***
— В идеале ваши пяточки должны быть на полу. Понимаю-понимаю, Шелли, не переживайте, вы научитесь со временем. Ты, кстати, как там, Маркус? Солнце в глаза не светит? — Голос Дилана звучал размеренно и спокойно, знакомые асаны он выполнял легко и непринуждённо, успевая мягко поправлять партнёров по тренировке. В уютном дворике возле коттеджа располагался небольшой сад и идеально ухоженный цветник, в котором сейчас обильно цвёл триллиум разных сортов: обычный белый, махровый нежно-сиреневый и экзотический жёлтый. На удивление пах он у Шелли какими-то тропическими фруктами, так что заниматься в тени яблонь и персиков под ласковым и неназойливым майским солнышком было вдвойне приятно. — Шелли, не забывайте дышать. Маркус, усерднее, тянись лучше. — Я честно стараюсь изо всех сил, Диль, — Маркус шумно выдохнул и кулём упал на коврик для йоги. Кто бы сказал ему, что его, капитана команды по лакроссу, так вымотает получасовая разминка. Дилану бы в тренеры, он явно из тех, кто спуску не даёт. — Мне мышцы мешают. — Мышцы тем более должны быть растянуты, а не спазмированы и забиты. Ты ещё вспомнишь меня, когда увидишь спортивный результат. Не запрокидывай голову и прогибайся сильнее. — Так, молодёжь, я иду делать лимонад. Мне хватит на сегодня. — Шелли решительно поднялся с коврика и направился к коттеджу. — Маркус, ты будешь сэндвич или кукурузные панкейки? — Ну что вы, Шелли, я дома пообедаю, — пятиминутная встреча в молле, чтобы отдать Дилану забытый в комнате Маркуса свитер, и так вылилась в весёлую прогулку с бесконечными покупками, чаепитие с круассанами и импровизированную тренировку. Оставаться обедать было уж совсем неуместно. — Не обсуждается, — решительно возразил Шелли, — мне нужна компания, чтобы успокоить совесть, а то буду клевать салат вместе с Диланом и ходить потом полуголодным и злобным. — Тогда лучше сэндвич, — Маркус провёл взглядом Шелли, дождался, когда дверь полностью закроется, и пересел поближе к Дилану на его коврик для йоги. — Ты как тут? Папе звонил? — Сидели они не так чтобы близко, по факту между ними было не меньше метра, но Маркусу казалось, что он чувствует тепло, исходящее от кожи Дилана. Тот будто нарочно принял особенно эффектную позу, красиво разложил свои длинные ноги, развернул корпус и идеально выпрямил спину. — Толку звонить. Всё и так ясно. Папа скажет, чтобы не дурил и возвращался. Отчим потребует бросить Ника и вести себя прилично. Шелли предложит синнабон или панкейк, ну или сходить по магазинам. Ник в очередной раз попросит не волноваться и спросит, нужна ли мне помощь. — А я? — Маркус понял, что его взгляд слишком уж залип на аккуратных, ухоженных стопах и ноготках с нежно-розовым педикюром, и решительно поднял глаза. — Ты… Ты сидишь и облизываешься на меня, как будто я рожок с мороженым, а на дворе июль. На месте твоего омеги я бы за такое голову оторвал. — У меня нет никакого омеги, ты же знаешь, Дилан, — Маркус изо всех сил старался, чтобы его голос не звучал жалко, но не был уверен, что у него получилось. — Откуда мне знать? Ты же ничего не рассказываешь. И потом я видел эту кучу восторженных омег, которые после матча стаскивают с себя штаны и шлют вам фотки своих голых задниц с логотипом «Волков Галифакса». Нужно быть нерешительным дурачком, чтобы… — Нужно быть нерешительным дурачком, — перебил Маркус, понимая, что его несёт после вчерашнего, но не предпринимая ни малейших попыток притормозить, — чтобы так бездарно проебать шансы. Мяться и тренироваться перед зеркалом, но так и не решиться позвать на свидание друга детства, а потом узнать, что кто-то другой оказался решительнее и увёл у тебя мечту прямо из-под носа. — Маркус… — Дилан встал с коврика и стал интенсивно дёргать за край, намекая, что и альфе лучше бы убрать с него свою задницу. — Это всё… Поздно и глупо, особенно теперь, когда я живу у Шелли. Тебе пора забыть и успокоиться, и мне тоже. — Я успокоюсь, Диль, — сказал Маркус, вставая и глядя Дилану прямо в глаза, — когда увижу метку на твоей шее. Мою метку. Скажи Шелли, что я передумал обедать. Дилан не сказал ни слова, он так стоял на траве босой и с ковриком для йоги в руках, когда Маркус сел в машину и уехал.***
