Порочный

– Бля, пиздец. – заключает потрепанный Вова, как только дверь захлопывается, на что согласно кивает Кащей, хохотнув через широкую ухмылку, помогая стянуть с младшего дублёнку, весь воротник которой был измазан бордовыми пятнами и талыми снежинками, шустро снимая своё кожаное пальто и вешая его на крючок, рядом с чужой испачканной, выставляя на полку их обувь, брюнет подхватывет под руку Адидаса, помогая дойти до ванной, поглаживая широкой ладонью по больному боку, включая ударом свет, он усаживает его на крепкий бортик – Я больше не пойду с тобой на твои дискотеки. – Да чё ты уж, нормально сходили, подумаешь подрались, там так положено. Зато скорлупу обрадовали, – Кащей все так же широко улыбается, оголяя свои зубы, демонстрируя всему миру свою броскую щербинку, имеющую свой замысловатый, заносчивый характер, его длинные пальцы тянутся к замку на грязной олимпийке, утягивая его вниз с опреденным жужжанием, от чего она сама съезжает с угловатых плеч, повисая лишь на худых кистях, оставляя парня с голым торсом и поджатым от холода животом, складывая Вовины руки себе на плечи, намекая ухватиться покрепче, он поднимает его на ноги, откидывая на пол грязную кофту, он принимается стаскивать с его бедер мокрые широкие джинсы, утыкаясь своим широким кончиком носа в мокрый висок, аккуратно, легонько целуя, наслаждаясь, как тело светловолосого обмякает в его объятиях, поддаваясь на встречу мягкой, трепещущей сердце, ласке, штаны бесхозно валяться на пол, оставаясь на нем бесполезной грязной тканью, через которую слабые ноги бережно, порядочно перешагивают, случайно наступая на чужие ступни, брюнет впивается в истрепанные, разбитые губы напротив, милуя и убаюкивая, ощущая на языке металлический вкус, ухватывая крепче чужую поясницу, вплавляя тело Володи в своё, тая и растекаясь, точно снег на улице, поддатый весенним теплом. – Вова! – парень вздрагивает в чужих руках, когда голос Марата раздаётся в коридоре, на что Кащей хохочет ему в шею, мазнув носом по выделяющейся ключице, мелко невесомо прикасаясь к коже, в попытке успокоить, не выпуская из тёплых, бархатных объятий, поглаживая по спине, нащупывая и пересчитывая каждый позвонок, торчащий отростками из прозрачной, бледной дермы, украшенной синеющими, темнеющими гематомами и венами, пульсирующими звездами где-то внутри, болюче окликающимися при каждом движении и прикосновении, хотелось пожалеть и расцеловать каждый, полечить любовью, но не сейчас. – Чё надо? – Можно я погуляю с пацанами? – А сколько время? – Вова шепчет только ему, всматриваясь в глаза напротив, выискивая там хоть грамм поддержки и ласки, но находит целый вагон и маленькую тележку, переполненые до краёв, расползаясь в сдержанной улыбке, старший озадаченно пыхтит, поднимая руку вверх, вглядываясь в наручные часы, так чтобы удобнее было смотреть на медленно ползущее время. – Не поздновато ли, малой? Уже десятый час. – брюнет подаёт голос, от чего плечи младшего непроизвольно дёргаются, глубже зарываясь в чужие руки, опутывающие его, точно самые жаркие и желанные оковы. – Ну ладно, иди до одиннадцати. Только чтобы, как штык, на пороге вовремя был! – Хорошо! – его звонкий голос ударяется о стены громким лязком, сопровождая за собой закрывающуюся дверь и бремчание ключей в скважине, а Кащей смотрит не понимающе на Вову, на что тот многозначительно улыбается, целуя, все так же по-детски, беспорочно, в уголок губ, и дёргается в бок, в попытке вырваться из стальной хватки, получая пару тычков под ребра, вскрикивая и хохоча, задирая выше голову, откидывась назад, полностью доверяя, что его удержат и не уронят головой вниз, куда-то на дно чугунной ванны, прикусывая нижнюю губу, когда чужие губы касаются шеи, посасывая и кусая, своеобразно наказывая за недомолвку и непонятные, грязные намёки. – Всё, иди отсюда, я помыться хочу, – в ответ старший лишь недовольно закатывает глаза, неохотно отпуская изящную, угловатую тушку, последний раз заглядывая в ласковые очи напротив, теряясь в медовых, молочно-кофейных отливах, блестящих и сверкающих на свету лампочки, точно далекие звезды, подмигивающие с