениям. Так можно впервые побывать в месте, которое до того видел лишь отмеченным на картах или иллюстрациях книг. Друза остановила Астариона, расстёгивающего пуговицы её рубашки — чтобы не испачкалась. — Как твой голод ощущается? Это похоже на то, что испытывают живые, когда хотят есть? — Она повела острым плечом, сбрасывая ткань. Астарион задумчиво и нетерпеливо поигрался с одной из пуговиц. — Нет, думаю, это ни на что не похоже. Возможно, такая резь может возникнуть от какой-нибудь болезни, но я сильно в этом сомневаюсь. Что-то будто ест мой желудок изнутри, каждое мгновение в течение последних двухсот лет я чувствую эту режущую боль. — Он поднял на неё глаза в алом мареве, даже в полной темноте они посверкивали. Картина напоминала вынутый из тела меч, сверкнувший отблеском украденной жизни. — И она полностью исчезла лишь в тот раз, когда ты дала мне напиться из себя, целиком утолив голод. Несколько кратких мигов… это то, что мне положено. А потом всё возвращается на свои места. Астарион взял Друзу за шею и направил вниз, чтобы она легла так, как лежал до того он. Бутылка, отпихнутая его коленом, глухо откатилась в сторону и мягко ударилась о походный рюкзак. — Сейчас я уложу тебя сюда, укрою собой от всего мира, досыта напьюсь твоей сладкой крови и стану сильным и счастливым. А потом мы дождёмся, пока закончится этот поганый дождь, найдём в лесу, под сенью деревьев, сухую полянку, и там я точно так же уложу тебя, но уже для того, чтобы счастливой стала ты, моя любовь. А завтра, когда мы непременно встретим тех, кому ты захочешь надрать зад, я покажу, что ты дала мне… — Он тихонько рассмеялся ей в шею. — О-о, от них и мокрого места не останется! В отличие от тебя… Под лопаткой Друза ощутила ремень, его холодная пряжка вжалась в голую кожу, и был этот холод лишь немногим ощутимее Астариона. Его ледяные руки легли на её плечи. А потом она оторвалась от одеял и оказалась где-то высоко. И тогда стало по-настоящему холодно._____
— Скажи, Друза, а не снится ли тебе кто-нибудь из твоей прошлой жизни? — полюбопытствовала Сердцетень одним из вечеров, когда обе отогревали у костра задубевшие ступни. — Возможно, кто-то ждёт тебя где-нибудь в Мензоберранзане или во Вратах Балдура. Кто-то особенный. Можешь не отвечать, если не хочешь. — Я размышляла об этом, — призналась Друза, вороша угли примитивной кочергой в виде палки подлиннее, у которой уже почернел конец. — Даже боялась этого. Однако не думаю, что в моём прошлом было что-то настолько хорошее. А если и было, то оно уже… в прошлом. — Ого, вот это открытость новому! Я-то думала, тебя волнуют такие обыденные вещи, как семья и любимые домашние животные. Ну, учитывая твои паладинские начинания. — Ты смеёшься над моими паладинскими начинаниями, а сама радуешься идее спасти беженцев. Я же вижу. Сердцетень сдула чёлку со лба и усмехнулась: — Иногда я поражаюсь твоему умению хорошо видеть одни вещи и быть совершенно слепой к другим. Не пойми неправильно, я не оскорбляю. Но как ты поняла, что я буду рада спасению тифлингов? — Потому что они чем-то похожи на тебя, и ты переживаешь за их судьбу, — удивлённо вскинула брови Друза. — Я не права? — Нет, — после короткого молчания сказала Сердцетень, — права. Но как ты пришла к этому? По аналогии с собой? Потому что сочувствуешь и понимаешь только тогда, когда сама испытываешь что-то схожее? — Наверное. Мне казалось, так у всех. Как можно понять то, чего не пережил? — М-м, — неопределённо отозвалась Сердцетень, и Друза пихнула её в плечо. — Ой ладно тебе. Необязательно же прямо быть в такой ситуации. Достаточно просто наблюдать из тени