«Священная война»

      – К счастью или сожалению, да… – рука с кровянистой салфеткой была крепко зажата. Смотреть на его Еве было стыдно, вся спина горела. Кроме того, она чувствовала, как из неё выходила кровь: «Будь проклятая человеческая женская физиология!..».       – Тебя отвести в медпункт? – предложение было совершенно спокойным. Ева была немного-немало удивлена.       – Н-нет, спасибо, со мной всё в порядке, у меня ничего не болит… А ещё я думала, что молодые люди брезгуют обсуждать такие темы, – она повернулась лицом, но так и не осмеливалась смотреть в глаза, направляясь к выходу из библиотеки. Войд послушно шёл за ней.       – У меня есть старшая сестра, поэтому я знаю. Тебе может стать хуже уже через десять минут. – Звучало… Далеко не радужно.       – Я справлюсь, это в порядке вещей, меня куда больше волнует другое… Я надеюсь, ты не расскажешь об этом никому?..       – Нет. Зачем?       – Не знаю, – лёгкий истерический смешок.       – Забавная ты, – звучало надменно.       Несмотря ни на что, он вёл её за собой, как и прежде, понимая, что протиснуться в узких коридорах, наполненных толпами, было сложно для неё.       Ева не стала протягивать ему руку, что делала в знак прощания, посчитав себя «грязной». Но это сделал Войд, когда они ненадолго встали друг напротив друга около ворот Академии, расходясь по разные стороны. Конечно, протянула она ему не ту, которой сжимала салфетку, хотя и вымыла руку.       – Если станет плохо, напиши мне, что тебя не будет, я представлю работу один, – его искренне интересовало только это.       – Хорошо, конечно. Но я надеюсь, что приду, поэтому – до завтра, – она мягко улыбалась, оставаясь непоколебимой даже после такой ситуации.       – До завтра, – Войд развернулся и ушёл, пока Ева провожала его взглядом до тех пор, пока не способна была разглядеть среди толпы.       Она развернулась, сжимая кулаки, злясь и обижаясь на произошедшее. Идти было действительно крайне дискомфортно, поэтому Ева постаралась сделать это в самые краткие сроки, чтобы привести себя в порядок.       Она немало удивилась приобретённым особенностям своего тела, сочтя их крайне неудобными, но терпимыми лично для неё. Стирка одежды была ничем в сравнение с тем, что не уходящее чувство стыда делало с девушкой: «Я… Я могу написать ему, извиниться, но что это даст?.. Было бы замечательно, если бы он сам решил мне написать хоть по какому-нибудь поводу. Как вообще с ним можно завести диалог, если он такой замкнутый? Если я не смогу просто поговорить, то о чём большем может идти речь? Но… Я хочу большего. – Ева вспоминала все те моменты, когда они просто были рядом, когда Войд смотрел на неё, когда он готов был, как казалось, решить все её проблемы, предлагая свою помощь – будь то неладное отношение с компьютером, проход по коридору или предложение отвести к медсестре из-за начавшихся месячных. Дико нравилось, что он шёл впереди, ведя за собой – от этого Ева млела, закрытая им от остальных. При малейшем воспроизведении в голове воспоминания о том, что она практически ли не обняла его, натолкнувшись на спину, ей стало ещё теплее в груди. Она прекрасно осознавала свою влюблённость, не противясь ей, наоборот, радуясь. Для неё не было ничего лучше на свете, чем осознавать, что ты любишь кого-то или что-то – это относилось не только к Войду, к её маме и папе, но и к остальным вещам.       К примеру, она любила хорошую музыку, поэтому, откладывая каждый месяц со своей стипендии, отправилась на концерт, однако в первый же раз была разочарована, не веря своим ушам, уйдя спустя полчаса, сочтя звук грязным и перегруженным.       А ещё любила силу, поэтому в тот же вечер сломала руку в одно касание мужчине, который попытался взять её бёдра во время танца, в котором она была одна. В завершение вечера же эта сильная и независимая девушка сидела за столиком, с полузакрытыми глазами слушая песни про безответную любовь, слова которых Ева выучила чуть ли не с первого раза, прочувствовав всё и пропустив через себя: «Я хотела бы танцевать сейчас с ним, чтобы он держал меня за талию, вёл мою руку, чтобы прижимал к себе… При этом я практически его не знаю – наша командная работа в Академии не заходит дальше учебного сотрудничества, хотя я несколько раз делала намёки на то, что мы можем сходить куда-нибудь вместе. Ну почему он такой дурак?! Но он мой дурак. Я его и таким люблю. Даже если он черствый, бездушный и сердца у него нет, мне плевать. Когда меня останавливали такие