Проклятие рода Йоневских

Когда отец Анри въехал на территорию табора, его тут же окружила целая толпа чумазых ребятишек. Они с любопытством разглядывали священника и его лошадь, громко галдели, смеялись и показывали на отца Анри пальцами. Вслед за ребятнёй подошли несколько юношей постарше, встали чуть поодаль и принялись обмениваться одобрительными замечаниями, относившимися к серой кобыле священника. На отца Анри они внимания почти не обращали. Он спешился, подошёл к молодым людям и учтиво к ним обратился: — День добрый, господа! Я ищу Мирелу. Не знаете ли вы, где я могу её найти? Юноши посмотрели друг на друга и рассмеялись. Видимо, их повеселило обращение «господа». Тот, кто выглядел самым старшим, белозубо улыбнулся и ответил слегка нараспев: — Мир и тебе, господин! Мирела принимает во-о-он в том синем шатре. Он указал куда-то вправо. Проследив за направлением его руки, отец Анри увидел небольшой тёмно-синий, расшитый серебряными звёздами, шатёр. — Спасибо, друг мой! Могу я попросить вас позаботиться о моей лошади? — отец Анри протянул юноше монету. — Конечно, господин! Можете не беспокоиться! — цыган взял Диаманду под уздцы, любовно провёл смуглой рукой по шелковистой гриве и что-то нежно прошептал ей на ухо. Кобыла слегка вздрогнула, покосилась на него тёмным глазом, но никакого неудовольствия не выказала. Юноша повёл её в сторону шатров. Отец Анри был спокоен — его любимица в хороших руках. О беззаветной любви цыган к лошадям ходили легенды. Священник направился в сторону синего шатра. Цыгане смотрели на него с нескрываемым интересом, отрывались от своих дел и негромко переговаривались на своём певучем наречии. Видимо, священники не были частыми гостями в таборе. Некоторые встречали его поклонами. Отец Анри приветливо кивал им в ответ. Подойдя к звёздному шатру, он откинул полог и окунулся в прохладный полумрак. Над головой мелодично прозвенел привязанный к пологу колокольчик. Оглядевшись по сторонам, отец Анри удивился, что в шатре нет ни хрустального шара, ни гадальных костей, ни других обычных для гадания атрибутов. В шатре было почти пусто, чисто, пахло какими-то терпкими, но очень приятными благовониями. Лишь в дальнем углу находился небольшой деревянный стол, по обе стороны которого стояли два стула. Стол был освещён лившимся из прорезанного в «стене» шатра маленького «окошка». Впрочем, вспомнил отец Анри, цыганки ведь обычно гадают по руке, по тем особым линиям судьбы, отпечатывающимся на ладони каждого человека ещё при рождении. Услышав звон колокольчика, отец Анри обернулся. В шатёр вошла тоненькая невысокая девушка в тёмно-синем плаще из расшитой серебряными звёздами ткани. Она откинула назад капюшон плаща и прошла за стол. — Мир вам, господин! — произнесла девушка звонким голоском и, заметив белый воротничок на его шее, поправилась, — простите, святой отец! Чем могу вам служить? Отец Анри ничего не ответил, потому что, увидев девушку, он напрочь лишился дара речи. Сколько священник себя помнил, его никогда не волновала женская красота. То есть он, конечно, видел разницу между красивыми женскими лицами и безобразными. Но он любовался этой красотой с тем же возвышенным восторгом, с каким разглядывал, однажды попав во Флоренцию, изящные мраморные изваяния или расписанные великими мастерами стены и потолки прекрасных соборов. Женская красота, как и любая другая, находила отклик в его душе, никак не волнуя плоть. Принимая исповеди своих прихожан, отец Анри искренне сострадал тем душевным мукам, которые вызывали в их сердцах неразделённые чувства, плотские желания и любовные фантазии. Но сам священник мог лишь догадываться о природе этих чувств, понимал их умом, но никогда не испытывал ничего даже отдалённо похожего. Но сейчас, глядя на удивительно красивое лицо стоявшей перед ним девушки, он почувствовал доселе неведомое ему волнение в груди и какое-то сладкое томление, охватившее его чресла. Эти ощущения были для него столь новыми и необычными, что он изумлённо разглядывал цыганку, как некую диковинку, словно