и всё подмечать, этому учит не только Тёмная Госпожа, но и любой уличный проныра, пусть и посредственно. Мне видится это так: ты очень сосредоточена на себе, и из-за этого проникаешься только теми, кто сильно похож на тебя. Горстка хвороста упала в костёр и подняла сноп искр. Они исчезли в тёмном небе, на миг наполнив его десятком новых звёзд. — Ты ведь похожа на меня, да? — на всякий случай уточнила Друза, откладывая палку. — Мы обе без памяти, с червяками в головах, в компании каких-то ненормальных… Сердцетень лукаво глянула на неё. — Что? Ты уже записала меня к нормальным? Наверное, мне должно быть очень лестно это слышать. Прости, боюсь, что я не смогу ответить тебе таким же комплиментом. — Она подтянула колени к груди и подставила костру уже заскорузлые от холода пальцы. На лиловых ногтях выделялись маленькие светлые трещинки. — Но да, мы во многом схожи, теперь я это вижу. Ты посмотри вокруг, да мы тут все похожи! Спасибо нашим маленьким друзьям-червячкам. Однако с тобой я чувствую что-то более глубокое, хотя о своём прошлом помню, кажется, чуть больше. — Ты помнишь кого-то особенного, кто ждёт тебя? — осторожно спросила Друза. И повторила: — Можешь не отвечать, если не хочешь. — Там… всё сложно. — Сердцетень в смешанных чувствах подсела ближе к огню. Он красил её светлые весенние глаза в цвет пожухшей по осени листвы. — Возможно, я расскажу тебе, когда разберусь со всем этим. Друза странно посмотрела на неё. — Хорошо. Надеюсь, я буду достаточно прозорлива, чтобы распознать этот момент. Сердцетень фыркнула. — Только не пытайся меня подловить! Лови лучше других. Например, Астариона. Сколько ещё крови ты дашь ему? Не подумай, я не подглядываю за вами… то есть один раз было. — Под сумрачным взглядом Друзы она ехидно добавила: — Ладно, два. Три. Не больше, лагерь же маленький! Тяжело не заметить, как кто-то заходит в чью-то палатку и остаётся там надолго. — Тишина. — Он же пьёт там твою кровь, верно?.. — Нет, мы предаёмся разврату. — Шутка? — быстро поняла Сердцетень. — Ну конечно шутка, в твоём стиле. Я уже начинаю понимать. Хотя с Астарионом я бы не удивилась. — Да. А что не так с ним? Ты точишь на него зуб? Ха. — Это смешнее… — Она немного помолчала. — Да не то чтобы. Просто я бы держалась подальше от чего-то серьёзного с типом, который, в отличие от меня, действительно может точить зубы. Мне же не показалось, серьёзное? Можешь не отвечать, если не хочешь… — Да я вообще всё что угодно могу, — недовольно проговорила Друза. Нахмурив брови, Сердцетень перебрала плечами, точно птица крыльями. — Ну уж извини, — сардонически сказала она. — Я не злюсь, если что, — торопливо добавила Друза. — И не обижаюсь. Твой интерес даже трогает. — Как… скажешь? — Ему нужна кровь, такова его природа. Если бы я могла помочь тебе с чем-нибудь, я бы и это сделала. Но ты и сама справляешься со своими тёмными молитвами Шар… — А вот признайся, тебя как паладина это цепляет или нет? Друза устало вздохнула. — Мы обе знаем, какой из меня паладин. — Точно, — хмыкнула Сердцетень, — по три клятвы на неделе. У тебя должна быть очень сильная вера в свои догматы, если ты снова и снова возвращаешься к ним. — Видимо, так и есть… И, видимо, так и будет, пока рыцарь-клятвопреступник не устанет приходить к ним в лагерь. В один день, выбрав всё золото из её кошеля, он сможет купить себе поместье и жить в нём припеваючи, забыв про спасение неверных. От этой мысли Друза внутренне содрогнулась. — Но мне приятно думать, — шёпотом поделилась Сердцетень, — что ты, идущая к Свету, примирилась с моей Тёмной Богиней ещё и из-за того, что я тебе так сильно