далёкого неба, перламутровая, как дорогая подводная жемчужина, кожа манила вгрызться в неё острыми зубами и оставить на ней обозначительное пятно, след, печать о принадлежности одному человеку, но его выставляют за дверь, оставляя на едине со своими мыслями и желаниями. Ему нужно срочно покурить. На кухне горит приглушенный свет, тёплый и комфортный, точно свечи в мрачной квартире, пестрые и горячие, оплетающие непроглядную темноту, выцепливая из пачки сигарету, желанную и пьянящую, от которой на кончике языке собирается капелька слюны, мечтающая получить горечь табачного дыма, мастерски чиркая спичкой, озаряя лицо пламенем, скрываясь за дверью на балкон, опираясь на подоконник, вглядываясь в серость улиц, ночи из-за талого снега светлые, но скрашивают невзрачность пространства лишь рыжие фонари, стойко, неприклонно выстаивающие тяжесть льда и сошедшего холода, с крыш с постоянной, бестактной частотой падала капель, весна лёгкая и приятная, щадящая, жалеющая промерзших насквозь людей, успокаивала ароматным ветром и грязной слякотью, в которой ноги тонули по щиколотки, заползающей во внутренности ботинок и кроссовок. В такую погоду хотелось кружиться под звездами, наблюдая за плывущими по небу облаками, закручивающимися на концах, точно кружевные занавески в бабушкином доме, таком гостеприимном и заботливом, пахнущем выпечкой и мясным бульоном, хотелось вновь взяться за книжки и ждать бабушку в постели, чтобы она почитала ему выученные наизусть сказки, или порыться вместе с дедушкой в его мотоцикле, ковыряясь в каждой запчасти, разворотить его чемоданчики с отвертками и инструментами, поперебирать гаечки и гвоздики, покрытые коричневой ржавчиной, ему стоило бы их навестить, но времени никак не находилось, после смерти отца вообще все поменялось, может всё-таки взрослая жизнь постучалась в его двери, но бежать от неё некуда, может это и к лучшему, что это произошло именно так. Цепкие руки выхватывают у него окурок и тянут к своим губам, Адидас встаёт рядом, притирясь к тёплому боку, выдыхая ему в лицо облако горчащего дыма, все так же хитро, но в тоже время прилежно и нежно, улыбаясь, опаляя лицо светом и жаром, от чего хотелось прикрыть глаза рукой, зажмуриться, точно от едких лучей солнца, докуривая до фильтра, он выбрасывает сигарету в окно балкона, прикрывая её в след, тлеющему табаку. – Даже медляка не дождались, – грустно, разочарованно произносит Вова, поднося к губам холодный чайник, наклоняя голову чтобы отпить из него, поглядывая на мирно ухмыляющегося Кащея, прислонившегося бёдрами к столешнице, возвращая его на место, со звонким грохотом, он надуто смотрит на лучезарного парня, вновь оголяюшего свои чванные передние зубы, расплываясь сам в улыбке, ломая свой обиженный образ, укутываясь в большую футболку с логотипом adidas, потертую, но все такую же яркую, прикрывающую своими краями, обтягивающие красные, боксеры, переминаясь с ноги на ногу, повторяя позу старшего. – А чё, потанцевать хотел? – Хотел. – Ну тогда, Вовочка, я приглашаю вас на танец. – он протягивает ему широкую ладонь, слегка наклоняясь вперёд, наблюдая за оторопевшим парнем, открывшего в шоке широко светлые глаза, но отвечая на пригласительный жест, подавая свою избитую, с посиневшими и потертыми костяшками, впечатывая его в себя, прижимая ближе к своему телу, Кащей охватывает его поперек поясницы левой, прижимая поудобнее, наслаждаясь тяжестью легших на плечи рук. Свет приглушенный, не слишком яркий, добавляет свою каплю в своеобразную, романтическую атмосферу, не хватает только свечек, пахнущих церковью и мягким воском, успокаивающих и пьянящих, мутнящих взгляд и последние граммы рассудка, Кащей покачивается из стороны в сторону, начиная медленный, искусный темп, точно укачивая на, плавных и шумящих, волнах, прикасаясь щекой к мокрым волосам, пахнущих мылом и совсем немного самим Вовой, робко водящего кончиком пальца за ухом и по коже шеи, зарываясь в тёмные кудри, настороженно, возбужденно торчащие в разные стороны, из-за сошедшей влажности перекрёстков и снежинок, превращающихся в моросящий дождик – Я пытался уйти от любви, я