Его капитан

            Смоллетт проснулся в холодном поту, дрожа и лихорадочно укрываясь простыней. Спал он сегодня просто отвратительно, а его голову переполняло запредельное количество мыслей о произошедшем инциденте. Дело даже не в убийстве, нет… В том, как сильно изменился он сам с момента начала этой чертовой экспедиции. Он убил больше людей за пару суток, чем за всю его прошлую жизнь. Да, именно прошлую, ведь то, что проживает он сейчас — совсем другая глава его судьбы. И точно ли его — он не знал. Все началось с Хэндса, который был застрелен на палубе шхуны в первые дни плавания. Закончилось Джони, застреленным на этой же палубе. Закончилось ли?.. Смоллетт тяжело вздохнул и заставил себя подняться с кровати, одновременно продевая рубашку через голову. День обещал быть трудным, но явно не хуже всех предыдущих, если пираты не посмеют открыть свой мерзкий рот, если сие на их лицах можно так обозвать. Впрочем, у него и на них точно нашлась бы управа — все во имя доктора. С этими мыслями он отправился проверять обстановку на палубе, окончательно приведя свой внешний вид в порядок.       Поднявшись, он сразу почувствовал, как яркие, режущие глаз лучи утреннего солнца врезались ему в лицо. Он посмотрел на небо, сымитировав ладонью козырек на лбу, прищурился и удовлетворенно кивнул. Отдав первый приказ, капитан даже неплохо оживился, почувствовав контроль хотя бы над какой-то ситуацией. У него превосходно получилась делать вид, что все как и раньше, а этой ночью никто не «застреливался». Команда будто бы тоже была в покое и находилась даже в приподнятом настроении. Все, кроме доктора, который готов был признать и принять в этой жизни абсолютно любой человеческий грех, но не самоубийство. Он спас жизни сотни людей не для того, чтобы они совершали суд сами над собой. По его мнению, этим должен заниматься лишь Бог — и никто иной. Человек — сильное, могущественное и мудрое существо, но нет никого сильнее и могущественнее Всевышнего. Нет, и не будет никогда. Человек никогда не будет иметь права брать на себя его полномочия.       Ливси добродушно улыбался, терпеливо, так же, как и всегда слушал приукрашенные истории болтливого и обаятельного сквайра, но Смоллетт ловил каждую его скрытую эмоцию даже издалека. Он не решался к нему подойти, однако понимал, что рано или поздно ему стоило бы сказать правду. А, может, и не стоит… Впрочем, сейчас он мало что мог сделать, ведь все уже было сделано этой ночью на этой палубе.       Доктор не особо долго разговаривал с Трелони — спустя четверть часа он, закурив трубку, отправился на другой конец палубы, как раз туда, где был убит Джони. Проходя мимо капитана, он не сказал ни слова, лишь приветливо улыбнулся и кивнул, поддерживая остатки формальности в их отношениях. Его походка сегодня была гораздо менее грациозной и аккуратной чем обычно, ноги волочились будто сами по себе, руки не за спиной, как всегда, а свободно по швам. Лицо его слегка осунувшееся — видно не спалось и ему. Смоллетту было крайне тяжело наблюдать за фигурой дока, однако сейчас был не лучший момент утешить того или же говорить о случившемся. А вдруг он и вовсе не думает об этой ночи? Вдруг его сердце тревожит нечто другое?       Капитан, раздраженно мотнув головой, зашагал в сторону трюма. Он аккуратно присел на корточки и отпер крышку люка, оставив лишь небольшую щель так, чтобы разговор случайным образом не пронесся через уши остальных на палубе. На него взглянул весь сброд неверных, и из-за старой бочки показался Сильвер. — Сэр, они очень голодны, — он брезгливо окинул взглядом каждого в трюме, — боюсь, эти собаки скоро порвут меня на части.       