нравлюсь. — Ну… думай. Ребро Друзы приняло на себя подлый локтевой тычок. — Так а что тебе нравится в Астарионе? Давай уйдём от спорных тем к… ещё более спорным, я полагаю? — Ага. — Она снова поворошила догорающие поленья в костре. Угольки под чёрным концом «кочерги» плевались жаром. — Да мне всё в нём нравится, наверное. Он хитрый, манерный, местами жестокий, местами злорадный, подлый. — Ты сейчас перечисляешь то что нравится, да? — Мне и в тебе многое нравится, — заверила Друза. — Например, твоя фанатичная вера. А ещё ты постоянно настороже. Я уверена, ты знаешь обо всём, что происходит в лагере. Даже когда я хожу в кусты, а когда набрать воды в бурдюк. Сердцетень хотела что-то сказать, но увидела взгляд Друзы. И просто кивнула. Медленно так. — На самом деле вы все мне по-своему нравитесь, — продолжила Друза, натягивая на отогревшиеся пятки тёплые сапоги. Они лежали рядышком, повернувшись к костру низкими каблуками. — Только Уильяму не говори. — Не скажу, если ты продолжишь так называть его. Но я вообще-то имела в виду немного другое… — Понимаю. Ты хотела узнать о моих сердечных делах. Замирает ли мой внутренний орган, когда я смотрю на Астариона, идущего высасывать из меня последнюю каплю крови. — Теперь, когда ты описала это так… Друза гоготнула. Неожиданно громко. Птицы слетели с насиженных веток деревьев, несколько голов обернулись к костру. Одна даже высунулась из своей палатки с мечом наперевес. И, закатив глаза, засунулась обратно, когда поняла, что это всего лишь Друза. — Там, где тьма, там есть и свет, — просто сказала та, успокоившись. — Иначе одна из богинь, будь то Шар или Селунэ, уже давно исчезла бы. Но мы живём в мире, где их двое, и они вечно воюют. Внутри у нас всех, наверное, так же. Сердцетень бросила взгляд из-под чёлки. — Давай не ставить два этих имени в одно предложение, идёт? Просто предупреждаю. — Когда Друза никак не отреагировала, она вернулась к разговору: — То есть ты искренне веришь, что во всех нас, включая тебя, есть что-то «доброе»? Кроме Карлах, конечно. Она… хорошая. — Я осторожно допускаю вероятность того, что во всех нас есть что-то светлое, — исправила Друза, поднимаясь на ноги. — Даже в тебе, дитя Теней. Свет необязательно должен светить и разгонять тьму. Тьмы может быть очень много, но мне достаточно и маленького огонька. Я почищу апельсин, если там будет хоть одна не пропавшая долька. Как шальная стрела, прилетело: — А если нет? — Ну… — Друза виновато посмотрела на Сердцетень. — Я очень люблю апельсины. — Не знаю, какого ещё лёгкого разговора я ожидала от паладина, — пробормотала та.____
Они все пахли одинаково — костром. Они спали около него, ели там же, пили, разговаривали. Одежда пропахла костром сильнее, чем мылом, которым по вечерам замывали носки и туники в местах подмышек. И Астарион, конечно, тоже пах костром. Но под слоем прогоревшего угля и веток скрывался и другой запах — его. Не вонь нежити, а что-то неуловимо горьковатое, с ноткой терпкости, ничего слишком мягкого или грубого, ничего вызывающего. Друза впервые уловила его, когда носом вжалась в два прокола на шее и крепко зажмурилась. Её била дрожь, она дышала мелко и быстро, как какой-нибудь загнанный зверёк, и, пока от бёдер расходились волны судорог, на неё обрушились запахи. — Дорогая, мне приятно, что ты настолько не хочешь отлипать от меня, — раздался голос Астариона над ухом, — но у меня затекло всё тело и заныли колени. Друза осторожно выпустила его из объятий, и он соскользнул на траву рядом с ней. Жаркая кожа остывала на прохладном ночном воздухе. Пока Друза собиралась с мыслями, Астарион успел натянуть