— Мика, мне всё же придётся тебя пристрелить. Честно, ты не оставляешь мне выбора. Ну как ты не понимаешь… — Боже, Артур, ты же гений пиара и самопрезентации, неужели ты сам не видишь в этом уникальных возможностей? Майкл сидел на пропахшем тухлой рыбой, прогинающемся под его весом пластиковом контейнере, привалившись спиной к стене. Одна его рука была пристёгнута наручниками к трубе отопления. Наручниками не из тех розовеньких и пушистых, которые продаются в секс-шопах. Вполне себе стальными и надёжными. Рука от непривычной позы затекла и ныла. В другой руке был одноразовый стаканчик, в который Артур вместо воды плеснул пива, когда Майкл сказал, что у него пересохло в горле. Сердце в груди билось часто и звонко. Майкл не помнил, когда в последний раз чувствовал себя таким живым и вдохновлённым. — Ты говоришь сейчас о хламе, Мика! Никудышние, испорченные наброски, чёрт. Зря я разрешил тебе их смотреть. Хотя… Ты же разбираешься. Сам скажи, разве это не дерьмище? — Артур пил пиво прямо из бутылки и не выпускал пистолет из рук ни на секунду. — Артур, само собой, они неидеальны. Но их можно использовать как шикарный контекст. Как в акционизме, но с настоящим шедевром. Представь, мы завесим ими галерею. И каждый входящий сразу столкнётся с самыми неудачными на твой взгляд. Они на самом деле все шикарны, но сейчас не об этом. Зритель идёт. Первая же картина берёт его сердце в плен. Он рыдает, как я пару часов назад. — Майкл отставил пиво и пошевелил затёкшей рукой, по мышцам побежали болезненные мурашки. — Он понимает твою боль, твоё отчаяние. Идёт дальше. И вдруг погружается в этот мир молчания и ужаса полностью. Страдает, мучается, задыхается, чувствует, как сжимается сердце. Как страдания могут становиться всё концентрированнее? Ведь нельзя написать лучше! Нельзя гениальнее! И тут он доходит до финального шедевра, который висит отдельно от остальных работ. Один на огромной стене, где-нибудь под высоченным потолком. К нему нужно подниматься по ступеням. И вот зритель видит то чудо, которое ты сотворил в результате, и испытывает сокрушительный катарсис. Бамц! Артур, это будет великолепно! — Мика, блядь, какая выставка и галерея? Лучшая картина уйдёт с аукциона, остальные я сожгу где-нибудь на заднем дворе. Разговор окончен. По ступенькам… — Ты прав, это нарочито, — Майкл призадумался на секунду и тут же вскинулся. — Смотри, другая идея. Мы повесим их все вперемешку в одном зале галереи. Один шедевр и сто девяносто девять набросков. И будем их каждую ночь менять местами. И пришедший сам будет должен понять, где здесь та картина, которую ты считаешь настоящей. Это будет нелегко, поверь. Ведь все твои наброски гениальны. Я уже говорил? — Сто раз, Мика. Это исключено. Я никому не хочу показывать это позорище. Всё сгорит, как и все прошлые эскизы. — Но это же безрассудно, никогда в жизни не поверю, что твой арт-агент одобряет подобное. — Какой арт-агент? Зачем он мне? Я ведь и рисовать толком не умею. Сносно получается редко. Знаешь, как я начал? У меня было несколько приводов за хулиганку. А потом я чуть не прибил одного парня, тот реально почти окочурился. Дядя утряс с ним, но сказал, что помогает в последний раз и при условии, что я буду ходить к психологу. Курсы управления гневом. А там вот эта хрень: арт-терапия. Карандаши и офисная бумага, Мика. Я часами рисовал. Понял, что мне от этого становится легче. — А что сейчас тебе говорит твой психолог? — Майкл никогда не думал, что творчество для художника уровня Артура может быть не проектом по выколачиванию денег, а в первую очередь сливом негатива. Артур засмеялся и отставил пустую бутылку в сторону. Положил пистолет на стол, откусил от принесенного хот-дога и открыл следующую бутылку. Ответа Майкл так и не дождался. — Ты же на психотерапии? — решился спросить он снова. — Или нет? А семья? Они что? Спокойно живут и смотрят, как ты гробишь себя? Живёшь в этом ужасном месте, питаешься