Резанные руки и худой мальчишка

Следующую неделю я занимался у Арсения Сергеевича дома, ходил на дополнительные по химии в школе и питался через раз, что бы не пугать никого звуками умирающего кита в животе. Так мне действительно было легче, я даже не заметил, как к концу недели привык к нарастающей, а порой даже сильной боли в левой части живота. Она отрезвляла меня и, как бы парадоксально это не звучало, придавала сил. И ел бы я меньше, если бы не эти уютные вечера у Попова, когда он, с какими-то нереально светлыми голубыми глазами смотрел на меня и бросал сердито: «Шастун, в этой жизни надо хоть что-то есть, так устроен человеческий организм» и не кормил меня вкусными обедами/ужинами в перерывах между химией, конечно. В кафе, слава Богу, больше не приглашал, но я до конца не знал, хорошо ли мне от этого или плохо. В любом случае, какие-то изменения продолжали случаться со мной, пока я упорно игнорировал всё, что находится внутри — и в голове, и в теле. Нагрузки в гимназии стало больше, как и ссор с родителями по поводу и без, потому что я продолжал мешать им счастливо жить вдвоём. На второй неделе Попов перенес наши занятия на дому, сославшись на срочные дела. Я уж было подумал, что всё, вот и закончилась моя подготовка с репетитором, но Арсений Сергеевич не занимался со мной только дома, но упорно готовил в школе на дополнительных. Только теперь, освободив свои вечера, я стал копаться в себе ещё больше, мысли пожирали меня изнутри и я запрещал себе есть, что бы не брать лезвие в руки, а еще иногда забывал пить воду, но это так, мелочи. В этот день у меня кружилась голова и меня покачивало из стороны в сторону, но я упрямо шёл на своих двоих, не чувствуя сильного недомогания в теле или отсутствия сил. Плохо мне стало лишь на втором уроке, тогда когда шестым стояла химия — она же и последняя, вот после неё я и планировал уйти домой, отсыпаясь и вновь прогуливая. Такое состояние уже было со мной, оно же и проходило часа через два, будто ничего и не было. Устраивать панику просто потому, что у меня заболела голова я не хотел. Не слишком весомая причина для ученика, который год назад с температурой 38 оставался в гимназии и писал пробники. Как я и говорил, меня отпустило сразу после английского — странный урок, я уже молчу про то, как его преподают, — и смысла сбегать из гимназии не было, поэтому я тупо бродил по длинным коридорам, слушая очередную залетевшую в плейлист чушь, которую добавил один раз под выбросом непонятных мне эмоций. Чуть-чуть хотелось увидеть Арсения Сергеевича, ещё чуть-чуть посидеть у него в кабинете, каплю, что бы он постоял около меня, когда я неумело пишу в тетради, и совсем малость, что бы снова оставил поговорить о сдачи химии один на один после урока. Всё это в сумме давало один большой вывод: химию я прогуливать перестал. Да, прогресс в знаниях по этому предмету не прям что бы «вах», но какой-то был, а брюнет с голубыми глазами манил доверчивым взглядом — я не мог противостоять. Когда в твоей жизни было ровно ноль, кому ты мог доверять, и тут появился один, что ты сделаешь? Не поверишь? Обманешь? Уйдёшь?.. Станешь ближе? Определенно, я опасался, но всё это и в сравнении не шло с чувством уюта, безопасности и спокойствия, тепла, исходящего от одного совсем не плохого человека. В этом мужчине не скрывалась серьёзная взрослость, как у других учителей — он был проще, был без масок. Возможно, нехватка опыта или ненадобность её ношения, но я на треть ему доверял, а это на треть больше чем когда и кому либо. Время тянулось ужасно медленно, учителя химии в школе не наблюдалось. Я уже подумал, что урока не будет и можно будет свалить домой, а поэтому решил заглянуть в его кабинет на перемене, в надежде, что тот будет закрыт. Не то, чтобы я прям сильно не хотел идти на урок, но моё душевное и физическое состояние так или иначе рвалось в тёплую кроватку дома. Постучав, я дёрнул ручку двери. Та поддалась. В классе горел свет, а за