штаны. — Чем это таким приятным ты пахнешь? — Она облокотилась о дерево, подтянув к себе покрывало. — Раньше не обращала внимания. — Ты часто упускаешь что-то из вида, — пожурил он её, казалось, с какой-то затаённой обидой, из-за чего Друза вскинула брови. — Это… мой парфюм? И он действительно неуловим, сложно укорить тебя за невнимательность тут. Немного бергамота, нотка розмарина и капля выдержанного бренди. Ты же не думала, что нежить источает аромат роз? Ха! Как бы не так. Только высшие силы могут спрятать этот трупный запах. — Своим тихим театральным голосом с придыханием он добавил: — Или такой талантливый, обречённый на безызвестность парфюмер, как я. Успевшая нащипать целый кулак дохлой травки, безбожно смятой ими в порыве страсти, Друза похлопала в ладоши, отряхиваясь, и поднялась на ноги. Астарион, накинувший уже и рубашку, с настороженным интересом наблюдал за её приближением. — А чем пахну я? — Друза снова принюхалась к нему, но нашла запах исключительно приятным. Ещё одна мелочь, которая приглянулась ей. Может, ей лучше бы не пахнуть вовсе… — Мылом? По́том? — фыркнул Астарион. И всё же наклонился ниже, носом задев мочку уха. — О. Определённо мыло. И трава. И я. Друза флегматично выгнула бровь. — Ну конечно ты пахнешь мной, — самодовольно сказал он на такой её взгляд. — Если бы это было не так, ты могла бы смело отругать меня за пренебрежение твоим чудесным телом. Ах как я старался. — Мне нравится с тобой, — мягко согласилась Друза. Она потянулась к нему. Не чтобы задушить или выкрутить соски, о чём была первая мысль, — её пальцы принялись ловко зашнуровывать рубашку у горла. Но не слишком ловко, чтобы не переборщить… — И как ты пахнешь — тоже нравится. Красивый аромат, очень тебе подходит. Сидит даже лучше этой рубашки. — Боги, только не эти шутки, — пробормотал он, отвернувшись. Но потом всё-таки улыбнулся ей. И взмолился: — Оденься уже, ты, маленькое развращающее создание! Кхм. На тебя смотреть холодно. Друза сделала шаг назад. — Возвращайся в лагерь первым, — попрощалась она, подбирая свою одежду. А потом долго сидела одна и тёрла виски, успокаивая головную боль. На своём лежаке устроилась ближе к рассвету, когда громкая музыка какого-то неизвестного барда перестала бередить раны, а вино в бутылках пивак кончилось; когда даже самые злые мысли и воспоминания устали от этой праздничной ночи, а рукам надоело мять колени вместо чужих черепов. Когда река призывно зажурчала вдали._____
Сражался он по-особому: не дрался, а прямо летал. Точно выпущенная из арбалета стрела, Астарион в мгновение ока вонзался в цель клыками и ножами, а потом исчезал туманным шагом так, что даже Друза, всегда невольно наблюдающая за ним в бою, не замечала. Определяла местоположение чуть позже, когда где-то в стороне раздавался глухой, обрывистый выкрик, слышимый даже в общей какофонии звуков. И больше ничего. Потом смотрела, как после битвы, единственный холодный среди группы потных, разморённых сражением, будто баней, тел, Астарион опускался на колени перед изогнувшимися в последней судороге мертвецами так, словно готовился просить их остывающих рук, и обшаривал карманы. Иногда не только их. Ладони проворно пропадали в складках одежды. А Друза, пышущая в своих латных доспехах жаром, кидала оземь щит и опиралась на какую-нибудь стену или ящик, отпивала из бурдюка ледяной воды и приглядывалась к Астариону: коварному излому его улыбки, длинным светлым ресницам и сероватым разводам под нижними веками. Пот стекал со лба и заливал глаза, но она всё равно смотрела. Он как-то спросил, как бы она предпочла умереть. Как-нибудь не так.