Отец Анри медленно шёл по тёмному коридору аббатства, перебирая чётки и задумавшись о том, ради чего нарушили его уединение и оторвали от молитв и по какому поводу аббат пожелал видеть его в столь неурочный час. В голову ничего не приходило.
Молодой священник вёл безупречную скромную жизнь, приличествующую его сану и в полной мере отвечающую его духовным запросам. О сутане священнослужителя отец Анри мечтал с детства, наверно, с самого первого своего причастия. Его всегда пленяли величие соборов, звучащая в них неземная музыка и завораживающая красота пышных католических обрядов.
Ему не было ещё и двадцати пяти, но, несмотря на свой возраст, он уже имел прекрасную репутацию и снискал уважение и благосклонность тех, кто занимал более высокие позиции в церковной иерархии. Ему прочили блестящее будущее.
Отец Анри не мог припомнить ни одного своего проступка, которым он мог бы навлечь на себя неудовольствие аббата. Он покачал головой и, тихонько вздохнув, постучал в тяжелую дубовую дверь.
— Входи, сын мой, — раздался бархатистый голос аббата.
Молодой священник вошёл и поклонился:
— Приветствую вас, пресвятой отец!
Аббат протянул ему руку для поцелуя:
— Рад видеть тебя в добром здравии, —
и тут же, по своему обыкновению, перешёл сразу к делу:
— У меня есть для тебя очень важное поручение. Оно непростое и, в некоторой степени, даже щекотливое.
Он внимательно посмотрел на священника живыми пронзительно-голубыми глазами. Проницательный взгляд аббата не каждому удавалось выдержать, но отец Анри смотрел ему прямо в глаза спокойно и безмятежно, как может смотреть только человек, чья совесть не замутнена даже малейшими грешными помыслами, не говоря уже о поступках.
Аббат усмехнулся и одобрительно кивнул головой.
— В чём же состоит ваше поручение, святой отец? — поинтересовался несколько заинтригованный молодой священник.
— Знаешь ли ты о цыганском таборе, расположившемся у восточной стены Парижа?
Отец Анри кивнул.
Аббат продолжил:
— Видишь ли, сын мой, отношение к этим представителям «Малого Египта», как они себя называют, сейчас весьма неоднозначное… Пока их терпят, позволяют бродяжничать и зарабатывать себе на пропитание плясками и фокусами. Король их поддерживает до поры. Святая инквизиция же закрывает глаза на все их чародейства до тех пор, пока эти забавные зрелища выставляются на потеху толпы и не привлекают к себе сколько-нибудь серьёзного внимания. Хотя их образ жизни порождает всё большую смуту в народе. Всё чаще до нас доходят слухи об их людоедстве, сатанизме, вампиризме, оборотничестве, о похищении ими людей и о прочих богомерзких деяниях.
Аббат устало махнул рукой.
— Но позвольте, святой отец, — протестующее поднял руки отец Анри, — это ведь не более, чем досужие вымыслы тёмного люда! Конечно, цыгане нередко промышляют воровством и следуют закону кровной мести, за что, конечно, подлежат суду Божьему и государственному. Однако всё остальное, что им приписывает молва, это ведь ложь…
— Я знаю, знаю, — нетерпеливо перебил аббат. — Но чует моё сердце, недолго им осталось вольготной жизни… Умы людей смущены, так недолго и до погромов… Но это дело будущего. Сегодня же они имеют охранные грамоты от короля. Поэтому наша задача сделать так, чтобы они не привлекали к себе лишнего внимания и не делали ничего такого, за что кого-нибудь из них пришлось бы привлечь к суду инквизиции. А именно это сейчас и происходит.