столом в куче тетрадей сидел Арсений Сергеевич. Он заметил меня и приветливо улыбнулся — даже издалека я увидел его очень яркие голубые глаза. Я открыл дверь пошире, проходя во внутрь, как обычно направился за последнюю парту, но что-то пошло не так и в моих глазах резко потемнело, забегали мелкие белые точки и я потерял равновесие. На автомате я, качнувшись спиной назад, ухватился за учительский стол и постарался встать прямо, хотя меня упорно вело. — Антон! — учитель быстро оказался рядом, но я уже ровно стоял, мертвой хваткой вцепившись в стол. Меня понемногу отпускало. — Всё в порядке. — мужские руки легли на мою талию и по телу рассыпались мурашки. В глазах снова включился свет, белые мушки пропали и я мог различать предметы вокруг. — Точно? Может, у тебя голова болит? Или давление? Или температура? — обеспокоенно тараторил он. Лба коснулись теплые пальцы, а затем исчезли так же быстро, как и появились. — Да вроде нет. — сам себе сказал учитель и нахмурился, хоть я и не видел его — почувствовал. — Всё в порядке, правда. — наваждение спало, я чувствовал себя в норме и быстренько выпутался из чужих рук. Встал прямо и посмотрел в глаза учителю, чтобы показать, что я в порядке. — Просто споткнулся, — голос зазвенел, — но спасибо. — Антон, мне всё равно это не нравится, — строго сказал мужчина, — будь, пожалуйста, по аккуратней, ладно? — от меня отошли на шаг, что бы не нарушать личные границы, но продолжали обеспокоенно смотреть или, даже, прожигать голубым взглядом. — Я всегда аккуратен, не беспокойтесь за меня, — беззаботно бросил я, натягивая на лицо улыбку. Что со мной было, я и сам не знал, но ничего не предвещало ведь такой беды, как я думал. А я ведь в некоторых сферах глупый, оказывается. — Как руки твои, не болят? — поинтересовался брюнет, а я дернул этими частями тела. — Неприятно. — зато честно. — Если их не трогать, то как будто бы всё хорошо. Учитель на это недовольно вздохнул, но кивнул. В класс начали заходить другие десятиклассники и поговорить о чём-либо нам уже не предоставляло возможности. Я сел за последнюю парту и меня даже не стали просить пересесть — вообще не напрягали следующие сорок пять минут. Я всё думал, отчего же мне могло стать настолько плохо, что я чуть не потерял сознание, и почему вообще его не потерял, а быстренько так взял себя в руки. Пришёл только к одному выводу: возможно, нужно больше спать и есть, но, будем честны, плевать я как-то на своё здоровье хотел, тем более, что по-другому от приступов агрессии мне не избавиться — ножом-то нельзя, а поэтому я оставлю всё так, как есть. Пока это всё обдумывалось, урок продолжал идти, так что к его концу я понял, что не знаю даже, какая тема на нём была. Ну и ладно, на многих предметах у меня такое состояние, и это не всегда из-за здоровья. Как только прозвенел звонок, я начал собираться, точно зная, что уже домой. — Антон, постой. — услышал я у самой двери, повернулся, а Арсений Сергеевич договаривает с какой-то девочкой, впрочем, быстро отпуская её. Я, конечно, ни на что не намекаю, но мне тяжело было просто стоять. — Нормально чувствуешь себя? — спросил тихо, когда мы остались одни. Он подошёл очень близко, заглядывая мне в глаза и проводя рукой по моему плечу, будто пытаясь держать. Я заметно напрягся. — Лучше всех, Арсений Сергеевич. — в своей манере ответил я. Домой хотелось очень. — Ладно. Помнишь, что у нас послезавтра урок? — Да. У… У вас дома? — неловко спросил я, сам не знаю зачем. На кой черт мне эта информация? Мог уточнить потом или по телефону, но не сейчас, когда он так близко, что не поймёшь, почему кружится голова. — Да, я буду свободен. Перенесём на шесть? — Да, давайте. Я не против. — меня отпустили и я беззвучно выдохнул. С ним я будто по лезвию хожу, с огнём играю, в воду лезу, хотя не умею плавать. И почему так? — Тогда до пятницы. — попрощался учитель. Я сказал «до свидания» и ушёл. Чёрт, звонок уже был, и меня тупо могут не выпустить из гимназии.