сложности, если необходимо было общаться с людьми? Папа говорит, что договориться можно со всеми, суть лишь в том, что ты им предложишь. Важно, чтобы сторона увидела выгоду, согласившись на твои условия. Что ему нужно? Вот, что главное, то есть – я должна понять, что мне предлагать. Насколько я поняла, он максимально порядочный, вежливый, культурный… – ещё немного и она бы растаяла, но стоило остановиться. – Такие юноши ищут себе подобных невест, смотря на девушек как на ту, с кем можно продолжить род, – от этого она цокнула, – недалёкие даже не понимают, что это просто сексуальное, репродуктивное или бытовое насилие. Если же ты ищешь себе кого-то, чтобы быть с ним родственной душой, то дело обстоит сложнее… Какая душа нужна рядом Войду? Такая же холодная и закрытая или, наоборот, добрая, нежная, открытая, чтобы резонировать с его? – во время своих раздумий Ева уже шла до общежития, будучи единственной, кто был на тёмной улице – как назло фонарей не было, но этого Ева не боялась, она прекрасно знала, если за ней следили. – Должна ли я стать для него фонарём на тёмной улице или от меня нужно другое? Может, позвать его на вальс, который будет проводиться весной? У нас будет время для того, чтобы подготовиться, я смогу научить его танцевать, – влюблённый вздох. – А он сможет увидеть во мне девушку, и тогда, может, между нами что-то случится».       Это была последняя неделя перед короткими зимними каникулами. Ева не смогла бы видеть его целую неделю – это было самой настоящей маленькой катастрофой, и чтобы как-то компенсировать своё ожидание, девушка решила обнадёжить себя тем, что в следующем году будет танцевать с ним, но для этого нужно было как минимум пригласить, что она и сделала, пока остальные были заняты своими диалогами. Собравшись, но волнуясь, Ева подошла, поначалу лишь тихо сказав:       – Войд… – Он не сразу обернулся, спустя несколько секунд, смотря на неё с уже привычным безразличием. Руки у ней были за спиной, крепко сжатые друг другом. – Я хотела тебя спросить и попросить: если тебе не сложно, не мог бы ты быть моей парой на Весеннем вальсе?       – Нет. Я не умею танцевать. Не думаю, что это хорошая идея. – Ответ чуть ли не разбил ей сердце, но Ева лишь секундно подмяла губы, а потом вновь воспрянула духом.       – Я могу тебя научить, это несложно…       – Нет, Ева, я не хочу тратить на это своё время, буду занят.       – Ладно, хорошо, я поняла. – В знак вежливости она кивнула, улыбнувшись, а потом вернулась на своё место,       Некоторое время та выглядела задумчиво, после начался урок, в течение которого Ева поняла, что её сердце вот уже час стучал тяжело, ладони потели, а в помещении стало до невозможности душно. Если бы кто-то посмотрел на неё, то заподозрил неладное, как и сама она. «Мне даже сидеть тяжело, грудь сдавливает, я хочу лечь, мне нужно хотя бы отдышаться… Нужно будет сходить к медсестре, потому что что-то мне подсказывает, что у меня поднялась температура».       Её предположение оказалось верно. Кроме жара медсестра отметила и её бедность, в связи с чем просто выписала больничный лист на последнюю неделю, с которым Еве пришлось идти к Мартенсу и отпрашиваться у него. Благо, по всем предметам у неё выходили замечательные отметки, поэтому удалось получить освобождение от экзаменов и сохранить свою стипендию, от которой практически полностью и зависела её жизнь.       Ева лежала с температурой под одеялом, из которого вылезать не хотелось ближайшую тысячу лет. Прокручиваемый в голове отказ всё больше добивал, в конце концов девушка начала тихо плакать, расстроенная: «Ну почему?.. Почему он мне отказал? Почему он не хочет тратить на меня время, разве это сложно, это же всего лишь танцы?.. Я недостаточно красивая? Или я недостаточно умная? Или?.. Или что со мной, Дьявол его дери, не так?! Или у него вообще уже кто-то есть!.. – она пискнула, в очередной раз обливая подушку слезами. Лежать на данный момент больной и отвергнутой было невероятно обидно. Свернувшаяся калачиком Ева счастлива уже не была. Такое отношение к ней ей не нравилось. Она хотела получать в ответ то же самое, что отдавала. – Но он любит конкретику, вряд ли бы я получила отказ таким образом, если бы у него был другой вопрос, хотя… Может, я неправильно воспринимала его всё это время? Может, он скрывает ещё больше, чем я могла подумать? Может, ему вообще нравятся юноши, а не девушки? – в голове было столько вопросов, что, кажется, легче было спросить напрямую, нежели пытаться найти