Золотая антилопа

— Что-то не так? — Айзен усмехается, и зверь внутри капитана рычит.       Сотри эту ухмылку с его лица. Пусть он рыдает. — Айзен, оставь меня сейчас, — Синдзи пытается, правда пытается держать себя в руках, но если бывший шинигами произнесет еще хотя бы слово… — Может, я могу как-то помочь? — это финальная отметка. Выстрел стартового пистолета.       Хирако срывается с места и кидает Соске в стену, отчего по свежей краске ползет паутина трещинок. — Помочь? — его голос звучит неправильно и искаженно, но глаза все еще его, теплые, медовые, светлые, — ты в этом и виноват.       Он рычит, сжимая в кулаке воротник чужой рубашки, и его реяцу тяжелеет, заполняя комнату густым жаром. Айзен у стены выглядит удивленным, пустота внутри довольно хрипит, уговаривая продолжать.       Он виноват. Он сделал это с тобой. Покажи ему плоды его работы. — Из-за тебя я такой, — Синдзи сжимает кулак сильнее, и Айзен издает восхитительный придушенный вздох, — тебе ведь нравится наблюдать за мной в этой форме?       Пальцы капитана впиваются в скрытый рубашкой бок. Правильно, пусть следы его рук остаются синяками на этой безупречной белой коже. Пусть гематомы будут первым, чем сегодня будет отмечено тело Соске. — Я покажу тебе столько пустого, чтобы ты точно насытился им.       Синдзи швыряет Айзена на незастеленную кровать и нависает сверху, дыша тяжело и громко. Костяные пластины уже начинают свой путь по его лицу, и темнота затапливает глаза окончательно. Хирако приспускает вожжи своего чудовища внутри, позволяя ему вырваться больше обычного.       Заставь его пожалеть о каждом своем решении.       Капитан разрывает когтями легкий хлопок, не задумываясь о том, что вместе с тканью под ними расходится и кожа. Кровь вытекает из ран густыми темными каплями, и Синдзи утыкается маской в дрожащий живот, пачкая ее в ней. Запах железа такой тяжелый, такой возбуждающий, что из горла вырывается довольное рычание.       Ты хочешь увидеть слезы в его глазах.       Пустота услужливо подсказывает и подсовывает в голову красочные видения. Хирако мысленно соглашается. Он так долго терпел и сдерживал себя, но Айзен заслужил все, что сейчас происходит. Удержать мужчину на месте легко, особенно сейчас, когда все его силы разорваны и сшиты заново печатями, а в Синдзи клокочет и кипит первобытная мощь. Хирако позволяет ей делать все, на что она так долго уговаривала его, только следит, чтобы не было летального исхода.       Я не убью его. Я не могу убить такую очаровательную игрушку.       Слова пустого отдаются эхом в голове, и капитан смеется, потому что да, одним таким подходом Соске не отделается. — Синдзи… — голос Айзена тихий и едва слышный между тем, как кровь набатом стучит в ушах.       Сломай его, сломай, преврати в руины это бесполезное тело и испорть его разум.       Хирако вцепляется когтями в стройные бедра и разводит их в стороны, не заботясь о том, что когти вспарывают тонкую незащищенную кожу и давят на мясо внутри. Айзен под ним — прекрасный. Линия его губ изломана, его глаза раскрыты широко и влажно блестят, его руки так беспомощно пытаются что-то сделать с пустым над ним. — Бойся, — Синдзи и его монстр внутри шепчут двумя голосами одновременно, — я могу убить тебя, могу освежевать на живую, и никто не вступится за тебя. Единственный человек, который принял тебя назад, сейчас так далеко от этой комнаты, пусть его тело и здесь.       Соске вскрикивает, когда Хирако сдвигает маску и кусает его шею до брызгающей на язык крови, и пытается прикрыть рот рукой. — Кричи! Пусть все знают, кто осквернил Бога, — капитан широко проводит языком по укусу, пробуя на вкус пьянящую жидкость, и Айзен кричит.       Айзен ломается под напором пустого, которого сам вшил в тело единственного человека, которого когда-либо хотел. Теперь этот человек и не человек вовсе. И он позволяет ему увидеть все и прочувствовать на своей шкуре. С каким существом он жил сотню лет, с кем боролся каждый день за свой разум и душу.       Синдзи врезается между его дрожащих бедер резко и толкается внутрь быстро, по-животному, и его руки сжимают запястья Соске до громкого воя. Айзен чувствует себя разрушенным. — Все будут знать, кому ты принадлежишь, — зубы Синдзи смыкаются на его плече, на груди и снова на шее, покрывая белоснежное полотно кожи почти черными ранами, — чья ты собственность.       Мужчина снизу уже не вырывается. Он лежит, запрокинув голову, и стонет, и его слезы стекают по щекам на губы, покрывая их солью. Это было меньшим, чего он заслуживал, и Айзен позволяет уничтожать себя в качестве платы за совершенное. — Быть подо мной — твое искупление, — голоса пустот множатся, перетекают один в другой и заполняют его разум нестройной песней, — и я буду ломать тебя до тех пор, пока ты не забудешь свое собственное имя.       Когда Айзен открывает глаза на следующий день, то поначалу даже не чувствует боли. Она наполняет его тело медленно и плавно, позволяя прочувствовать каждую рану по отдельности. Синдзи сидит рядом. — Синдзи… — Соске не улыбается, как обычно, но его лицо ровное, спокойное. — Я не знаю, что на меня вчера нашло, — Хирако держит в руках чашку с водой, — такого не было уже лет двадцать. — Скорее всего ты долгое время не участвовал в битвах, — Айзен делает несколько слабых глотков. — Да. Из-за дел в обществе душ не было времени выплеснуть… все это. — Знаешь, ты можешь использовать меня для этого, — он закрывает глаза, стараясь не сильно думать о том, какие липкие и тяжелые от крови бинты на его ногах, — пусть это будет моей платой.       Пустой внутри удовлетворенно шепчет. Синдзи отмахивается от чувства глубокого резонирующего наслаждения, чтобы сосредоточиться на смене повязок.       Правильно. Мы ведь не хотим, чтобы он умер так быстро. Переливчатый смех пустоты еще долго звенит в ушах.