***

Дома было непривычно шумно. Какие-то копошения и разговоры никак не прекращались. Проходя мимо родительской спальни я случайно увидел пару сумок с вещами, но не предал этому никакого значения, хотя почему-то на душе стало тяжелей. Я лёг на кровать, потому что устал. Голова в горизонтальном положении не кружилась, а тело упорно сопротивлялось делать хоть какие-то физические нагрузки. Я сам не заметил, как стал думать. Думать вроде о чём-то важном, но мысли так быстро ушли далеко и глубоко, что я не понимал даже, о чем они. Мои мысли прервал слишком резкий звук открывания двери. — Я так и знала, что ты ни чем не занимаешься. Даже рюкзак не разобрал, и не стыдно? — с ходу начала мать. Я её голос узнаю из тысячи, но сейчас слышал отстранённо. На этот вопрос также не было правильного ответа. Я продолжил лежать, только чуть качнул головой, давая понять, что внимательно слушаю все её оскорбления в мой адрес. — Значит так, мы уезжаем в следующий вторник на две недели с отцом, ты остаёшься дома один, понял? Тут я уже напрягся и заставил себя приподняться на локтях. — А как я буду? — голос почему-то стал сиплый. Чёрт, я понимал, что не могу прийти в реальность. Совсем никак. — А сколько тебе лет, Антон? Долго мы будем обеспечивать тебя и с ложечки кормить? Поживешь один, ничего с тобой не случится. Еду мы тебе оставим, деньги тоже. Очень надеюсь на то, что ты не станешь устраивать здесь погром. Подумай, если тебе что-то нужно купить, говори сейчас, пока мы в городе и не лежи на кровати, садись за уроки. — мама закрыла дверь и ушла. Ох, как тяжело. Просто тяжело. Я не мог объяснить это состояние. Наверное, снова болит живот. Я свернулся калачиком, чтобы стало легче, но неожиданно из глаз потекла вода. Обыкновенная, блять, вода. Нет. Что это, блять? Нет! Я вытер рукавом кофты жидкость, думая, что это какой-то бред. Я не мог без причины, не контролируя слезы, сейчас видеть их. Быстро прекратив этот внезапный кошмар, я начал убираться в комнате, разбирать рюкзак, делать уроки. Я не хотел думать больше ни о чем.

***

Лишь бы не оставаться дома, я ходил в школу и отсиживался там. Такими темпами я чуть не забыл про занятие со своим «репетитором». Ну а что? Мне нравится его так называть. Из дома вылетел, чудом успев кинуть в рюкзак пенал, думая, что курить всё же плохая привычка — из-за неё я бы точно опоздал. Хорошо ещё, что разобрался с маршрутом от своего дома до дома Попова с первого раза, а поэтому в назначенное время заходил в подъезд, поднимаясь на нужный этаж. Только перед тем, как открыть входную дверь самостоятельно (наш с ним договор), я услышал урчание мотора внутри себя. Забыл поесть, да. Ну да похуй. — Шастун, ты чего такой запыхавшийся? — с усмешкой спросил Арсений Сергеевич, встречая меня на пороге. Он был одет в свою домашнюю одежду, а на голове был лёгкий бардак из волос. Я отмахнулся, мол, ничего страшного, и стал разуваться. В момент, когда я снял куртку, учитель опешил. — Ты чего так легко одет? На улице почти что зима, а ты в футболке расхаживаешь? Тебя что, из дома выгнали? — с нотками ужаса в голосе прокомментировал он, отчего я захотел провалиться сквозь землю. — Да я опаздывал. — сдался я, смотря в зеркало в прихожей: красный, лохматый (ничем не лучше Попова, конечно), в домашней футболке с глупым, потертым принтом и в первых попавшихся джинсах, благо тёплых, так что за задницу можно было не переживать. — Ну молодец, школьник. Задания хоть не забыл? — сложив руки на груди, ухмыляется Попов, явно недовольный моей пунктуальностью и ответственностью. — Взял. — заверил я, но от тона репетитора (ха, как смешно звучит) стало обидно. Я ведь почти вовремя пришёл! Стоило ещё тогда вспомнить, что мне в целом должно быть похуй: он знает, что я режусь, прогуливаю уроки, сильно истерю и огрызаюсь. Но почему-то я не хотел, чтобы человек, такой взрослый и уютный, у которого я дома, полностью разочаровывался во мне. Я — личность. Хуичность. В этот момент меня позвали в зал. Арсений Сергеевич сам притащил мой рюкзак из коридора, без зазрения совести вынимая оттуда письменные принадлежности, толстую тетрадь и кучу листов с материалом и заданиями, что мне задавали учить. Занятие проходило как обычно, за исключением того, что, даже находясь в одной футболке у химика дома мне было немного жарко. Ноги и руки не хотели ничего делать, но оно и не надо — Арсений Сергеевич объяснял что-то про химические связи и кристаллические решетки, а я с умным видом вникал (нет), но мысли будто тоже плавились под температурой. — Можно в туалет? — тихо попросился я, понимая, что нужно хотя бы умыться или попить воды, чтобы привести себя в чувства. — Да, давай. — устало разрешает мужчина, откладывая ручку, которой упорно водил по листу, дабы впихнуть в мою голову хоть что-то. Я аккуратно встаю и топаю в ванную. А вот про слабость в ногах я успел забыть. Прямо посреди узкого коридора мне становится плохо: перед глазами начинает темнеть, а в носу неприятно щипать. Я рукой хватаюсь за стену, но, то ли стена ватная, то ли ладонь соскальзывает, и я падаю, проваливаясь в кромешную темноту.