ответы самой. – В конце концов, всё, что он делал, можно было бы просто списать на вежливость, он не давал мне ни единого намёка – в этом я его не виню. То, что я себе придумала – моя проблема, но… Мне чертовски обидно от его отказа. Мне все из однокурсников написали, спросили, как я себя чувствую, а те, кто живёт в общежитии, предложили помощь – занести медикаменты или фрукты. Только Войду плевать!.. Конечно, у него же совсем нет эмпатии, на что я рассчитывала?! На то, что этот равнодушный человек за полгода хоть сколько-нибудь проникнется мной! Чёрта с два я его отдам кому-то просто так, он мне нужен, я это чувствую… Я хочу быть с ним, а он захочет быть со мной».       Нет, она не начала навязываться, показывать, что из себя представляет, чтобы мозолить глаза. Наоборот, Ева записалась на практику в Корпус Наблюдателей, стала выступать с докладами и научным работами, над которыми сидела ночами, продолжала заниматься спортом, изучением технологий Империи. Ей не нравилось ни искусство этой страны, ни общественная жизнь, всё было каким-то… Чересчур искусственным, не настоящим, не тем, что она могла понять и принять.       Её одноклассникам было странно понимать, что в своих тетрадях она рисовала совсем не живописные картины и портреты, а чертежи различных машин, будь то самолёт, компьютерная мышь, ноутбук или обычный планшет.       – Зачем ты это делаешь? Разве не ты говорила, что будешь только наблюдателем? Разонравилось уже в Корпусе?       – Почему же? Нет, мне всё нравится, меня там хорошо приняли. Просто хочется разобраться – почему бы и нет?       – Не похоже на тебя…       «А вы знаете, на что похожа я? – она усмехнулась про себя. – Для вас всех Ева это просто милая девушка, отличница, умница и спортсменка, но кто из вас знает, что я не от мира сего, что я даже не человек? Как наивно верить в образ, построенный по всем критериям архетипа. Люди не могут быть настолько шаблонными, чтобы сводить их к одной роли, которая даётся по набору видимых характеристик. Именно поэтому я хочу узнать, что ты за человек, – краем глаза Ева посмотрела на Войда, который как ни в чём не бывало читал очередную главу учебника по уголовному праву. – Жаль, что мысли читать я не научилась».       Войд тоже мысли читать не умел, кроме того, отношение Евы к его персоне поначалу вовсе показалось лицемерным, проявлением доброты лишь для вида. «О тебе ничего неизвестно. Ты появилась в Империи будто совсем недавно. Нет данных о родителях, нет информации о твоём или их стирании, нет вообще ничего. Даже связи отчима не помогли узнать о тебе хоть что-то. Они все крутятся около тебя, кучка сорок над блестящей безделушкой, которая в любой момент может отравить из, потому что она – ртуть».       Юноша начал ненароком следить за ней – её движениями, перемещениями, разговорами, в ходе одного из них и узнал, что родители всё же присутствуют. Подозревал в неверности Империи, потом начал думать, что она дочь кого-то из Архонтов, иначе нельзя было объяснить, почему о родителях ничего не известно. Практически все его мысли стали заняты ей одной – он обязан был узнать правду, так решил для себя.       Сомнения разрушились тогда, когда он увидел её в Башне Света, молящейся о процветании государства. И тогда же она заметила его.       Для Войда было привычным посещать Церковь – мачеха была религиозной, а потому раз в неделю они всей семьёй приходили на чтение молитв. Сам он не совсем был приобщён к этой культуре, но уважал и чтил традиции. Вместе с сестрой-близнецом он сел на занятые ранее места, до начала оставалось всего несколько минут. Старшая окинула взглядом купол, задержавшись на балконе.       – Не думала, что кому-то разрешено там быть, кроме священнослужителей, – следом за ней и Войд поднял голову.       Там стояла Ева.       Она была одета не в привычную одежду, по крайней мере вместо классических рубашки и жилетка была белая блузка, рукава которой были широкими, окаймлённые волнами шифона, подвязанные белыми бантами, языки которых достигали чуть ли не колен. Её грудь закрывал тот же слой шифона, на запах закрывающий белую рубашку под ним, под воротником которого был ещё один бант, сердцевина которого была украшена бусиной кровавого цвета. Волны платиновых волос царственно спадали с плеч, глаза закрыты, а ладони сложены в жест благодарности. Она что-то шептала губами, долго, не прерываясь ни на миг.       