фаст-фудом, спишь на полу. Ты крадёшь у вдохновения, Артур. Ты бы мог творить куда ярче. Ты не даёшь своей гениальности развиваться, гоняешь её по кругу, как загнанную лошадь. Это банальность, но ты будто наказываешь себя. — Есть за что, Мика, — коротко бросил Артур и снова надолго замолчал. Майкл смотрел на него во все глаза. И вдруг понял, что любуется Артуром. Образ будто запечатлевался, проникал в каждую клетку тела, заполнял Майкла собой. Раньше он так смотрел только на картины. Сосредоточенно, разглядывая мельчайшую деталь, пытаясь разгадать глубокую мысль, заложенную творцом, подмечая мельчайшие цветовые переходы и отслеживая каждый мазок. Покрасневшие белки уставших, будто бы заплаканных глаз. Запавшие щёки, нездоровый цвет лица, болезненная худоба. Чётко обозначившиеся морщины, набросившие на Артура пелену печали. «Позаботься о нём. Он на грани», — внутренний альфа прорывался, ломая и отбрасывая привычные установки, ревел и хрипел. «Ему нужно помочь. Немедленно!» Впервые Майкл не вспомнил о комиссионных, он готов был работать с Артуром бесплатно. Да что там, он сам был готов вложиться финансово. — Всё неважно, — произнес Майкл вдруг. — Прости себя. Что бы ты ни сделал, иди дальше. Если можешь — исправь, если нет — извлеки из этого урок, но иди дальше. — Ты говоришь, как мой папочка. В смысле, если бы он у меня был, — Артур допил вторую бутылку пива, посмотрел на хот-дог и завернул его назад в полиэтиленовую плёнку. — Семья, Мика… Мой муж получает алименты каждый месяц. На двоих детей. Не уверен, что первый мой, а вот ко второму я точно не имею ни малейшего отношения. Трудно иметь шестилетнего ребёнка от омеги, которого не видел больше восьми лет. — Тогда почему… — начал было Майкл. — Так я хоть кому-то нужен. Пусть как человек, который подписывает чеки. Весьма скромные, не разгуляешься. Бо́льшая часть средств от продажи картин идёт фондам защиты животных. Я оставляю себе немного на материалы, но и только. Живу своим трудом, а не на эти фантастические, виртуальные деньги, которые могут иссякнуть в любой момент. — Что значит своим трудом? А картины? Ты что, не считаешь… — Майкла даже затошнило от озвученного заявления. Как же можно так ненавидеть свою сущность, так упорно бороться с собственным предназначением? — Мика, я раскрученная пустышка. Медиа-проект. Сейчас такое время, что звезду можно вылепить из любого дерьма. Симпатичная мордашка. Парнишка, который потрахался с нужными людьми и помелькал в телике. Да, теперь какому-нибудь богатею не в лом отвалить кучу бабок за холст. Вдруг я погибну трагически или ухо себе отчекрыжу и в психушку попаду. Глядишь, моя мазня начнёт расти в цене. Но ты-то! Ты-то профессионал! Ты не можешь не понимать, насколько я бездарен на самом деле. Ты же видел наброски. Да, сейчас ты говоришь, что они хороши, но лишь потому, что тебе от меня что-то нужно. Художники, они ведь как дети, достаточно похвалить картину, чтобы они растаяли, да, Мика? Говори, какого хера ты сюда припёрся, и уматывай. — Взгляд Артура был колким и издевательским. Он швырнул хот-дог в мусорное ведро, откинулся в кресле и уставился на Майкла, явно ожидая ответа. Майкл резко встал и потянулся к куче холстов, выдернул первый попавшийся, посмотрел на него внимательно и развернул его к Артуру. — Вот с этого места начал в этот раз — сказал он, обводя пальцем одну из нарисованных рыбок. — Ты обычно начинаешь с правого верхнего угла, ты же левша. Но тут ты наплевал на всё, да, Артур, кинулся сразу почти в центр композиции, к самому яркому. И нарисовал её. Она идеальна, правда. Почти как живая, трепещущая и страдающая. Светотени, игра цветом. Мне хочется стать на колени и молиться на неё. Совершенство. Правда, придётся прикрыть руками всё остальное вокруг, чтобы оно не портило впечатление. Ты писал её часа три, пожалуй. А потом выдохся. Любой бы выдохся, сотворив подобное чудо! Но ты не остановился, да? Продолжил писать. Перегоревший и переутомлённый. — Пальцы Майкла заскользили по картине, и взгляд Артура потянулся за ними, как