брал острую бритву и правил себя, я укрылся в подвале, я резал кожаные ремни, стянувшие слабую грудь... Сердце внутри споткнулось, начиная свой грубый, болезненный ритм, отдаваясь кипятком по-всему телу, разливаясь пламенем по всем венам и капиллярам, дыхание замирает, покалывая лёгкие и трахею, а синяки, прожигающие тело пульсацией, точно окурки кожу, разъедающие поверхность, на манер невоспитанной, моветонной кислоты, и гематомы искрили, распаляя все тело приятной истомой и мукой. Очи напротив, темнеющие и переливающиеся коньяком и янтарём, играли на лучах домашней лампочки, неотрывно наблюдали за парой напротив, обрамленными светлыми, русыми, весенними ресницами, ажурно украшающими его непорочный, невинный облик, веки расслабленно, умиротворенно прикрывались, подавляя каждую, уже совершенно незначительную, проблему, невесомые переживания испарились в воздухе, развеиваясь на прохладном ветре, веющем из приоткрытой форточки, правый белок глаза Адидаса, залит кровавым пятном, жадно пожирающим большую часть склеры, старший поддаётся вперёд, целуя, жалея, успокаивая поврежденное, избитое место, дотрагиваясь губами к веку и саднящей скуле, на что младший в ответ, с непривычки сжимает ворот, серого узорчатого, свитера. – Я хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой, и я буду с тобой... – кружась по маленькой кухонке, точно по-широкому и большому залу, трещащему от переполненности людьми, но стойко, до последнего, терпящего и выдерживающего, непосильный груз, холодная, ледяная рука укладывается на щеку, очерчивая родинку слева на подбородке, остужая разгоряченные ланиты, пышущие ненормальным, лихорадочным румянцем, заливая все адские котлы под покровом кожи, Вова тянет его на себя, завлекая в чувственный поцелуй, прикасаясь по очереди к каждой губе, проходясь кончиком языка по сухим, треснувшим ранкам, но с хрустом прогибаясь под давящей инициативой Кащея, мокро, широко вылизывающего рот, проникающего напористым языком внутрь, изучая, пересчитывая, проходясь по кромке ровных зубов, сплетая свой горячий, пропитанный куревом и горечью, с чужим таким же, напоминающем о, недавно выплюнутой, сладкой мятной, жвачке, купленной на сдачу в ларьке, на деньги старшего, но он и не против, наоборот, только рад и доволен, все внутренности порывисто пробирает дребезжанием, вспоминая довольную улыбку, взгляд и в протест умело надутый из жвачки пузырь, Володя отзывчиво стонет прямо в рот, когда брюнет насильно прикусывает нижнюю губу, впечатывая его в столешницу, помогая усесться поудобнее, распологая руки под подолом футболки, проводя подушечками пальцев по-плоскому животу, пересчитывая каждое ребро, натыкаясь на аккуратные соски, надавливая кончиками, от чего тело парня зябко затрясло, распуская по мышцам и венам гнетущие тремор и судорогу, поскуливая и вскрикивая, пока Кащей спускается по щеке и челюсти, оставляя за собой пестрые пятна, идущие до, расписанных бледнотой и холодными, кружевными узорами, шеи и ключиц. Брюнет наспех стягивает с себя свитер, откидывая его куда-то на пол, холодные пальцы ползут по голому, раскаленному торсу, поглаживая ладонью выделяющийся пресс и твёрдую грудь, цепляясь за мускулистые плечи, пышущие жаром, обжигающие, точно пламя зажигалки, когда руки старшего притягивают его ближе к своим бедрам, все ещё облоченным в ткань брюк и тёмных трусов, покрывающих, прячущих колом стоящее возбуждение, впиваясь в губы напротив, грубо, шумно выдыхая в чужой рот, вгрызаясь в нижнюю, и без того истерзанную трещинами и ранами, губу, срывая зубами пару корочек, недавно покрывших нарывы, но после, на манер самой доброй, дворовой собаки, широко зализывая языком, задевая влажностью подбородок, поддевая пальцами резинку боксеров Вовы, срывая их с него, откидывая в компанию своему же свитеру. От напора младший воет и скулит, расходясь в стоне, ударяющимся о стены душной кухни, сжимающей и запирающей их в помещении толстых стен, даже открытая форточка плохо помогала, казалось, что из неё вот вот повалит горячий пар, когда Кащей поддевает подбородком ворот футболки, оставляя сильный укус на ключице, сразу