***

Я почти сразу включился в реальность — это стало понятно по резкой головной боли, яркому свету в глазах и тяжело дышавшему человеку рядом. Краем глаза я заметил, как грудь Арсения Сергеевича быстро поднимается и опускается, но вряд ли от какой-нибудь физической нагрузки. — Антон, слышишь меня? — чужие руки несмело касаются щек, как тогда, на школьной лестнице. — Анто-он! — меня зовут, и я жмурюсь и открываю до конца глаза. Лежать больно, хоть подо мной и мягко — диван. Случайно ловлю взгляд Арсения Сергеевича, от которого кровь стынет в жилах. Он злой, с примесью испуга, но пиздец какой злой. — Слышу. — Это голодный обморок, ты понимаешь?! Когда ты ел в последний раз? — тут же начинает допрашивать он. Дядь, ну у меня же голова болит, можно потише. — Нет, это не, с чего вы взя… — У тебя живот два раза урчал, пока ты в отключке был. Когда ты ел в последний раз? — настаивает на своём учитель. От осознания того, что я сам спалился, становилось невыносимо стыдно. Я покраснел до самых скул и готов был провалиться сквозь землю. — Не помню-ю. — простонал я, закрывая лицо лежащей рядом декоративной подушкой. Блять, как же стыдно. — Вспоминай. — бросает мужчина и продолжает выжидающе глазеть на меня, сидя возле дивана на корточках. — Дня три назад, может… — я честно пытался говорить правду, при этом сильно оттягивая её вперёд, поближе к сегодняшней дате. — И какого хрена, блин, Антон?! — он резко встаёт и, когда я тоже решаю подняться, грубо толкает мою грудь, заставляя лежать. И ушёл. Просто, блять, ушёл. Я остался один, не слыша ничего из-за собственных мыслей и шума в голове. От них хотелось блевать, но уж лучше блевать, чем чувствовать, как непрошенная влага снова выступает на глазах. Нет, заплакать просто потому, что организм так пожелал, я не хочу. Я не знаю, сколько так пролежал, не чувствуя реальности и не двигаясь, но я очнулся, когда передо мной на столик поставили суп. — Ешь. — строго сказал Арсений Сергеевич, а после посмотрел на меня и поменял лицо со строгого на жалостливое. — Сильно плохо? — спросил тише, за что спасибо: голова продолжала болеть. — Простите, я не хотел. — смущённо одними губами произнёс я, игнорируя вопросы про самочувствие. Совру — будут ругать, скажу правду — охуеют, насколько мне хуёво, будут смотреть как на побитого щенка, а этого я не хотел. — Всё нормально, мне бы пора привыкнуть к тому, что с тобой не соскучишься. — он усмехнулся, а после пододвинул тарелку с супом поближе. — Ты должен всё это съесть. — Но Арсений Серге… — Антон, я очень злой. — рыкнул мужчина. — Понял. Я сглотнул. Злить человека, что не выставляет тебя из дома и не сдаёт в психушку не хотелось. А ещё мне казалось, что стоит ещё раз проверить нервы Арсения Сергеевича, как он точно разденет и выебет меня, потому что уже достал. Стоп. А с хуяли выебет? Я снова покраснел от слишком развратных мыслей в своей явно не светлой головушке и решил заткнуть себя едой, молясь всем богам, что бы меня не вывернуло прям здесь, потому что не ел я гораздо больше, чем было сказано учителю. Арсений Сергеевич сначала смотрел, как я ел, а потом тактично удалился, чтобы не смущать. Мне правда было неловко перед ним, и такой подставы от своего организма я конечно же не ожидал. Всё ж нормально ведь было, че так плохо-то стало? И, подумаешь, упал, подумаешь, ноги подкосились. Вы вообще уверены, что это из-за еды? Какой же ты тупой. Суп вкусный, в принципе, как и всегда, хоть сегодня я и хлебал только бульон. Видимо, заниматься сегодня мы уже не будем — только сейчас я заметил аккуратную стопку своих листов и пенал на краю стола, к которым явно не собирались возвращаться. Это почему-то грело душу. Теперь такое ощущение, что я у учителя в гостях, ем его еду, а не учу противную химию. Попов что-то