Войд смотрел с подозрением, чуть ли не щурясь, хмурясь при этом. Его не отвлекло даже то, что сестра сменила свой центр внимания, сев на скамью. Его рукав одёрнула мачеха, наконец-таки отошедшая от священника, исцеловавшая ему руки и чуть не упавшая в ноги. Отчим вместе с ними не ходил, всегда в его лице появлялась серость при упоминании Богинь и всего, что было связано с верой. Брат и сестра считали удивительным, что их приёмные родители при таком различии всё же сошлись и жили достаточно счастливо вместе.       После прочтения молитв начал петь церковный хор, в котором Войд узнал знакомый голос, не ожидая, что его однокурсница пустится в пение боголюбных мотивов будучи при этом наблюдателем – легче было отрезать язык, нежели сказать, что это безгрешные люди. Огни на свечах церковной залы начали колыхаться всё сильнее, а в конце концов они и вовсе потухли, вызвав недоумение служителей и прихожан, однако голоса петь не перестали. В темноте слова точно приобретали другой смысл, вызывали мурашки, становились громче. Казалось, они звучали для каждого по-своему, особенно – каждому своё наставление, завуалированное набором фраз, смысл которых только предстояло осознать в будущем. Несколько человек пало наземь, кто-то ударился и разбил себе голову – запахло металлом. Священники были вынуждены броситься на помощь, но хор продолжал петь.       На последних аккордах Войд точно услышал чей-то смех – мягкий, чертовски приятный на слух. «Её смех? – Юноша понимал, что это было невозможно – услышать его на таком расстоянии, он даже нарочно оглянулся, но не увидел девушки на балконе. – Что? Куда она ушла?». От собственных мыслей отвлекли всхлипы мачехи, которая точно скороговоркой говорила то ли молитву, то ли оправдание своему «греху»: «Я не виновата, это не я, не я… Это он… Я не виновата…». Это ввергло Войда в шок, потому что он понятия не имел, о чём шла речь, кроме того, внешний её вид чуть ли не напоминал лихорадку. Хмурясь, он не решался даже коснуться ней. Этим случаем можно было объяснить лишь то, почему женщина была очень набожной – что-то в прошлом не отпускало её душу. Лица священников стали внушать неведомый страх, с осуждением смотря на граждан Империи. А девичий смех продолжался – пришлось обернуться ещё раз, потому что было чувство, что прямо за его спиной кто-то стоял и наблюдал, однако, там вновь оказалось пусто.       «Дьявол…Что-то мне подсказывает, что этот приход в церковь окажется последним, – с этими мыслями он выводил из Церкви мачеху, придерживая за плечи, обливающуюся слезами. – И что ещё там делала Ева? Почему она смеялась? Или мне привиделось? Хоть она и была прекрасна в тот момент…» – он первый раз допустил подобную мысль, тут же осёкшись. Сначала всё пошло от этого, уже в следующий миг он увидел в ней девушку – порядочную и умную красавицу, о которой все говорили. И она чтила нормы Империи – как законодательные, так и религиозные. Она была…       Идеальной?       Юноша не упускал её из внимания с тех пор. Он понял, что приходила Ева обычно за пять или три минуты до начала занятий – точнее, заходила она в кабинет именно в это время, потому что до того была в библиотеке, наверняка маясь с компьютером. Он понял, что отношение Евы к нему было особенным – она всегда здоровалась и прощалась с ним, предлагала свою помощь, замечала, когда он был уставшим – тогда и спрашивала: «Что-то случилось?». Нет, ответ девушка не получала, лишь воистину усталый, но немало удивлённый взгляд и сухое: «Нет, просто вымотался».       Будучи лучшими студентами курса, оба уже выполняли алгоритм, Войд – в Полиции под руководством отчима, Ева – в Корпусе Наблюдателей, в котором её полюбили так же быстро, как и в классе. Они практически не пересекались в Полиции, очень редко обменивались документами, иногда и наблюдая, как другой бежал на вызов, срываясь с рабочего места.       Слышна была Апрельская капель за окном, Солнце из которого пробивалось сквозь белые бумажные шторы Корпуса, где на тот момент сидела Ева, старательно заполняя отчёты о ликвидации, быстро, хоть и с ошибками, клацая по буквам, потом исправляя. На её столе до сих пор стоял букет ныне сухоцветов – отживших своё и подаренных коллегами месяц назад в честь Дня Рождения лилий. Поздравляли её тогда всем отделом, пришло даже несколько полицейских, в числе которых был Войд, ведя себя безучастно, что немало расстроило девушку.       Если бы он знала, что на самом деле те самые розовые лилии предложил подарить именно Войд…       Но голова её, убегающей из Корпуса со всех ног, была занята уже не этим. «Я должна успеть!..».