Капитан пообещал отправить к ним одного из слуг с нормальной и горячей едой с камбуза, как только все будет готово, однако: — Если один из вас проговорится об этой ночи — вы лишитесь даже оставшейся солонины.       В их глазах кипела жажда мести за Джони, жажда крови и наказания, горесть унижения, но ни один не посмел перечить Смоллетту. Пираты ужасно хотели есть, желудок отказывался переваривать сушеную и просоленную до каждого волокна пищу, им оставалось лишь унизительное молчание. Дело было не только в желудке… Капитана боялись даже они. Сильвер все знал, и лишь у одного него вся ситуация вызывала зловещую и даже удовлетворенную улыбку. Это с трудом укладывалось в голове, но его реакция прояснилась совсем скоро, а вернее — ее причина: — Ты называл каждого из нас существом, которое, не дрогнув, проливает кровь.       Он говорил с ним шепотом через маленькую щель. — Теперь же на моем месте ты.       В груди Александра больно кольнуло. Сердце ускорило ритм. Он не посмел открещиваться, ведь Сильвер, казалось, был прав. Он резко поднялся и ногой захлопнул крышку люка, после чего запер трюм и решительно отправился искать Ливси. «Я сдался быстрее, чем думал. Я испортил себя, но не до такой степени, чтобы врать такому человеку, как Ливси»       Доктор стоял там же, где и пару минут назад. Он задумчиво глядел в небо, опираясь локтями о деревянный борт. Его тело будто застыло во времени и пространстве — даже пряди, выбившиеся из его парика, не колыхались на сильном морском ветру. Чем ближе капитан подходил к замершему и окутанному мыслями мужчине, тем больше его ноги отказывались его слушаться. Вот уже он проходит место смерти Джони, но нет — его сердце не дрогнуло. Он смотрел доктору прямо в глаза, когда тот в вопросительном настроении поднял на него взгляд. Настоящий мужчина никогда не опускает взгляда, когда отвечает за свои поступки. — Сэр? — доктор вскинул бровь и грустно улыбнулся. — Дэвид, это я его убил.       Лицо мужчины моментально изменилось. Глаза чуть шире приоткрылись, как и губы в исступлении. — Что? — шепнул он. — Я убил Джони, — уверенно, не дрогнув, отрезал Смоллетт.       Доктор, наплевав на всех находящихся поблизости, резко схватил капитана под руку и повел на камбуз, до которого было ближе всего идти. Дверь захлопнулась со страшной силой, заставив и без того хлипкую полку рядом со входом, обвалиться с грохотом. Ни один из них не дернулся и не моргнул. — Повтори, — потерянно прошептал первый. — Ты слышал меня, — более раздраженно ответил второй.       В глазах Ливси читалась раздирающая душевная боль, попытки оправдать, что всегда ему было свойственно, рухнувшие надежды и… доверие. — Я сделал это, потому что… — У такого поступка, который ты совершил, не может быть причины, если ты не находишься на войне. А ты — не на войне, Александр.       Голос доктора стал чуть уверенней, его тело не выдавало его переживаний и боли, но глаза кричали обо всем. Блеск показался на его чуть дрожащем зрачке. Они пристально прожигали друг друга взглядами. Капитан попросил дать возможность объясниться, на что не получил ни кивка, ни ответа. Ему было плевать, душу прожигало чувство вины, страх потери и желание защитить Ливси от себя самого. Он выложил все от начала до конца, каждую подробность, с трудом, но детально перечислил все оскорбления, услышанные от покойного Джони. С каждой минутой рассказа его грудь все больше разрывал гнев и укалывала совесть. Все эти минуты Дэвид стоял, не шелохнувшись. Казалось, что он даже пришел в обыденное состояние и настроение, что тревога понемногу уходит из его тела. Капитан сделал шаг вперед, чтобы сбавить тон разговора и снизить тембр, ведь угроза быть подслушанными никуда не уходила. Он не понимал, слушает ли его доктор, либо же просто стоит, погруженный в раздумья — капитан говорил отчетливо, но быстро, пытаясь как можно быстрее избавиться от этого груза. — Я хочу быть честным пред тобой.       