Он нахмурился и продолжил:
— В таборе, живущем у восточной стены, есть девушка по имени Мирела. Она зарабатывает на жизнь, как и многие цыганки, гаданием. На первый взгляд, ничего особенного, но молва гласит, что все её предсказания сбываются до мельчайших подробностей. И что в последнее время частыми её гостями бывают не только особы, приближённые ко двору, но и члены королевской семьи. Слава о её необычайных способностях разносится во все стороны с такой скоростью, что к ней специально стали приезжать люди из других провинций. И вопрошают её не только о любовных интригах да адюльтерах, но и о делах государственных.
Аббат бросил на молодого священника пронзительный взгляд и тяжело вздохнул:
— Это привлекает нежелательное внимание к цыганскому вопросу, который сегодня постепенно переходит в политическую плоскость и становится камнем преткновения между церковью и королём. Епископ крайне недоволен ситуацией и требует от нас немедленного вмешательства.
— Почему от нас? — удивился отец Анри.
— Потому что именно наше аббатство находится близ восточных ворот и здесь живёт наша основная паства.
— Но ведь выходцы из Египта не принадлежат к нашей пастве. Я не уверен даже, что хотя бы половина из них является католиками.
— Тем не менее, епископ обратился ко мне с требованием усмирить девушку, иначе ею заинтересуется инквизиция, что грозит вылиться в большой скандал. Герцог табора обласкан королём. Да и за саму Мирелу, несомненно, найдутся заступники среди влиятельных особ, если её обвинят в ведьмовстве. Но её предсказания… —
аббат снова нахмурился и сжал руки так, что побелели костяшки пальцев.
— Я не могу открыть тебе всего, скажу только, что она дерзнула говорить и о самой святой церкви, причём слова в высшей степени богохульные. А, как тебе хорошо известно, инквизиция наказывает людей и за меньшие проступки. Цыганку до сих пор спасает лишь заступничество герцога и охранная грамота короля. Но долго так продолжаться не может. Девушка не унимается. Поэтому, сын мой, тебе следует отправиться в табор как можно скорее и побеседовать с Мирелой. Объясни ей, что для неё будет гораздо лучше, если она найдёт себе иное занятие, иначе жизнь её в скором времени не будет стоить и ломаного гроша. Что она, по молодости ли или по недомыслию, ходит по лезвию ножа и может лишиться всего.
— Позвольте спросить, святой отец, почему вы выбрали меня для этого поручения? Я обычный священник, чей приход насчитывает от силы человек тридцать, а грехи моих прихожан покажутся детскими шалостями любому вельможе. Я не обладаю необходимыми познаниями и не уверен, что справлюсь с подобным заданием…
— Я в тебе уверен, сын мой. К тому же, если верить слухам о твоём происхождении, ты лучше, чем кто-либо другой, сможешь найти общий язык с цыганами. Ведь, насколько я слышал, в тебе тоже течёт их кровь.
Отец Анри покраснел и досадливо поморщился:
— Нет, святой отец, моя мать происходит из благородного рода Трансильвании, она не цыганка. А отец чистокровный француз, принадлежащий к дому де Фуа.
— Я не хотел тебя обидеть, сын мой, — примирительно произнёс аббат, ласково глядя на молодого священника, — я только хотел сказать, что не сомневаюсь в твоих способностях, ведь знаю тебя практически с детских лет. За все годы, что ты провёл в моём аббатстве, ещё будучи монахом, ты ни разу не отступил от веры, несмотря на незрелость лет и обилие искушений, которые на каждом шагу подстерегают юношей. Ты всегда был скромен, строг, соблюдал аскезу, не поддавался душевным порывам, дни и ночи проводил в посте, молитве и благочестивых размышлениях. Помимо всех этих достоинств ты обладаешь острым умом и проницательностью. Умеешь читать в душах людей и обладаешь даром убеждения.
Мужчина легко коснулся плеча отца Анри и произнёс доверительно:
— Посему сын мой, если Мирела не послушает тебя, то не послушает никого из тех, кого я могу к ней послать. Девушка совсем ещё дитя. Возможно, тебе удастся спасти её душу от вечного проклятия, а тело — от пыток и костра. Это богоугодное дело, достойное твоего благочестивого нрава и сострадательного сердца. Ступай, сын мой, не медли. Отправляйся сейчас же и да благословит тебя Господь!