делает в спальне — это слышно, так как прерывает идеальную тишину. Мои силы, как бы волшебно это не звучало, с каждой ложкой возвращались: теперь спать хотелось меньше, спазмы в животе притупились, и хотелось только на воздух — здесь будто нечем дышать. Через пару минут возвращается репетитор. Он видит пустую тарелку, на дне которой осталось немного картошки и вермишели, улыбается уголком губ и треплет меня по волосам. Совсем легонько, две секунды, но я прекрасно успеваю это понять. Это… Я не буду это комментировать пока, подумаю об этом позже. Химик же убрал тарелку и вновь вернулся ко мне, сел рядом и начал смотреть на меня. — Антош, почему ты так долго не ел? — негромко спросил он. Боже, откуда это «Антош»? — Ну… Просто забывал. — голосок зазвенел. Черт, нужно поменьше врать, иначе точно кто-нибудь догадается и тогда раскрывать моё враньё не будет проблемой. — Анто-он… — недоверчиво, с упрёком. — Арсений Сергеевич, у вас очень вкусный суп, спасибо большое! — неожиданно бодро сказал я, даже улыбаясь. И голос не звенел, и будто всё в порядке со мной. Скорее всего, это была защитная реакция. Я не знал, как и когда она срабатывает, но то, что в такие ситуации я ни разу не попадал — это сто процентов. — Всегда пожалуйста, но всё же. Ты же понимаешь, что это очень опасно? От этого умирают, Антон. Человеку нужно питаться, он не может об этом забывать, понимаешь? Разговаривает со мной, как с маленьким. Че пристал-то? А то я не знаю, что сдохнуть могу. Все люди смертны, Арсений Сергеевич, вам ли об этом не знать. — Я всё это прекрасно знаю. — перебивая, сквозь зубы прошипел я, начиная закипать. — Тогда почему не ешь? — Ну не резаться же мне! — выкрикнул я, подпрыгивая. Злой, красный, хмурый настолько, что лоб болит. Ни чёрта этот придурок не понимает! Химик смотрит на меня. Пристально. Я задеваю взглядом его голубые. Смотрю в них. Они ни чёрта не успокаивают. Просто лазурный. Просто небесный цвет. Психологи наебывали, когда говорили, что холодные цвета успокаивают. — Понятно. — отвечает он. И всё? Больше никаких вопросов? Никаких объяснений? Докапываний? — Успокойся. Я правильно понимаю, что таким образом ты выпускаешь пар? — А вы догадливый, Арсений Сергеевич. — всё тем же ненавистным шепотом сквозь зубы процедил я. — Или наказываешь себя? Хватит. Остановись. Прекращай. Я ему щас въебу. Руки сжимаются в кулаки. Впервые в жизни захотелось кому-то врезать, а не себе. Всю жизнь чувствовал себя виноватым, а тут вон, проблема, блять, сидит, сука, и ровно дышит. — Антон, разожми кулаки. Что у тебя опять в голове? Смотри на меня, давай, вдох… — Я хочу вас ударить. — не стал медлить я, чувствуя, как непреодолимое желание накрывает. Если я всё же сделаю это — то он будет готов. Попов резко замолчал и сел прямо, потупив взгляд. — За что? — недоуменно. — За помощь ты хочешь меня ударить? Просто за то, что я хочу тебе помочь? Так растерянно и обиженно, с незнанием даже, как правильно понять ученика, как посмотреть на эту ситуацию с его стороны. Арсений Сергеевич искренне не понимал, чем заслужил такую агрессию и недоверие пацана, когда он действительно хотел только помочь. — Вы лезете, куда не просят. — Укажи рамки нашего общения, я не буду за них заступать. Я замолчал. В голове резко стало пусто, хотя изначально очень хотелось ответить ему. Только потом я понял, что причиной этой пустоты стала рука, оглаживающая шрамы. Мне разогнули пальцы на левой руке и легонько сжали её, подушечкой большого пальца водя вдоль синих полос. Агрессия пропала резко, как и силы. Я будто за секунду потерял смысл спора и своё тело в целом. Ещё через секунду в голове встал шум. Мне пришлось откинуться на спинку дивана и прикрыть глаза, чтобы избавиться от него. — Тош? — Можно воды, Арсений Сергеевич? — Да, конечно, сейчас. Какой