зачарованный. — И вот тут, да? Вот эти неудавшиеся брызги взбесили тебя окончательно. Ты закончил поздно вечером. Естественное освещение постоянно меняется. Сейчас ты видишь, что не учёл это кое-где. И тебя это бесит. Заставляет видеть одни недочёты. Я тоже их вижу, само собой. Но я вижу и всё в целом. Я буду говорить, повторять снова и снова, пока ты меня не услышишь. Ты гениален, Артур. И знаешь… У художника может быть фиктивный муж, почему нет? Великий живописец может лежать в психушке или сидеть в тюрьме, некоторым это даже пошло на пользу в плане творчества. Но творить, не имея поддержки и надёжного арт-агента за плечами? Нонсенс! Артур, ты в тупике сейчас, это чувствуется, ты сам загоняешь себя и топчешь свой талант, но мы это исправим, обещаю. Да отстегни ты эти клятые наручники, у меня рука скоро отнимется!***
Низенький и полноватый бета с оранжевой папкой под мышкой не очень походил на человека из полицейского департамента. Скорее Себастиан принял бы его за уставшего, замотанного жизнью клерка. Яркий запах кофе заставил нос Себастиана вскинуться, но оказалось, что до него долетел аромат остатков эспрессо в бумажном стаканчике, который полицейский бросил в мусорную корзину. Сам бета ожидаемо пах невнятно, чем-то смутно знакомым из раннего детства. Гуашью, что ли? — Здравствуйте, господин Себастиан. Рад, что вы нашли время для беседы со мной. — Голос был глухим и невыразительным, в пару к старенькому, недорогому костюму. — Сразу к делу. Вы ведь в курсе тех печальных обстоятельств, которые вынудили открыть расследование. Трагическая гибель столь молодого члена вашей семьи в, скажем так, неясной ситуации. — Насколько я помню, господин инспектор, речь идёт всё-таки о ужасном стечении обстоятельств, не более. — Добродушный вид и неспешная, максимально вежливая речь беты должны были расположить к себе, однако Себастиан не собирался расслабляться ни на минуту. Не хватало ещё, чтобы этот проныра совал нос в его личные дела и дела Ника. Формальные, максимально короткие ответы по существу вопросов. Не допрос, в конце концов. — Просто инспектор или инспектор Росс, если вам так будет угодно. Согласитесь, подобное происшествие должно быть расследовано. Особенно когда речь идет о многомиллионном наследстве и возможный мотив очевиден любому стороннему лицу. — Мотив? — переспросил Себастиан со скепсисом. — То есть у вас все-таки есть доказательства того, что произошедшее было спланированным убийством. — Что вы, никаких доказательств, — бета даже руками замахал. — И я искренне надеюсь, что в ходе расследования будет установлено, что это действительно был несчастный случай. И всё же вы, как никто другой, должны понять наше желание защитить возможных наследников от покушений. Тем более что один из этих наследников — ваш собственный сын. — Надеюсь, вам не пришло в голову подозревать Ника? — разговор раздражал Себастиана всё больше. — Это же полный абсурд. Он ни разу не был на верфях, охрана ни при каких обстоятельствах не впустила бы его внутрь без пропуска. И раз уж вы ссылаетесь на завещание, то хочу вам напомнить: Ник пока ни на что не претендует. Он не окончил университет, не трудоустроен на судоверфях и ребёнка у него нет. В общем, история ужасная, но право не знаю, чем могу помочь. Я и парой слов за всю жизнь не перекинулся с покойным, видел его только на фотографиях или на расстоянии. Вы ведь уже знаете, что я не общался с отцом больше двадцати лет. А остальные родственники были слишком зависимы от его мнения, чтобы знаться с изгоем и рисковать отлучением от семьи. — Господин Себастиан, а если я спрошу вас о причинах вашей ссоры с отцом? — на словах инспектор был сама деликатность, но Себастиан понимал, не отвяжется. — Я, очевидно, пошёл характером в отца, а когда два упрямых, самолюбивых и не склонных к компромиссам альфы сталкиваются, то по любому поводу может возникнуть неразрешимый конфликт, — Себастиан постарался дать понять инспектору, что вдаваться в подробности он не собирается. Но намёк оказался проигнорирован. — И что же было поводом в вашем