пытаясь понять, что именно в её облике могло повлиять на него столь странным образом. Цыганку совсем не удивила реакция отца Анри. Будучи ещё совсем юной — ей недавно минуло шестнадцать — она уже привыкла к восхищённым взорам мужчин. Она тряхнула кудрями цвета воронова крыла, и, сделав приглашающий жест в сторону второго стула, повторила, желая привести священника в чувство: — Чем могу служить вам святой отец? Вам угодно узнать о прошлом или о будущем? Но многолетняя привычка к жёсткой самодисциплине уже сделала своё дело: отец Анри совладал с собой. Он решил поразмыслить над причинами своих новых ощущений позже. А сейчас ему необходимо было выполнить поручение аббата. Молодой священник сел на указанный девушкой стул и спокойно ответил: — Прошлое моё мне известно, а будущее в руках Господа, а Его пути, как известно, неисповедимы. Так что не пристало нам, простым смертным, приоткрывать завесу этой тайны. Я пришёл не за гаданием, дитя. — Нет? — удивилась цыганка, садясь напротив него, — тогда зачем же? — Как тебя зовут, дитя? — Мирела. — А я отец Анри. Мне нужно с тобой поговорить, Мирела. И настоятельно прошу выслушать меня внимательно и отнестись к словам моим со всей серьёзностью. От этого разговора зависит твоё собственное будущее и, возможно, даже твоя жизнь. Девушка изумлённо воззрилась на священника и развязала завязки своего плаща. Когда плащ соскользнул с её плеч, отец Анри заметил маленький золотой крестик, блеснувший в неглубоком вырезе её платья. — Ты крещена, дочь моя? — спросил он. — Да, святой отец, я католичка, как мои родители. Они крестили меня в младенчестве. — Кто же твои родители? Мирела слегка замялась, потом ответила, опустив глаза: — Отца своего я не знала. Он, кажется, не был цыганом и погиб вскоре после моего рождения. Мама же всю жизнь прожила в нашем таборе. Она умерла от чахотки, когда мне было чуть более пяти лет. — Выходит, ты сирота, дитя моё? — участливо осведомился отец Анри. Мирела покачала головой: — У цыган не бывает сирот, святой отец. Мужчины табора заменили мне отца, женщины — мать. Обо мне хорошо заботились. — Рад это слышать, Мирела, — он помолчал немного, собираясь с мыслями, и продолжил, — слава о твоих способностях к предсказаниям разлетелась далеко за пределы Парижа. Я слышал, что тебя посещают весьма влиятельные люди. Также мне стало известно, что некоторыми своими предсказаниями ты навлекла на себя неудовольствие святой церкви. Гадания твои вызвали гнев инквизиции. Цыганка широко раскрыла свои и без того огромные глаза. — Инквизиции?! — поражённо воскликнула она, — чем же могла я разгневать инквизицию? — Ты мне скажи, дочь моя, — отец Анри подался вперёд и положил подбородок на скрещенные пальцы, внимательно глядя на Мирелу. При разговоре с аббатом ему почудилось, что пресвятой отец о чём-то умалчивает. И хотя он не давал отцу Анри указаний выяснить причину, по которой девушкой заинтересовалась инквизиция, ему самому захотелось узнать, в чём тут дело. Он решил, что не будет ничего дурного, если он попытается докопаться до истины. Так станет понятным, виновна ли Мирела хоть в некоторой степени в том, в чём её обвиняют. — Отче, я глубоко уважаю святую церковь! Поверьте, у меня никогда не было умысла хоть как-то оскорбить святейшую инквизицию! — воскликнула девушка. — Я верю тебе, дочь моя, но, возможно, ты сделала это неумышленно? Вспомни, кому и что ты говорила в последнее время. Мирела с достоинством выпрямилась и оскорблено произнесла: — Святой отец, у гадалок есть свой кодекс чести! Мы не выдаём тайн своих посетителей. Это сродни тайне исповеди! Отца Анри слегка покоробило подобное сравнение, но он кивнул головой: — Это делает тебе честь, дитя моё, но на кону твоя безопасность. Я должен во всём разобраться, иначе как я смогу убедить церковь в твоей невиновности? Девушка задумалась, потом пожала плечами: — Да не было ничего такого… Люди всегда приходят ко мне за одним и тем же — влюблённые хотят узнать, любимы ли они. Матери спрашивают о будущем своих детей. Отпрыски богатых семейств