Ливси отвернулся к двери, но не собирался выходить. Руки за его спиной сжали друг друга, а подбородок чуть поднялся. — Дэвид? — капитан подошел ближе, собираясь развернуть мужчину.       Одна из его ладоней махнула в отрицательном жесте. — Не подходи, — непривычно было слышать такой резкий и обрывистый ответ от него.       Смоллетт, будто не слыша просьбы, подошел еще ближе и развернул доктора в профиль через плечо. По его щеке плавно прокатилась слеза, и видно было невооруженным глазом, как тот хотел закричать, сбежать отсюда, но он держался мужественно, не позволял себе лишних движений и слов. — Дэвид… — Господи, прости за мои слезы, — он отвернулся и напряженно выдохнул.       Смоллетт аккуратно обнял его со спины, прижавшись всем телом. Он почувствовал бешеное сердцебиение Ливси, от чего ему еще больше захотелось защитить возлюбленного. Он причинил боль самому прекрасному человеку самой чистейшей души и совести, как Смоллетт всегда о нем думал. Сильные руки сжали талию доктора сильнее, почувствовав напряжение мышц. — Если ты не простишь мне его жизни, я уйду, обещаю тебе, — с болью в голосе шепнул кэп, — я очень привязался к тебе, как бы это не выглядело… Мне плевать. «Я скажу это» — Я люблю тебя, — отрезал он.       Руки Ливси обессиленно скользнули вдоль рук капитана, сжимая его запястья. — Не смей больше решать за людей, когда им кончать с жизнью, тем более — ради меня, слышишь?       Смоллетт молча кивнул, поглаживая руку доктора в извиняющемся жесте. — Александр, я тоже хочу тебе признаться, — ему тяжело было сейчас произносить эти слова — осадок обиды не уходит так быстро, но эти слова были чистой правдой, — и я… я люблю тебя.       Он развернулся лицом, на котором уже не было и следа от слезы, но выражение лица его было слишком уставшим. Смоллетт приложил свои руки к горячим щекам Ливси. — Мой Дэвид.       Доктор отправился к себе в каюту перевести дух после такой тягостной беседы, а капитан — решать вопросы с прибытием. Морской воздух освежал его голову с трудом, но надо было двигаться дальше. Диалог со сквайром давался ему трудновато, но это было вынужденной мерой. Джентльмены достаточно долго обсуждали, что делать с сидящими в трюме пиратами. Трелони настаивал на том, чтобы Ливси позаботился об их смертной казни через повешение, а Сильвера — подавно. Он лично хотел бы посмотреть на то, как мучительно умирает главный его враг и враг его близких. Сквайр был непреклонен, Смоллетт практически безоговорочно с всем соглашался. Слуги всегда выполняли то, что прикажет хозяин, поэтому их мнение было аналогичным и, как впрочем и всегда, не особо содержательным. Вскоре и Джим оказался среди команды на палубе. Его встретили улыбками все — даже капитан, что спорил с господином Трелони насчет его щедрых угощений юноши. Лицо мальчика было чуть отекшим и заспанным, ему, в отличие от остальных, было не совсем весело. Он постоял с командой у борта, подключившись к обсуждению судьбы пиратов, однако мнения он своего высказать не успел. Юношу сильно тошнило, его лицо приобрело бледно-зеленоватый оттенок. Он перекинулся через борт, и вчерашняя выпивка мгновенно вышла вместе с ужином. Как только его протошнило, он развернулся спиной к морю и глубоко вздохнул. — Джим, стало легче? — искренне, но строго, по-наставнически, поинтересовался кэп. — Угу, — пробормотал парень и откашлялся.       Смоллетт вновь неодобрительно взглянул на сквайра. — Это был последний раз, когда вы ему наливали, сэр!