случае? — серые глаза детектива смотрели цепко, и Себастиан снова напомнил себе, что лишнего лучше не болтать. Разве что о покойном, хуже ему уже не будет. — Скажем так, Ирвинг был альфой старой закалки. Омег презирал, но был к ним снисходителен. К бетам относился как к рабочему инструменту. А альфы его бесили до дрожи. Фактически он превратил семью в гарем. И все входящие в неё альфы должны были согласиться на этакое метафорическое оскопление. Я ещё легко отделался, у отца тогда не было всей полноты возможностей, и он был слишком занят верфями. Артуру было намного труднее, но он всё же слишком альфа и вырвался из его лап с кровью и болью. А Люку и Итану пришлось смириться. Они не были счастливыми и успешными молодыми людьми, о нет, не верьте красивому фасаду. Они с детства были рабами, за которых абсолютно всё решал дедушка. С кем строить семью, где учиться, где работать. Пытаешься быть собой — пошёл вон. Ты же альфа, вот и барахтайся, выплывай самостоятельно, но сначала преодолей все трудности, которые будто великаны в сказке станут на твоём пути. Даже это завещание — чистой воды манипуляция, разве нет? — Что ж, достаточно стандартная история, — сказал капитан Росс. — Тем не менее, вы были в числе тех, кого пригласили на первое чтение завещания. — Само собой, как и все мои братья, я ведь по закону мог претендовать на наследство, ну если бы не завещание. Что сказать? Отец сумел меня удивить и после смерти. Я был абсолютно уверен в том, что из завещания меня вычеркнули давным-давно, пошёл туда скорее полюбопытствовать. — И тут оказалось, что у вашего сына всё ещё есть шансы, — подхватил инспектор. — Именно что шансы, которые не так уж и велики, — возразил Себастиан. — Но вы не намерены их упускать, не так ли? Буквально через пару недель после того, как вы выяснили условия наследования, ваш сын уже был женат, пусть и по контракту, зато на омеге, с которым у него стопроцентная совместимость. Сейчас его муж стоит на учете со своей первой беременностью. Я не настолько глуп, чтобы поверить, что всё это было случайностью. Вы постарались обеспечить своему сыну отличное будущее, я могу только восхищаться вашей решительностью и оперативностью. — Конечно, свадьбу сына не назовёшь неожиданной, — Себастиан посмотрел на инспектора негодующе. — Вы — бета, в некоторой степени вам не понять, но найти истинного омегу — настоящее чудо. Логично, что он не стал тянуть и откладывать. — Ладно, оставим, — сказал инспектор, — эту романтическую историю мне расскажут ваш сын и его избранник. А нам с вами нужно обсудить другой немаловажный вопрос. Скажите, пожалуйста, а сколько ещё у вас сыновей-альф подходящего по завещанию возраста? — О чём вы? — Себастиан буквально был ошарашен. — Ник — мой единственный ребёнок, не только подходящего возраста, а вообще. — Предлагаю вам отнестись к моему вопросу серьёзнее, — инспектор смотрел цепко и словно с издёвкой. — У меня есть основания полагать, что в ближайшее время, как раз к дате открытия завещания, появится еще претендент на наследство. Само собой, он является внуком Ирвинга. Версию, что это будет сын кого-то из-за ваших братьев-омег, можно отбросить. Все они были на виду, никак не могли скрыть беременность. Это легко проверяется по вашему богатому семейному архиву. А вот сколько сыновей у альфы, порой он сам не знает, не так ли? — Не так, — прорычал Себастиан, с трудом себя сдерживая. — Я никогда не вёл разгульную, богемную жизнь, предполагающую множество партнёров. Я не просто помню по именам всех тех омег, с кем был близок. Это были значимые, любимые мною люди. И я абсолютно уверен, что у меня нет детей, кроме Ника. А ваш вопрос… Он звучит для меня оскорбительно. Вы переходите все границы! — Что ж, — сказал инспектор абсолютно спокойно, — возможно. И всё же, если вы вдруг вспомните кого-то, с кем переспали в течку в промежутке с девяносто восьмого по две тысячи четвёртый, обязательно наберите меня, мы тут же начнём поиски. Скажем так, произошедшее в цеху не слишком похоже на несчастный случай. И если кто-то решил избавиться от