желают знать, скоро ли им достанется наследство… И всё в таком духе. У меня бывает так много посетителей, святой отец, что я и не помню всего, что я говорю… Отец Анри досадливо поморщился и потёр пальцами подбородок. В чём же дело? Не станет же, в самом деле, церковь преследовать цыганку из-за подобных мелочей? — Даже у сильных мира сего, как ни странно, те же проблемы и те же сердечные дела, что и у простолюдинов, — продолжала между тем Мирела, — я, право, не припомню ничего из ряда вон выходящего, хотя… Она вдруг запнулась и растерянно посмотрела на отца Анри. — Что? — живо спросил он, — ты что-нибудь вспомнила? — Два месяца назад ко мне приходил человек… Он отличался от других посетителей. Его не интересовали обычные вопросы. Он спросил меня… Девушка вновь замолчала и округлившимися глазами уставилась на священника. — О чём? О чём он тебя спросил, Мирела? — нетерпеливо произнёс отец Анри. — Об окончательном будущем папского престола… — Что?! — воскликнул священник, весь подавшись вперёд, — и что же ты ему сказала? — Правду, — ответила Мирела, — то, что предначертано. — Какую именно правду? — В недалёком будущем папский престол окончательно воцарится в Ватикане и больше никогда его не покинет. Истинным папой станет называться лишь папа, избранный в Риме, а авиньонские и пизанские понтифики будут признаны антипапами. Отец Анри в ужасе смотрел на девушку. Он поразился тому, что она до сих пор жива. В то время, когда церковь десятки лет страдает от раскола и разрывается на части между Ватиканом и Авиньоном; когда уже трое пап борются друг с другом за право называться истинным, произносить подобные речи было самоубийством. Это было больше, чем богохульство. — И ещё он хотел узнать о будущем дома Валуа… — сказала Мирела. Боже милостивый! Отец Анри в волнении схватился за свои чётки. Значит, это ещё не всё?! — И что же будет с домом Валуа? — спросил он внезапно осипшим голосом. — Не пройдёт и ста лет, как дом Валуа падёт, сменившись династией Бурбонов. — И ты сказала об этом своему посетителю?! — Да. Я всегда говорю то, что вижу… Я не властна над своими видениями. Когда меня спрашивают, я лишь отвечаю… Отец Анри схватился за голову и запустил пальцы в свои золотистые волосы. Только наивностью и совершенной невинностью можно было объяснить подобное безрассудство. Девушка очень юна и далека от большого мира политики. Она живёт в своём маленьком мирке и совсем не осознаёт того, какую силу может иметь сказанное слово и как оно может обернуться против произнёсшего его. Он взглянул на Мирелу. Девушка, судя по всему, была испугана его реакцией и молчала, вжавшись в спинку стула. — Мирела, — спросил отец Анри, — ты не помнишь, как выглядел этот человек? Как он был одет? Это был дворянин или простолюдин? — Плохо помню… Столько людей каждый день… Кажется, немолодой, держался с достоинством, как дворянин, но одет был в простое дорожное платье. И ещё, — вспомнила вдруг она, — у него был перстень на правой руке! Такой большой, с печатью, на безымянном пальце. Отец Анри вздрогнул. В его памяти прозвучал голос аббата: «Епископ крайне недоволен ситуацией и требует от нас немедленно вмешаться». Перстень с печатью на безымянном пальце… Епископ! Это был епископ! Картина в голове молодого священника начала проясняться. Значит, прослышав о необыкновенных способностях цыганки, епископ решил задать ей интересующие его по каким-то своим причинам вопросы. Получив ответы, он, видимо, понял, что эту информацию можно каким-то образом использовать. В личных целях или в целях церкви, на этот счёт у отца Анри не было никаких предположений. Но, видимо, эта информация имела для епископа такое важное значение, что стало необходимым, чтобы Мирела больше никому не могла рассказать ничего подобного. Вдруг ещё кому-нибудь придёт в голову задать ей подобные вопросы? Поэтому Мирелу следовало запугать и сделать так, чтобы она прекратила заниматься гаданием. Если же это не получится, был другой выход — обвинить девушку в ведьмовстве и замкнуть ей уста навсегда, казнив на