Он протянул руку, давая понять, что разговор окончен. Отец Анри поцеловал её, смиренно поклонился и вышел.
Аббат остался один и взволнованно прошёлся из угла в угол, крепко сжав в руках янтарные чётки. Он умолчал ещё о двух причинах, по которым выбрал именно отца Анри в качестве посланника к Миреле.
Первая причина была продиктована его сердечной склонностью к юноше. Он, действительно, был высокого мнения о способностях и благочестии молодого священника и хлопотал о его будущем.
Он был уверен, что отец Анри достоин много большего, чем скромная участь кюре маленького прихода. В случае, если священника ждёт успех и ему удастся удачно разрешить эту проблему, аббат собирался представить его епископу как весьма перспективного и преданного делу церкви молодого человека.
А вот вторая причина исходила уже не из столь чистых помыслов, что заставляло аббата всё быстрее ходить по комнате и сокрушённо вздыхать.
Дело было в том, что помимо способностей к точным предсказаниям будущего Мирела обладала ещё одним выдающимся качеством — необычайной красотой. Докладывали, что она была настолько красива, что уже не один из её вельможных клиентов предлагал безродной цыганке жизнь в роскоши и изобилии за право обладания ею.
Говорили, что один взгляд на неё сводит мужчин с ума. Что молодые цыгане из её табора уже давно поубивали бы из-за неё друг друга, если бы не строгость герцога, который оказывал девушке покровительство после смерти её матери.
Кто был отцом Мирелы, никто точно не знал. Цыгане шептались, что, возможно, им мог быть и сам герцог, поэтому тронуть девушку никто не смел.
Кроме того, по цыганским законам насилие и принуждение к браку наказывается смертью. Цыганские женщины столь же свободны, как и мужчины, и девушка имеет право выбирать мужа по велению сердца.
А сердце Мирелы не принадлежало пока никому, хотя сама она, несмотря на очень юный возраст, уже успела разбить множество сердец.
Зная неискушённость и невинность отца Анри в сердечных вопросах, аббат предполагал, что невероятная красота этой девушки может оказаться для него губительной.
И если столь благочестивый и добродетельный служитель церкви ступит по вине Мирелы на путь греха, то это, несомненно, может стать поводом для обвинения её в наложении чар, в совращении и колдовстве. Тогда у святой инквизиции будут развязаны руки.
Какова же будет в таком случае судьба несчастного отца Анри? Аббат тяжело вздохнул. Вероятность подобного развития событий его весьма огорчала, но это была идея епископа, которого аббат не мог ослушаться. Отец Анри так или иначе должен был послужить делу церкви, даже ценой собственной жизни.
Впрочем, он не первый и, скорее всего, не последний служитель Господа, которому предстоит принять страдания и мученическую смерть. Остаётся лишь надеяться на крепость его веры и силу духа, которая поможет ему устоять перед женскими чарами и не сбиться с истинного пути. И да поможет ему Бог!
Аббат возвёл очи и сотворил молитву.
***
Отец Анри в задумчивости шёл по усаженному цветами двору аббатства и вспоминал проведённые в нём долгие годы. Именно здесь был его настоящий дом, а не в поместье его отца — среди бесконечной суеты многочисленных слуг, разодетых в пух прах кавалеров и дам и своры охотничьих псов. Хотя, пожалуй, псы были его сердцу гораздо милее обитавших там праздных людей с изысканными манерами и холодными развращёнными сердцами. И ещё лошади.
Маленький Анри рос замкнутым, мечтательным и погружённым в себя ребёнком, больше всего на свете любившим уединение и природу. С животными мальчик всегда находил общий язык, чего нельзя было сказать о людях.