остальных наследников, то следующее убийство может произойти в любой момент. Ушедший инспектор наверняка не подозревал, в каком душевном раздрае он оставил Себастиана. Тот выпил воды, что-то посчитал на калькуляторе смартфона, открыл сайт Судоверфей, переписал номер на стикер и буквально выбежал из кабинета. Телефоны-автоматы всё ещё висели в центре Галифакса, в прогулочной зоне, скорее как дань истории и красивый фон для Инстаграма, чем в качестве реального средства связи. Себастиан не был уверен, что звонить по ним безопасно, но набирать сотрудника Судоверфей с рабочего или мобильного было совсем уж глупо. Поэтому он выудил из кошелька монетку в пятьдесят центов и набрал записанный на бумажке номер. — Отдел кадров Судоверфей Ирвинга, — ответил знакомый голос, который, казалось, ни капельки не постарел. — Это Себастиан. — Сердце колотилось прямо в горле, а слова подбирались с трудом. — От меня только что ушёл инспектор Росс. Тебе не кажется, что нам стоит кое-что обсудить? Джоди молчал, и Себастиану стало так горько и обидно, как никогда в жизни до этого. «Стало быть, правда», — подумал он и едва удержал выскальзывающую из руки телефонную трубку. Внутренний альфа буквально пнул его под дых и велел собраться. За своё потомство он будет биться до последнего. — Через час в ресторане Le Bistro. Том, что возле Викторианского парка, — Себастиан будто отдал приказ своему незримому собеседнику и услышал в ответ неуверенное: — Я смогу выйти только в обеденный перерыв. Там рядом с рестораном есть недорогое кафе Castello. Я там периодически обедаю. У них открытая площадка, так что я буду абсолютно уверен, что нас не услышат лишние уши. Встречаемся в три, хорошо? — Договорились, Джоди, — Себастиан едва сдерживал себя, чтобы не поехать в офис Судоверфей немедленно, идея вломиться в квартиру омеги тоже не казалась ему абсурдной. — Поклянись, что в этот раз будешь со мной честен. — Как будто у меня есть выход, — едва слышно выдохнул в трубку Джоди.***
Кончить не получалось, слишком далеко бродили его мысли, а тело действовало словно на автомате. Клятые подавители, Сьюз силился вспомнить аромат своего истинного, призвать его на помощь, утонуть в нём и соскользнуть-таки в пучину оргазма, но он так давно не ощущал его, что в голове осталось только звенящее название «ангелика». Редкий, абсолютно чистый, беспримесный аромат. Такие обычно бывают у детей и подростков, скрытных и наивных мечтателей, чьё сердце ещё не затронули страсти. У всех остальных с возрастом ноты накладываются, смешиваются и усложняются. Но не у его истинного. Он словно бесплотный девственный ангел. Сьюз тёрся носом о шею, волосы и, наконец, ощутил что-то едва уловимое, прозрачное и бархатистое. Ещё бы стон или слово и чуть-чуть активности. Чтобы не было ощущения, что он в постели с бесчувственной пластиковой куклой. Чтобы в очередной раз не чувствовать себя похотливым насильником, который принуждает. Невыносимо… — Сьюз, у меня плотный график. А ты будто не здесь. Ты ведь сам просил о встрече, — абсолютно спокойный голос окончательно погасил возбуждение. Сьюз выскользнул из любимого тела, стёр отельным полотенцем потоки водянистой силиконовой смазки, которой приходилось пользоваться, и стал одеваться. Его партнёр тоже потянулся за одеждой. — Я так понимаю, что-то не так. Хотелось бы узнать, что именно. — Я не смогу, — сказал Сьюз. — Это слишком. Ты знаешь, я готов ради тебя на многое. Раньше бы сказал, что на всё. Но теперь я знаю, где моя личная черта. И то, что ты требуешь… — А ну-ка повтори ещё раз! Глядя мне в глаза скажи. Других, значит, тебе жалко, а на меня наплевать? Просто: да или нет? — Сьюз знал, что этим всё и закончится. Невозможно выкручиваться до бесконечности. В какой-то момент вопрос встанет ребром. Окончательно шагнуть в водоворот безумия или отказать любимому и остаться в одиночестве, гулкой, болезненной пустоте? А может, и вовсе умереть от его рук? Слишком многое Сьюзу известно. Одно понятно, компромисса не будет, его истинный не из тех, с кем можно договориться по-хорошему.