же зализывая и целуя, оставляя после себя пурпурную печать и след от щербатых зубов, боль граничит с удовольствием, пульсирует под фарфоровым, бледным покровом, заставляет дернуться в непотребной муке член, красный, истекающий блестящей, мутной смазкой, Адидас уже на пределе, находясь на краю обрыва, меньше шага вперёд, и бездна разрядки встретит его своими крепкими объятиями, от этого брюнет мечется, выискивая, обдумывая каждый ход, неохотно отрываясь от светловолосого, он подходит к каждому шкафчику, заглядывая и мелькая глазами на содержимое, рвано переминаясь с ноги на ногу, но его спасает младший. – Он там... – указывая на нижний ящик, он опирается на локти, раздвигая шире, трясущиеся, поражённые тремором и дрожью, ноги, на подсказку брюнет лишь кивает, открывая и перебирая каждый бутылёк и пластинки с таблетками, наконец в руки попадает полный тюбик с долгожданным вазелином, тёплым и щадящим, стягивая с себя брюки по пути, оставляя их одинокой тряпкой на полу, он приближается к Володе, покрытому плотным румянцем, дрожащему и крайне возбуженному, один влажный, блестящий, все такой же невинный и чистый, даже в такой порочной и пошлой обстановке, взгляд чего только стоит, сверкающие, искрящиеся бликами, от лампы губы, с яркими засосами и ажурными укусами на шее и ключицах, прикрывающий свое непослушное, живущее своей жизнью тело, краем футболки, стреляющий, умоляющий своими глазами продолжить, заплывшими на всю светлую радужку зрачками, весь, без единого остатка, его, доводя до иступления и жгучих судорог внизу живота Кащея, порыкивающего и тяжело дышащего от одного его вида. Прислоняясь своим возбуждением внутренней стороне бедра, спрятанным за слоем, напряжённо, мучительно натянутых, трусов, он тянется к покалеченным губам Вовы, целуя, извиняясь за все проделанные с ним действия, оскверняющие и очерняющие его непоколебимый, стойкий, светлый образ, выдавливая на пальцы немного мази, прислоняя кончики пальцев к зажатому входу, старший углубляет поцелуй, встречаясь с чужим спасительным языком, поглаживая, ублажая, проходясь по ребристому небу, выбивая из него скулеж и сбитое дыхание, когда внутрь проникает первый палец, ощупывающий стенки тёплым кончиком, младший хватается за, стальные, возвышающиеся над ним, плечи, притягивая себя ближе к чужой, горячей груди, обмякая под властным напором, захлебываясь в протяжном стоне, когда губы Кащея находят ухо, легонько покусывая мочку, водя языком по раковине, а знающая ладонь проходится по чувствительной внутренней стороне бедра, незаметно для Вовы, у которого голова шла кругом от прикосновений и мыльной душноты кухни, проникая вторым пальцем, поглаживая каждую стенку, аккуратно надавливая, просовывая глубже фаланги. Кащей изнемогает, а образ разгоряченного младшего манит, срывает последние цепи разума, сдерживающие до последнего, но как только парень под ним прогибается в пояснице, откидывая голову назад, вскрикивая его имя так, что стоящая на полке ваза, дребезжит в страхе, сотрясаясь фарфоровыми, тонкими стенками, угловатые колени судорожно охватывают его торс, разделяя крупную дрожь на двоих, брюнет целует в шею мягко, успокаивая, подмяная под себя, поглаживая по бокам и животу, не переставая надавливать на плотные, мокрые стенки, попадая по той же, самой чувствительной, плаксивой, капризной, точке, ловя пересохшими губами громкий стон, прикасаясь к саднящим, влажным устам, обкусанным за столь мучительную подготовку. Нетерпеливо стягивая с себя трусы, Кащей рвано проходится рукой по-своему члену, приглушая грубый, низкий гортанный рык, смешавшийся, слившийся с выдохом, в распаленную щеку, утыкаясь носом в ласковую, манящую кожу, поддатливо, пригласительно подставленной в уютном, лелейной жесте, вытаскивая пальцы из Вовы, чмокая на последок в губы, он спускается вниз, задирая край футболки выше, хватая жилистые ноги под коленями, утыкаясь носом в солнечное сплетение, поддевая тонкий, бархатный покров щербатыми зубами, несильно прикусывая, посасывая фарфоровую, расписанную синими, фиолетовыми трубками, точно дорогая, выполненная умелым мастером, гжель, стоящая