Бояръ-аниме в багровых тонах

Двери распахнулись, и в комнату вошёл, нет, скорее протиснулся бочком и с наклоненной головой голову, здоровенный мужик. Я уж было подумал, что это орк, а в интернете мне наврали про историю, но цвет кожи и вполне человеческое лицо не дали усомниться в его родословной. Хотя должен признать, тёмные глаза, излучающие угрозу, колючая щетина на грубом квадратном подбородке, и чёрные длинные волосы в сочетании с гипертрофированной мускулатурой делали образ весьма устрашающим. Но не настолько, как покалывание в затылке, которое у меня случалось очень-очень редко, и значило ровно одно — шансов на победу практически нет. — Ваше Высочество. Ольга встала и поклонилась. Я же рассматривал незнакомца, пытаясь определить, союзник это или враг. Убить его не выйдет, даже застав врасплох, но вот нанести увечье, которое не исцелит ни один маг — это я могу, хотя в нынешнем состоянии подобное равно самоубийству. — Ого, давно на меня так не смотрели. Готовишь покушение? Не советую, я слишком крепкий. Он слабо усмехнулся, но тут же выражение лица вернулось к мрачному. Впрочем, похоже, мужчина уловил атмосферу и остановился в метре от кровати. Ольга бросала на меня удивлённые, паникующие, умоляющие взгляды. Не сегодня, женщина. Похоже, наконец-то начнётся серьёзный разговор, с предложениями заманчивыми, или не очень. Я склонялся ко второму. — Вижу. А ещё плохо воспитаны. Он стал ещё мрачнее, посмотрел на Ольгу, на меня, в умных глазах отразилось понимание. — Понимаю. Вылетело из головы, что ты многое забыл, ведь мы виделись далеко не раз и, можно сказать, почти стали семьёй, хотя и без того наши рода в прошлом смешивали кровь. Позволь представиться, Великий Князь, министр по делам одарённых, Иван Романов. Иван подошёл ближе и протянул здоровенную лапищу. Я вложил в неё свою, кажущуюся детской, ладошку. Я бы не удивился, если бы мне потом пришлось собирать безобразное месиво вместо целой руки, но он был неожиданно нежен и тактичен. — Виктор Крылов. Вы хотели мне что-то предложить. — Сразу к делу? Так даже лучше. Для начала давай осмотрим твой источник, если не возражаешь. Я посмотрел на Ольгу, та кивнула. — Он помогал вашему отцу поставить печать. Это многое объясняло. — Хорошо, но только осмотреть. Монструозная ладонь без промедлений опустилась мне на грудь. Чужая мана огня проникла внутрь, доставляя неприятные ощущения, но никакого вреда не наносила. Она добралась к источнику, оплела его, и мужчина поморщился. Похоже, верно оценил состояние печати. Он убрал ману и ладонь, посмотрел на Ольгу — Всё, как он и говорил. Ситуация скверная. Даже если ничего не делать, у нас осталась пара месяцев, не больше. У слуги задрожали губы, небольшой маникюр впился в ладони. — Мы ничего не можем сделать? Иван покачал головой. — Сама знаешь, что Андрей собирался постепенно ослаблять печать, давая сыну привыкнуть к слишком сильному дару. Воистину, порой он неотличим от проклятия. Мужчина вновь покачал головой. Ольга отвернулась и отошла к окну, её плечи слабо подрагивали. Я смотрел на разыгравшуюся драму и не испытывал ничего, кроме нарастающего раздражения. Понятно, почему меня уже хоронят: сродство со стихией у Виктора, похоже, действительно выдающееся, как и размер источника. Только я не собирался умирать, не от собственного орудия! Раздражение переросло в злость, а она обратилась яростью! Я не думал о том, почему испытываю эти чувства, а сделал так, как поступал всегда в затруднительных ситуациях — ударил на опережение, чтобы покончить с проблемой здесь и сейчас! Огонь подхватил порыв, взъярился и, повинуясь воле, сжал неподвластную мне часть источника. Барьер сопротивлялся всего мгновение, прежде чем схлопнуться. Сперва я ощутил, как возросло количество доступной стихии огня, больше не занятой сдерживанием, на жалкую, едва уловимую долю секунды. Сокращение сердца прозвучало взрывом, когда огромная пьянящая волна мощи понеслась от источника во все стороны. Я закричал, зарычал, призывая огонь уберечь хрупкие каналы, и близко не готовые даже к десятой доли высвободившейся маны. Её оказалось больше, намного больше, чем я рассчитывал. Стихии шипели, кусались, боролись за господство, чем существенно осложняли невероятно трудную задачу. Второй удар сердца принёс боль, словно вместо крови по телу разошлись миллиарды осколков битого стекла — в тех местах, где огонь по моему недосмотру проигрывал. Выход оставался