костре. Второй выход, с одной стороны, был нежелательным, так как мог привлечь лишнее внимание к Миреле и, возможно, повлечь за собой скандал. Ведь король покровительствует герцогу, и у девушки могут найтись влиятельные заступники. С другой же стороны, это должно было быть весьма соблазнительным решением проблемы — ведь тогда Мирела наверняка никому ничего не скажет. Правда, остаётся опасность, что она может обо всём рассказать на допросах, но вероятность этого невелика. Ведь во время пыток всегда признаются лишь в том, что желают услышать судьи… Отец Анри содрогнулся и взглянул на притихшую девушку. — Мирела, ты попала в очень бедственное положение, — он решил говорить с ней прямо и открыто. — За половину сказанного тобой можно оказаться на костре или на виселице. Я удивлён, что тебя до сих пор не арестовали. Тебе нужно бросить гадания и исчезнуть, дитя моё. Тебе есть, где скрыться? — Скрыться? — растерялась Мирела, — как это? — Бежать, уехать, покинуть табор, хотя бы на время. Она помотала головой: — Нет! У меня никого нет! Мне негде скрываться… — Может, тебе стоит обратиться за помощью к герцогу? У него есть множество влиятельных друзей, сам король благосклонен к нему. Он наверняка может тебя где-нибудь спрятать… — Но я не хочу прятаться! — воскликнула Мирела, — я здесь родилась, здесь все мои близкие, мои друзья, моя жизнь! Я не сделала ничего плохого! За что меня казнить? Я не стану никуда бежать и скрываться! В её голосе зазвенело возмущение, на глазах выступили слёзы. Отец Анри вздохнул и покачал головой. Юность не ведает опасности. В таком возрасте человеку кажется, что он будет жить вечно. Даже если он сталкивается со смертью на каждом шагу, он уверен, что именно с ним ничего подобного произойти просто не может. Как ему убедить эту девочку, что над её головой уже занесён меч? Он был уверен в том, что даже если Мирела перестанет гадать, ей нельзя оставаться в таборе. Анри вдруг резко подвинулся к девушке и сильно сжал её запястье. Она вскрикнула от боли. — Отпустите, мне больно! — она попыталась вырваться. Но он продолжал сжимать её руку. Затем отпустил. На нежной коже остались красные следы от его пальцев. Прижав руки к груди, Мирела испуганно посмотрела на него. — Это не боль, — тихо произнёс отец Анри, гладя ей в глаза. — Во время пытки эта боль покажется тебе райским блаженством. Боль, это когда человека растягивают на дыбе, выворачивая наизнанку суставы и сухожилия; когда в испанском сапоге крошатся кости; когда раскалёнными щипцами прожигают кожу до самого мяса… — Прекратите! — дрожащим голосом воскликнула Миранда, — зачем вы мне всё это говорите?! — Во время пыток человек молит Бога лишь об одном — чтобы мучения его прекратились, и костёр кажется ему долгожданным избавлением от мук… — неумолимо продолжал священник. — Мирела, если ты останешься здесь, то тебя ожидает именно такое будущее. Понимаешь? Девушка расплакалась, закрыв лицо ладонями, и закивала головой. Отцу Анри было бесконечно жаль её, захотелось утешить, сказать что-нибудь обнадёживающее. Однако он понимал, что сейчас может ей помочь, лишь напугав её по-настоящему. — Мирела, всё очень серьёзно. Это не игра. Сейчас речь идёт о твоей жизни. Ты обещаешь, что обратишься к герцогу за помощью, прекратишь свои гадания и покинешь табор? Она снова кивнула, не отнимая ладоней от лица. — Скажи это вслух, дочь моя! Пообещай мне! — Обещаю, святой отец! — она опустила руки и подняла на него мокрое от слёз прекрасное лицо. — Хорошо, Мирела. Я очень надеюсь, что ты всё сделаешь правильно! Да благословит тебя Господь! Он встал и направился к выходу из шатра. Здесь ему больше нечего было делать. Он выполнил поручение аббата. Гадать девушка не будет. А он сделал для неё всё, что было в его силах. И даже больше. Его совесть была чиста. — Отец Анри! — вдруг раздался за его спиной тихий голос, от звука которого почему-то больно и сладко сжалось его сердце. Он обернулся: — Да, дитя моё? — Спасибо! В груди его гулко застучало. Он склонил в ответ голову и молча покинул шатёр.