на самой высокой полке серванта, тускло глядящая сквозь заляпанное стекло, кожицу, обводя кончиком хитрого, изворотливого языка мимо эстетичного пупка, закидывая ноги Адидаса себе на плечи, последний раз издевательски вгрызаясь в внутреннюю часть бедра, сразу успокоительно, втягивая в рот поверхность, вырывая из парня крик, тянущегося к его кудрям, чтобы оторвать старшего от себя. – Ты специально издеваешься... – с придыханием шепчет Володя, устраиваясь поудобнее на столе, вглядываясь в тёмные глаза напротив, похожие на ароматную кору дуба, стойко пережившего всех своих хилых соседей, опрятно ютившихся под боком, получая в ответ лишь наглое, самодовольное подмигивание и хищную, плотоядную ухмылку, демонстративно сверкающую своими чванными, хитрыми зубами, с заметной, выразительной щелью, было в ней что-то притягательное, то чего не было у других, отличительная метка, нащупывая отложенный тюбик с вазелином, выдавливая себе на пальцы, широко размазав по всей длине, он со свистом выдыхает, направляя свое возбуждение внутрь, медленно, осторожно проникая, держа ухо востро, прислушиваясь к чужому дыханию. Упираясь своими бёдрами в его, ощупывая выпирающие тазовые косточки, массируя, то упорно надавливая, наслаждаясь побелевшей кожей под пальцами, то ласково, поощерительно поглаживая, он начинает неторопливый, тягучий ритм, плавно, своевременно ускоряющийся, лелея губами исписанную шею, отвлекая от, первых тянущих, болезненных, ощущений, придерживая за талию. Горячая, пышущая жаром, точно адское костровище, головка проезжается по-чувствительному месту, вырывая из уст Вовы резкий, безудержный стон, приглушенный прикушенной губой, дающий Кащею зеленый свет, неофициальное разрешение на дальнейшие действия, прикрыв глаза от удовольствия, шумно задышав, наслаждаясь теснотой и влажностью, а последующий звонкий, протяжный вскрик, сдирает и срывает последние цепи стальной выдержки, вколачивая светловолосого в стол, наслаждаясь самым лучшим аккомпанементом, состоящим из громких, резвых, заводящих с каждым разом все больше и больше, реакций, на резкую смену амплитуды, и звонких шлепков о бархатную кожу, тихо, низко постанывая в угловатое, костлявое плечо, мыча в ткань футболки, взятой в зубы вместе с бледной дермой. Опираясь трясущейся рукой в столешницу, все мышцы налегают, напрягаются, точно, выточенные до отказа, струны гитары, все тело с периодичностью натяженно потрясывает, накрывая рукой чужой, стоящий колом, орган, смазывая подушечкой большого пальца, выделенную в порыве страсти, смазку, рвано распределяя её по всей длине, хмыкая себе под нос, от мгновенно поступившей обратной связи, обводя кончиком каждую пурпурную, синюшную венку, довольствуясь тем, как возбужденно дёрнулся в ладони чужой член, начиная надрачивать в такт собственным толчкам и шлепкам, грузно, сбито выдыхая, от сжимающегося вокруг него нутра, колени на чужой груди сводятся вместе, крупно судорожно трясясь, надавливая пяткой чуть выше лопатки, он тянется к ухмыляющимся губам Кащея, ловящего последний громкий стон устами, закусывая нижнюю губу, тяжело, шумно дышащего, Вовы, влажная, от мутной, вязкой жидкости, правая рука, останавливается, прекращая свои порочные, непотребные действия, ещё пара грубых толчков и старший, со звонким шлепком о бедра, изливается где-то глубоко внутри, гулко, приглушенно рыча в рот светловолосому, содрогаясь всем, потяжелевшим за считанные секунды, телом, мышцы, запертые в оковах, исписанной шрамами и татуировками, кожи, забурлили, закипели, избивая расслабленный, расплывшийся истомой, апатией и параличом, организм, погружая в пьянящую муть закрытых, грузных век, целуя мокро, отвечая аккуратно, бархатно, бережно, окутывая, заперая в своих крепких, мягких объятиях, трепещущих избитое, покалеченное сердце, в шустром, болезненном танце. Взгляд, коньячных, янтарных очей, напротив уставший, выдохшийся, но радостная, пышущая теплом и, специфической, не похожей ни на что, любовью, улыбка, греет грудную клетку, оголяющая, являющая всему бездушному, бесхозному миру, свою гордливую, самоуверенную щербинку, высовывая, сквозь