лишь один — побыстрее стравить излишки маны наружу, но, проклятье, её слишком много! Я не мог сделать это мгновенно, иначе все капилляры попросту разорвало. Не мог сделать это медленно, иначе сжёг бы себя изнутри. Мозги едва работали, пасуя перед всепоглощающей болью и обманчивым наслаждением. И тут до меня дошло, что я ещё больший идиот, чем думал раньше. Воля потянулась ко второй стихии, глубокой, лживой, всегда стремящейся к безумной резне. Она упиралась, не хотела повиноваться, навязывала чуждые желания, взывала к воспоминаниям о кровавых сражениях и эйфории от победы. Третий удар сердца стал переломным. Стихия полезла туда, куда не следовало, показала воспоминания, от которых я всеми силами отгораживался, пытался забыть, но не смел забывать, вновь и вновь созерцая их в невыносимых кошмарах, и предлагала силу, чтобы отомстить. Теперь мои ярость и ненависть не имели границ. Я собрал все эмоции в единый порыв — распалил оранжевое пламя и душил алую кровь. Никто не смеет диктовать мне свою волю, кормить лживыми обещаниями, прикасаться к святому и уходить безнаказанным! К несчастью, стихию невозможно победить, только подчинить или подчиниться. Она послушалась, побитым псом, цапнувшим хозяина, поджала хвост и успокоилась, больше не пыталась доказать своё главенство. Каналы всё ещё распирало от невероятного количества маны, но она больше не вредила намеренно, а ластилась, старалась угодить, усыпить бдительность. Я чудовищно устал, всё тело ныло, к прошлым незажившим ранам присовокупились новые, но больше всего мне хотелось выместить на ком-то скопившуюся злобу. Существ, достойных скорейшего умерщвления, вокруг не нашлось, к счастью. Мутным взором я огляделся. Оказалось, что меня на вытянутых руках держал Иван, чьё звероподобное лицо расплылось в довольном оскале. Я с трудом перевесил голову и увидел кровать с отчётливым человеческим силуэтом, наполовину провалившемся в дымящийся матрац — наверное, мужик боялся, что я прожгу дыру в полу, или в конвульсиях проломлю себе череп. Взгляд переместился вниз, где на изувеченном теле не нашлось ни клочка одежды. — Х-р… Из сжатого спазмом горла вырвалось тихое сипение, должное обозначить смех, а губы задрожали, словно в судороге. Постепенно спадающее напряжение подкинуло в уставший мозг картинку, как мы выглядим со стороны — точно отец держит новорождённое дитя, которым сильно горд. — Быстрее положите его, нужно дать ему крови! Донёсшиеся издали слова заставили уплывающее сознание встрепенуться. Окстись, женщина! Меня же разорвёт! — М-м. Я с трудом затрепыхался и замычал, заставив себя открыть глаза. Иван опять нахмурился и наклонил ухо к моей голове. — Говори. Медленно, растягивая буквы, я вытягивал из себя два простых слова, которые словно миллионами крючьев впивались в гортань. — С-е-г-о-н-а… Н-е-л-з-а… Мужик попытался пропустить в меня свою ману, как и в прошлый раз, но тут же одёрнул себя. — Это плохая идея, Ольга. Он заполнен, как перекаченный воздушный шар. Ты ведь не хочешь его убить? Я посмотрел на Ольгу, но зрение отказалось фокусироваться, выдавая два нечётких силуэта. Хотелось спать. Я держался из последних сил, игнорируя благоразумный вопль организма о необходимости срочного ремонта. — Мы ничего не можем сделать?! Её голос сорвался на отчаянный крик, донёсшийся словно из-за толстой стены. Ещё дальше прозвучало несколько всхлипов. — Успокойся. Всё прошло хорошо, насколько это вообще возможно в такой ситуации. Я вызову Евгения, но он тут мало чем поможет — парень и сам выкарабкается. Должен, если не будешь делать глупостей, и не дашь сделать их другим. Сильный голос, уверенный, каким и должен говорить мужчина, чтобы успокоить тревоги женщины. — Хорошо, простите, за недостойное поведение. Я за всем прослежу. Услышав желаемое, я, наконец, позволил сознанию окунуться в блаженное забытье. Боль была везде. Каждую клетку тела мучило, пытало, жгло. Она накатывала морской волной, а затем суровым, безжалостным порывом ветра вышибала дух. Я слушал её крик, приветствовал родную сущность, никогда не дающую забыть — всё ещё жив. Боль туманила разум, мешала думать, но в то же время лучше всего давала понять, что действительно важно, заставляла трезво оценить свои поступки, признать собственную глупость. О, уж этого у меня всегда хватало с избытком, а теперь, в теле импульсивного и вспыльчивого юноши, или с такими же «подарками» в душе, оставалось лишь предполагать, когда