Будучи ребёнком, он при каждом удобном случае сбегал от гостей, постоянно наводнявших их дом, и долгими часами бродил по лесу или близлежащему кладбищу. Увлечённо читал полустёртые имена и даты на старых, позеленевших от времени надгробиях, и размышлял о бренности бытия. Да, уже тогда он задавался вопросами о смысле жизни, о Боге, о том, почему он, Анри, пришёл в этот грешный мир и с какой целью.
Отец подумывал о военной карьере для сына. Однако именно мать своим чутким сердцем распознала его душевные склонности и, посоветовавшись со своим духовником, убедила отца отдать мальчика в монастырь.
Отец не возражал — Анри был третьим из шести детей, в семье были и другие сыновья — старшие братья Анри.
И тогда для Анри началась новая, столь милая его сердцу жизнь.
Поначалу он был служкой, потом пел в церковном хоре. Затем принял постриг и, уже гораздо позднее, был посвящён в сан и стал кюре небольшого прихода неподалёку. И всё по велению сердца, по зову души.
Он сразу почувствовал, что именно в этом его призвание. Аскеза не причиняла ему дискомфорта, ибо потребности его были просты и неприхотливы. Часы же, проведённые в молитвах, наполняли его душу умиротворением и ни с чем не сравнимой тихой радостью. А порой — исступлённым восторгом, от которого вибрировала каждая клеточка его тела, и слёзы градом лились из глаз.
В монастырь попадали по разным причинам. Иногда это были незаконнорождённые дети богатых вельмож, иногда младшие отпрыски обедневших дворянских родов. Кто-то бежал сюда от нужды.
Дети росли, часто бунтовали против строгости монастырского уклада. Большинство смирялось и привыкало. Некоторые же никак не могли примириться со своей участью и были глубоко несчастны.
Разные люди, разные судьбы, но именно они стали для Анри настоящей семьёй. Настоящими братьями по духу, а не по крови — те так и остались для него чужими, далёкими людьми.
Отец Анри отвлёкся от своих воспоминаний и огляделся вокруг. Каждый уголок аббатства услаждал глаз своим ухоженным видом. С любовью высаженные разнообразные цветы и ажурные аккуратные мостики. Постриженные заботливыми руками кусты и небольшие деревца. Посыпанные жёлтым песком дорожки. Во всём чувствовались любящие, трудолюбивые руки его обитателей.
Отец Анри почувствовал, как покой и умиротворение нисходят в его душу. Он с наслаждением вдохнул напоённый благоуханием чайных роз свежий утренний воздух, приветливо кивнул склонившемуся перед ним в поклоне монаху-привратнику и покинул аббатство.
***
Жил отец Анри в небольшом аккуратном домике рядом со своим приходом. Кроме него в доме жил мальчик, прислуживающий ему, и время от времени приходила одна из его прихожанок — немолодая женщина, помогавшая ему с уборкой дома, стиркой белья и прочими работами по хозяйству.
Убранство его дома было весьма скромно, если не сказать, аскетично — комната больше напоминала монашескую келью, чем жилище. Но отца Анри такая жизнь устраивала. Перестав быть монахом, он продолжал оставаться им в душе и следовал всем привычкам, которые приобрёл за долгие годы, проведённые им в монастыре.
Одной из таких глубоко укоренившихся привычек было послушание аббату.
Лишь только переступив порог своего дома, отец Анри сразу стал собираться, чтобы как можно скорее выполнить данное ему поручение.
Разбудив ещё спящего Мишеля, он велел ему запрячь лошадь — отец Анри предпочитал путешествовать верхом, а не в коляске. Затем он ополоснул лицо холодной водой и сменил сутану на дорожное платье.
Через двадцать минут он уже стоял у дверей своего дома и ждал, пока мальчик приведёт его серую в яблоках любимицу. Ожидая Мишеля, отец Анри размышлял над тем, что услышал от аббата.