кромку хвастливых зубов, вертлявый язык, напоказ, специально, чтобы выбить из Адидаса реакцию, не заставляющую себя долго ждать, тянет испачканную руку ко рту, широко, без зазрения совести, слизывая остатки спермы Вовы, вглядываясь в широко распахнутые, в немом шоке, глаза. – Фу, ну ты и мерзкий, – заключает он, опуская ноги на край стола, выгибаясь в спине до хруста, разминая затекшее тело, шумно втягивая носом тёплый, застоявшийся воздух на кухне, пока Кащей обсасывает последний палец, вытаскивая, с громким, звонким хлюпом, уже обмякший член из Вовы, натягивая на себя, спустившиеся до колен, боксеры, вытирая влажные, грязные руки об подол длинной футболки, поддаваясь вперёд  к удачливо подставленным губам, по-детски, невинно чмокая, разделяя солоноватый вкус на двоих, младший с непривычки хмурит брови, зажмуривая глаза, опуская голову ниже, впиваясь в кожу на шее, целуя и больно посасывая, на конец вгрызаясь в неё своими ровными, аккуратными зубами, в отместку оставляя огромное пурпурно-бордовое пятно после себя, пикантно красовавшееся чуть выше левой ключицы, зажимая большим пальцем пятно, он хохочет, спрыгивая со столешницы, подхватывая по пути, завалившиеся в груде вещей, трусы, направляясь в ванну, слегка прихрамывая от напавшей на ноги судороги – Сука, из-за тебя опять мыться. Если хочешь можешь идти в гостиную, телек смотреть. Брюнет поднимает с пола свои скомканные, разбросанные в порыве нежданной, жаркой страсти, брюки и свитер, на автомате натягивая штаны на себя, перекидывая через мускулистое плечо вязанную кофту, споласкивая руки под краном, отмывая засохшие корочки биологической жидкости, в глубоком переднем кармане затерялась недавно вскрытая красная пачка Magna, потерявшая половину своего строя, ухватывая губами табак, плотно зажимая его, сразу же пряча на свое законное место, прикусывая фильтр передними зубами, мыча какой-то мотив популярной, взорвавшей общественность и улицы, песни, неосознанно заедающей своей лёгкостью и ритмом, старший вытирает руки о, лежащее на гарнитуре, полотенце, прикуривая сигарету вспыхнувшей спичкой, скрывается за балконной дверью. На улице все так же тепло, музицировала капель, под рев и лай собак, поселившихся рядом с теплотрассой, редкое тарахтение проезжающих рядом машин и все такие же яркие звезды, подмигивающие с высокого неба переливающимся белесым глазом, табак неожиданно быстро стлевает, пропадает, приближаясь к финалу, мягкому фильтру, приятная тягучая, от недавнего секса, истома осталась в теле приятным осадком, не давая забыться, отпечатывая все воспоминания на подкорке мозга, выкидывая окурок в окно, закрывая за собой дверь, он слышит, надрывающийся из последних сил, телефонный звонок, быстрыми шагами направляясь в коридор, хватая вульгарно красную, как помада раковых девиц, с обложек глянцевых журналов, трубку, привязанную, кудрявым, точно пружина, чёрным проводом. – Алё. – на том проводе лишь тихое судорожное дыхание женщины и хриплые всхлипы, прерывающиеся лишь для того, чтобы затянуться едким табаком, от неожиданности Кащей теряет дар речи, не в силах выдавить из себя даже скованный выдох, словно что-то встаёт комом поперек ребристой трахеи оглянувшись назад, прислоняя трубку к груди, он вслушивается в происходящее за стеной, но в ванной комнате все также умиротворенно бежит вода, от этого на душе становится спокойнее, возращая нагретый пластик к уху, он продолжает наблюдать, следить за плачем на той стороне – Алё? – Вовочка, мальчик мой, здравствуй, я твоя мама, помнишь меня? – её голос развязный, замученный слезами и эмоциями, отдаётся эхом в голове, опираясь спиной на стену, брюнет смотрит на себя в зеркало, вытягивая загорелую плотную шею, рассматривая свой острый, выпирающий сквозь кожу, кадык, туго сглатывая накопившуюся слюну, пропитанную сигаретным дымом, наблюдая как хрящ дёргается, ласково проводя по нему пальцем, спускаясь ниже, на пестрящее, ярким бардовым цветом, пятно, мягко, лелейно напоминающее о светловолосом, таком чистом и невинном, не испачканному порочностью и липким, чернеющим грехом, весь его, с ног до головы, помеченный