новая выходка сведёт меня в могилу. Впрочем, может оно и к лучшему. Я открыл глаза и увидел две светлых головы, в мёртвом сердце что-то шевельнулось — возможно, лучше, но не для всех. Я и раньше легко вспыхивал, принимал поспешные решения, а теперь и не скажешь, больше от них осталось благ или сожалений. Пожалуй, в этот раз всё прошло хорошо, даже удивительно, насколько. Несложно понять, что я прошёл по грани, отделявшей жизнь от смерти. И ради чего? Гордыни? Доказать, что меня никогда нельзя сбрасывать со счетов? Кому? Людям, которые ничего обо мне не знают? Или все эти эмоции лишь лазейка, сквозь которую просочилось желание поскорее уйти в забытье? Но тогда почему не сдался, не позволил стихии закончить начатое? Ох, с юношества не помню, чтобы сомневался в себе и искал двойное дно у причины поступка. Похоже, покоя мне не видать, особенно в такой компании. Ветреная девица сидела возле кровати, прислонившись грудью к матрацу, и тихо посапывала. Обращённое ко мне лицо в тусклом лунном свете казалось ещё бледнее, чем утром. Её ладонь накрывала мою, но из-за боли я не ощущал прикосновения. Ольга тревожно спала в кресле, то и дело мышцы на лице непроизвольно сокращались, словно ей снился кошмар. Ох, даже немного совестно — довожу бедных женщин глупыми выходками. С другой стороны, в образ взбалмошного юноши я вписался идеально, жаль, так и не мог до конца понять, что чувствовал по этому поводу. Я немного поворочался, питая тщетную надежду найти позу, в которой сплошной комок боли будет ныть чуточку меньше, чтобы попытаться вновь уснуть. Право слово, я столько раз попадал в подобные ситуации, и всегда совершал ту же ошибку, кривился от вспышки ярких ощущений, да зарекался вновь так опрометчиво поступать. И всегда забывал об этом, предаваясь пространным рассуждениям о том, что привело меня в столь плачевное положение. Глаза потревоженной девчушки, кажущиеся серыми, открылись и уставились на меня. Впервые я видел эту мордашку без единой эмоции, словно Вика всё ещё не очнулась. Она смотрела не моргая несколько минут. Неслышно поднялась, не прекращая удерживать мой взгляд, взялась за низ просторной футболки, потянула вверх, и я задержал дыхание. Да, несомненно, предо мной позировала настоящая женщина, чья красота пленяла сердца юношей, чьей любви возжелал бы любой из них. Но в то же время испытал опаску — моё состояние навряд ли располагало к плотским утехам, даже будь я не против. Свет луны заглядывал сквозь окно, освещая молодое произведение искусства, зачем-то полностью оголившее свои срамные места пред немощным мной. Вот только, что делать дальше она, похоже, не придумала, так и застыв с опущенной головой. Виктория переминалась с ноги на ногу, то и дело борясь с руками, желающими прикрыть от моего жадного взора хоть что-то. Да, я не мог оторвать взгляд, словно взаправду стал мальчишкой, впервые увидевшим голую бабу. А ведь сколько их повидал на своём веку! Право слово, эта двойственность свела бы меня с ума, попытайся я ей сопротивляться. А может всё дело в усталости и постоянно подтачивавшей волю боли. Я уже ни в чём не мог быть уверен. А потому мне оставалось лишь потакать низменным желаниям, пока это не пересекало черту. Она несмело шагнула вперёд, опустила коленку на кровать. Послышался тихий скрип пружины, и я наконец вспомнил, что мы здесь не одни, а такие шалости могут выйти глупышке боком, хотя, скорее, местом несколько ниже. Вика испуганно замерла, задержала дыхание и всматривалась в моё лицо, боясь обернуться. Не зря — Ольга открыла заспанные глаза, распахнула их во всю ширь, напряглась, впившись руками в подлокотники, тихо набрала полную грудь воздуха. И так же неслышно расслабилась, выдохнула, только веки затрепетали — точно закатила глаза. Я ничем не выдал себя, и горе-соблазнительница приподняла мою руку, увидела, как у меня дёрнулась щека, но не остановилась. Откинула тонкую простынь, и устроилась под боком, свернувшись в клубок и накрыв нас обоих. Я выдохнул с облегчением — не пришлось звать на помощь в полглаза наблюдающую Олю. Или, всё же, с огорчением? В любом случае, я не хотел бы предавать память. Подумал и горько усмехнулся — как можно предать то, от чего остались жалкие ошмётки. Впрочем, я больше не сомневался, что все эти принципы могут с лёгкостью отойти на второй план, на время, буквально несколько часов, закрыть глаза совести и верности, пока низменное затмит разум. О, лучше