же ты урод. Что ты творишь вообще? Обидел человека. Он тебе вот, считай, стакан воды перед смертью твоей несёт, а ты? Жалкий. Зачем ты так поступаешь? Ненавидишь себя — пожалуйста, хоть захлебнись в этой ебаной ненависти, но ты наносишь вред другим, ни в чем не виноватым людям, Антон, а так нельзя. На глазах снова влага. Непрошенная влага. Только-только стеллит глаза, размывая вещи передо мной, и я тут же резко стираю её рукавом кофты, даже до боли, кожа наверняка будет красная, но главное, чтобы не было слез. Учитель появляется слишком резко. Я незаметно вздрагиваю и принимаю стакан воды. Мне становится не столько стыдно, сколько паршиво от самого себя. Так бы и въебал себе бы, честное слово. — Простите?.. Я не должен был?.. — извинения выходят с вопросительный интонацией, голос хриплый и даёт петуха. Была б моя воля — блеванул бы от самого себя прямо здесь, но не хочется доставлять чужому человеку ещё больше хлопот. У Попова в этот момент что-то треснуло в груди. Кажется, это было его сердце. В момент захотелось предложить парню заказать пиццы, улечься на диване в гостиной и включить какой-нибудь фильм, засыпая в обнимку. Почему-то именно так представлялись ему вечера с по-особенному любимыми людьми, и он никак не ожидал, что представит рядом с собой на диване лежащего в обнимку именно Антона. Видимо, тот действительно выглядел так жалко, что ничего, кроме как укутать в одеяло это чудо на ум не приходило. Антона жалко безумно, и это простая человеческая, Арсеньевская жалость. — Давай я тебя лучше до дома довезу, а ты ещё раз поужинаешь, договорились? — стоило химику это произнести, как я тут же покраснел. — Нет, спасибо огромное, я сам дойду, мне нормально, честно, я даже дома могу остаться завтра и подлечиться, — начал тараторить я, быстро поднимаясь с места и пряча взгляд в листках с заданиями, стараясь не мять их в руках. — Родители хоть знают, что с тобой? — спросил неосторожно он, видимо, чтобы не было тишины. — Им все равно. — пожал плечами я. — Но, даже если и нет, я все равно скрываю всё от них, хотя они и руку мою перебинтованную не замечали. В этот момент первое, что мне хотелось сделать, это заткнуть себе рот. Желательно навсегда. Но слова уже были сказаны, учитель замер, а я как-то испуганно поглядел на него, держа пробники и тетрадь в руках. — Не пробовал им всё рассказать? Может, они бы поняли тебя или прониклись на крайний случай? — Они не любят меня, Арсений Сергеевич. Их главная мечта — остаться жить вдвоём, как и семнадцать лет назад, а меня сбагрить, не вспоминая о моём существовании. Теперь, если слёзы и текли из глаз, то обоснованно. Как я это понял? Где-то внутри было очень больно. Боль равнялась с физической и была сильной до такой степени, что влага выступала машинально. Я быстро обулся в коридоре и накинул куртку на себя, все это время избегая контакта с учителем. Мои блестящие и мокрые глаза он не должен был увидеть. — Спасибо большое ещё раз, я вам шоколадку подарю. — снова выпалил я, надевая маску шута, даже не понимая этого. Усмехнулся сам себе и, не услышав ответа репетитора, ушёл, закрывая за собой дверь. Я выбежал из подъезда, на автомате поворачивая за дом, чтобы меня нельзя было увидеть в окно, и позволил-таки слезам течь из глаз, а голосу позорно издавать всхлипы. На улице мерзкая погода, я снова задержался у своего репетитора и было поздно. На улице не было никого. Дома меня никто не ждал. Ещё я вспомнил, как упал сегодня, потому что, по словам Арсения Сергеевича, во мне было недостаточно еды, и мне стало жалко себя. Да, просто жалко. Я не принимаю помощь, не могу сказать о своей проблеме, потому что в упор не вижу её, меня не любят родители, а я так хочу кого-нибудь любить. Но не могу позволить себе любить даже себя.