собственническими печатями, от этого на лице расползается довольная улыбка. – Женщина, вы не туда попали. – вешая трубку, Кащей плетется в гостинную, скидывая с плеча свитер на, стоящий в углу, стул, останавливаясь возле телевизора, нажимая на кнопку включения, всматриваясь в выпуклый экран, на котором с щелчком появляется яркое изображение, а до ушей доносится наигранные крики и выдавленные из груди разговоры, мультики, окунающие с головой в ту самую обстановку детства, пахнущую ароматной бабушкиной кашей с вареньем, сладким чаем с молоком и горячими жаренными пирожками, вновь бегущий по улицам на двух ногах волк, облаченный в джинсы клеш и розовую свободную рубашку, держащий в острых зубах сигарету, следящий за миловидным худеньким, русеньким зайчиком, постоянно хитро обводящему, этого заносчивого хищного зверя, вокруг пальца, заливисто, тоненько смеясь над ним, было в этом что-то жизненное, особенно знакомое, но в тоже время такое далёкое, как и его детство, усаживаясь на диван, комфортно устраиваясь спиной в угол мягкого дивана, так наивно, ребячески уставляясь в круглый экран, окунаясь в напавшую из под тишка, украдкой на него ностальгию, тёплые, мирные воспоминания. *** Тёплый весенний вечер, капли дождя на окнах, искрящиеся под воздействием рыжего солнца, плавно падающего за границы гаризонта, скрывающегося от гадких взглядов человечества, молоденькая, пахнущая свежей липкой смолой, ярко-зелёная, листва шуршала под настырными каплями и ласковым ветром, лучи пестрой звезды окрашивали мокрые улицы, сверкая в лужах себе подобными. Тяжёлая спортивная сумка устало развалилась на школьной лавке, дожидаясь своего часа, до выхода футболистов осталось совсем немного, потирая ушибленный глаз, исписанный синяком, хорошее напоминание о победе в недавней драке, неимоверно хотелось курить, а отец как на зло сегодня был на сутках, придётся идти после тренировки до ларька. Но как только из кабинета директора раздалось цоканье каблуков и гул весёлых голосов, перехотелось всё, из маленького помещения выныривает молодая женщина, накрутившая утром на голове пышную причёску с помощью бигудей, ведущая под ручку маленького темноволосого парнишку лет восьми, вечно дергающегося, резвящегося, живо рассказывающего что-то, утягивая девушку за длинную юбку, называя её своей мамой, а после выходит и он, спокойный, слишком сдержанный, в колючем свиторе с ромбовидным узором, с растрепанными, все такими же светлыми волосами, выгоревшими на ярком солнце, встречаясь с ним взглядом, брюнет лыбится, оголяя все такие же чванные щербатые зубы, но в ответ получает лишь демонстративно показанный язык, заставляющий ещё больше расплыться в улыбке. И даже когда они уходят, сливаясь с толпой вышедших футболистов, он получает от мальчика улыбку, постоянно оглядывающегося назад, в надежде найти его силуэт. *** – Вовочка, пойдём домой, я пироги испекла! – Динара показывается среди распахнутых ставней балкона, все такая же красивая и ухоженная, глядящая вниз на мальчика, стоявшего под окнами со своим новым другом, кудрявыми и слишком жизнерадостным, контрастом смотревшийся на фоне спокойного и уравновешенного Вовы, не только характером и манерой поведения. – Иду! – Это твоя мама? – Кащей бестактный, лезет со своими разговорами и вопросами когда надо и не надо, под взглядом внимательных тёмных глаз, он мнется, придерживая лямку рюкзака, мотая головой, пытаясь смотреть куда угодно, только не на своего слишком активного собеседника. – Нет. Это новая жена моего папы. А с матерью мы давно не живём. Папа не разрешает с ней общаться, говорит она плохая и алкоголичка распутная, да я и сам не хочу. Но Диляра мне тоже нравится, она хорошая. – старший прикусывает язык, понимая, что полез туда, куда не стоило, поджав губы и покосив глаза на пустующий балкон, а тот лишь хохочет, с какой-то болезненной, невидимой никому, ноткой грусти, взлохмачивая кудрявые волосы парня, от этого даже сам щербатый не может устоять, растягивая губы в улыбке – Да ладно, че ты? Все в прошлом. Мне пора. Пока? – Давай, братка. Пока. – хлопая по руке, подставленной в прощальном