Как и все в Париже, он, конечно, знал о цыганах, поселившихся за воротами города, но никогда особо не интересовался их жизнью. Их пути не пересекались. Среди его немногочисленных прихожан цыган, разумеется, не было. Никого из них он не знал лично.
Священнику было известно о цыганах, живущих рядом с Парижем, то же, что и всем парижанам. Он слышал, что это кочевое племя пришло откуда-то из Египта и поселилось близ города с согласия короля. Что король благоволит их предводителю — некоему герцогу, чьего имени отец Анри не знал, да и не стремился узнать. Что свой хлеб цыгане зарабатывают всякими фокусами, танцами и пением, номерами с дрессированными животными — обычно с козами и собаками. Что водятся за ними и нарушения закона — мелкое воровство и конокрадство (как, впрочем, и за «честными» парижанами). Что практикуются у них ранние браки и кровная месть.
На последнее власти города обычно закрывают глаза, потому что убивают цыгане преимущественно друг друга и ответ за все свои проделки держат перед своим герцогом. Да, цыганки часто занимаются гаданием, но за это их никто не считает ведьмами.
В целом, по мнению отца Анри, племя это довольно безобидное. Живут они уединённо, по своим законам, соблюдают свои традиции, но никому не мешают. Да и к ним, как правило, никто не суётся.
Из-за их замкнутого образа жизни ходят вокруг них всякие слухи, о которых сегодня упоминал аббат, но отец Анри не верил подобным домыслам.
Он, как верно подметил аббат, обладал острым, живым умом, постоянно занимался самообразованием и отличался широтой взглядов и терпимостью, обычно не часто свойственной приходским священникам.
Отец Анри ломал голову над тем, почему же столь обычное для цыганки дело, как гадание, наделало столько шума и даже привлекло внимание святейшей инквизиции.
Аббат сказал, что к ней ездят знатные особы и члены королевской семьи. Так ведь вовсе не новость, что знатные вельможи, принцы и принцессы падки на гадания, пророчества, привороты, и прочие осуждаемые церковью деяния.
При каждом европейском дворе найдётся парочка-другая придворных предсказателей.
И инквизицию подобные вещи начинают интересовать лишь тогда, когда нужно решить какой-нибудь вопрос политической важности.
Какое отношение к подобным вопросам может иметь юная цыганка Мирела? Аббат обмолвился, что она говорила что-то о святой инквизиции, богохульствовала.
Но это казалось отцу Анри очень странным и неправдоподобным.
Цыгане, несмотря на охранные грамоты, живут в Европе на птичьих правах и боятся привлекать к себе лишнее внимание. Тем более сейчас, когда, как правильно заметил аббат, положение их становится всё более шатким, всё теснее смыкается вокруг них кольцо враждебности и недоверия. И достаточно небольшой искры, чтобы людское недовольство вспыхнуло и обратилось против них.
Чтобы в такое смутное время молоденькая цыганка поносила церковь? Невероятно. Что-то здесь концы не сходятся с концами…
От раздумий отца Анри отвлекло тихое радостное ржание. Он поднял голову и увидел Мишеля, ведущего под уздцы его лошадь. Кобыла, завидев хозяина, ускорила шаг, нетерпеливо перебирая ногами и слегка взбрыкивая.
Просветлев лицом, священник быстро подошёл к лошади, ласково похлопал её по вздымающемуся от дыхания боку и нежно прислонился щекой к шелковистой, только что расчёсанной Мишелем гриве. Лошадь повернула к нему голову и коснулась мягкими губами его щеки, обдав его лицо сладким запахом сена.
Отец Анри счастливо улыбнулся. Преданная Диаманда была единственным существом, к которому он позволял себе испытывать такую сильную сердечную привязанность.
Погладив лошадь по серебристой чёлке, он легко оседлал её и направился в сторону восточных ворот.