бы я преувеличивал! Увы, чресла от такой близости налились силой, от похоти спёрло дыхание, а боль отдалилась, потирала-точила лапки-ножи в предвкушении зрелища, обещая после взяться за дело с утроенным рвением. Бок ласкали светлые патлы и горячее дыхание. Мне стало душно, неожиданно появилась жажда, которую непременно следовало утолить жаркими устами юной обольстительницы. Я сцепил зубы, коря себя за малодушие, и не позволял руке отправиться на поиски мягкой кожи. Вдруг тонкие пальчики прикоснулись к рёбрам, и по телу прошлась рябь щекочущих, будоражащих мурашек. Я должен был разозлиться, на себя, на неё, на дурацкую ситуацию, но не мог. И от этого прийти в ярость, но не получалось. Все мысли занимала чарующая юность женского тела, такая близкая, доступная, искренняя. В отчаянии я попробовал схватить руку, нерешительно прокладывающую себе путь к моему еству, однако ухватился за совсем другую часть тела, более волнительную и мягкую. Послышался тихий удивлённый выдох. Из последних сил я бросил умоляющий взгляд на хмурую Ольгу. — Я позволила тебе остаться вовсе не для того, чтобы ты ещё больше усложняла жизнь нашему Господину. Ледяной тон на меня подействовал благоприятно, позволив оторвать разошедшуюся руку. Виктория вздрогнула, замерла в нерешительности, села на колени и сбросила с себя простынь. Её вздёрнутый носик своим видом подчёркивал непокорность. — Это тебя не касается, старуха. Я отлично знаю, что мой первый раз поможет Вите быстрее исцелиться. К тому же, — она веером подбросила длинные волосы, переливающиеся серебром, и надменно усмехнулась, — будь он против, я не смела бы даже пальцем его тронуть. Вспомнив утреннее приветствие и вечернее прощание перед побегом, мне почему-то показалось, что девчушка лукавит. Сдержанности у неё, похоже, не сильно больше моего. Оля скрипнула зубами, готовясь многое высказать дочурке. Влезать в перепалку мне не хотелось. Только слушать её со стороны и позволить страстям накалиться — ещё меньше. — Это моя вина. Не знаю, как было раньше, но сейчас я совершенно не могу себя контролировать. Красивое женское тело рядом подавляет волю и здравомыслие сильнее, чем разбушевавшаяся стихия. Мне это кажется ненормальным, и теперь я уверен, что не смогу удержаться от соблазна. Может, это какая-то болезнь? Как по мне, я отлично сыграл обеспокоенность, переключив внимание семейства на свою персону. Слово взяла мать. — У подростков это часто случается, когда появляется взаимная симпатия, но, учитывая ваше состояние и то, что к этому привело, дело не в слабоволии. Но врачи никаких отклонений не нашли, вы абсолютно здоровы, если не учитывать новые травмы. Вика явно не желала соглашаться с родителем. — А может у него незначительное повреждение отдела мозга, что отвечает за выработку гормонов? Дерзость сквозила в её голосе, дерзость и вызов. Очень забавная девчушка, и красивая. Главное, не смотреть на обнажённый силуэт, иначе мысли опять потекут в определённом направлении. — Исключено. Его обследовали лучшие из лучших всем, чем могли, полностью. Никаких отклонений, кроме слишком быстрой регенерации. Вика скрестила руки под грудью, намертво приковав мой взгляд. Дерьмо, как же бесит не беситься, когда знаешь, что должен! — Знаю я этих живодёров. Им лишь бы убедиться, что ты не скопытишься в ближайшее время, и выпнуть тебя с койки. Мать вместо ответа уставилась в потолок и вздохнула. — Хорошо, твоя взяла, бесстыдница, будем искать проблему. Вы реагируете так бурно только на Викторию? Пришлось отвернуться к окну. Я ощущал определённую неловкость, говоря такое этой достойной женщине. — Боюсь, дело в близости с красивыми женщинами, а не высоких чувствах. Я затылком ощутил, как Ольга ехидно усмехнулась, а Вика гневно сверкала глазами в сторону матери. Напряжение повисло нешуточное. — Вот как. Тогда это действительно может стать проблемой… К-хм, а вы не пробовали сами удовлетворить свои потребности? Вопрос смутил женщину, а я задумался. Действительно, почему мне раньше не приходило в голову столь очевидное решение? Хотя, а когда? — Боюсь, у меня на это не нашлось времени. К тому же мне кажется, что это не поможет. Элиас и простота? Нет, я уверен, что даже стерев свой прибор до крови, ситуация не изменится. Мулат всегда думал на три шага вперёд и почти не ошибался. А потому я верил, что решение у данной проблемы лишь одно. — Если так, то у нас возникло серьёзное затруднение, Господин.