жесте, он притягивает его ближе, хлопая по спине тяжёлой рукой, не успевая даже глазом моргнуть, как парнишка скрывается за, грузной деревянной подъездной, дверью, хлопнувшей за ним следом. *** Тёплый, приятный груз укладывается на грудную клетку, согревая голый живот и бедра исходящим жаром, аккуратно зажимая ногами его торс, обнимая, мягко вздымающуюся, спину, поглаживая по, светлым густым, волосам, массируя кожу головы, прижимаясь к Вове щекой, на пару поглядывая в экран, шумящего голосами и весёлым смехом, телевизора, блаженно ощущая, как ровно бьётся его сердце, в пустое пространство под спиной заползают холодные руки, прижимающиеся к раскаленной, пышущей жаром, дерме, в попытке согреться, расплавить застоявшийся в конечностях лёд. Дом пылает огнём из-за кипящих, натруженных батарей, создающих непроходимую оболочку для уличного, дворового мороза и холода, оккупируя все здание своей, терпкой и мыльной, атмосферой, распаляющей и расслабляющей, хотелось себе налить горячего крепкого чая, остужая его, холодным свежим, молоком, облизывая, как в далёком детстве, ложку с, тягучим янтарным, мёдом, вяжущим своей сладостью язык, вкус яркий, окунающий в согревающие душу грёзы, райский, но с дивана вставать лень, а объятия и зной, чувствительность лежащего поверх родного человека, отогревают, жгут лучше любой пчелиной сладости. – Вы, как маленькие, мультики смотрите? – Марат неожиданно вырисовывается в дверном проёме гостиной, стягивая с себя красный шарф и синюю яркую куртку, ухмыляясь так, словно видел не старших, а своих не выросших сверстников, скрываясь за стеной, чтобы разложить все на свои места, но как только свет в небольшом коридоре потухает, тот не заходит, шаркающими шагами направляется на кухню, шурша и роняя какие-то вещи. – А что плохого в мультиках? – подаёт тихий голос Вова, как только его младший брат заваливается в комнату, держа в руках пакеты с печеньем и весовыми конфетами, на его ответ тот лишь жмёт плечами, усаживаясь рядом на другой край дивана, разворачивая слабые узлы, цепляя пальцами песочное печенье, складывая её себе в рот чуть ли не целиком. – Не знаю, они же для детей. Что в них интересного? – Ничего ты не понимаешь, Маратка. Мультики это круто. А ты так говоришь, словно тебе не пятнадцать, а тридцать. – Кащей говорит с придыханием, протягивая руку, в попрошайническом жесте, выпрашивая хоть что-то из сладкого, мальчик смотрит на него с усмешкой, развлекаясь над его безысходным положением, складывая в его раскрытую широкую ладонь печенье и пару леденцовых конфет, от которых раньше склеивался рот, а острые края красной карамели резали язык, вкус барбариса смешивался с металлическим слащавым, но от этого она не становилась менее вкусной, откусывая сливочное печенье, подставляя под подбородок ладонь, сдерживая сыпящиеся со сдобы крошки,  стряхивая их на пол, вглядываясь в растрепанный русый затылок, осматривая на наличие на нем злополучных остатков теста. – Тебе, Кащей, в этом году двадцать один стукнет, а ты все мультики смотришь. – хохочет Адидас, сотрясаясь всем телом, опаляя голую кожу горячим дыханием, получая под аккомпанемент гоготания братьев, пару тычков под ребра, от которых он вьется над ним, расходясь в смехе все больше и больше, утыкаясь тёплым, кривоватым носом в, покрытую мускулами, грудь. – А чё ты ржёшь, Вова. Сам в свои восемнадцать «Ну, погоди!» смотришь! – Адидас подрывается с чужой груди и смотрит наигранно злым взглядом, руки опирая в худые бока, сжимая губы, чтобы случайно не расхохотаться в лицо напротив, а брюнет даже не старается сдержать широкую улыбку, наглядно оголяя щербинку, проводя по кромке верхних зубов, блестящим от слюны, языком, пряча за щекой цветастую карамель, а Марат лишь внимательно наблюдает, переводя взгляд с одного на другого, ожидая схватки, эпичного разворота сюжета. – А вы чё, типо мутите? – светловолосый не выдерживает, заливисто хохоча, жмуря тёмные глаза, поддаваясь от смеха вперёд, старший тоже прокуренно, хрипло гогочет, откидывая голову на спинку дивана, путаясь своей рукой в кудрявых волосах, под недопонимающий взгляд скорлупы.