И близился шторм

Но даже то беспечно счастливое лето кончилось осенью и рыбачьей лодкой, разбившейся на скалах под утесом его дворца. Он не должен был это узнать. Но две служанки, прибираясь в комнате с клеткой его куницы, обсуждали охая как стража спускалась к подножию на верёвках и как поднимали изувеченных мертвецов. Но самым страшным словом в их разговоре было "опять". Течение и скалы взяли свою жертву "опять". Опять сорвался и сильно разбился один из спускавшихся стражнов. Опять. Не впервые. А море неспокойно и гозно рокотало внизу беспрерывно. Даже в день, когда снова появилась мокрая Энзи. И хотя она объясняла, что уже хорошо разведала и лазы по скалам, и все гроты и камни. И большую часть пути проплывает на глубине в безопасности от прибоя... Он объявил ей, что хочет быть уверен: если она больше не придет, то это потому что он ее попросил не нырять в бурном холодном море, а не потому что случилась беда. Пусть приходит только в штиль. - Малый цикл красного волка, штилей больше не будет до дня цветения! - засмеялась она его наивности. - Пусть! Вот и не приходи до лета! Не надо! Я вытерплю без тебя. Все равно я редко выхожу из комнат зимой, - признался он. И вдруг пообещал: - Зато у меня будет время составить твой гороскоп. Настоящий со всеми числами, знаками и звёздами! Хочешь? - Предложил он и узнал, что год и неделю малого цикла она помнит, но даже точный день, не то что час рождения не скажет потому что не знает. Как и день зачатья. Тут выяснилось, что пришла она как раз предупредить, что получила зелёную табличку для письма вместо жёлтой, а значит в школе учитель будет давать ей задания более сложные, чем раньше, а значит ей, наверное, будет сложнее их решать и потребуется больше времени тратить на учебу. Сначала ей вообще грозились выдать белую, как совсем маленьким глупышам, потому что у нее "вместо прилежания сплошная непоседливость". Но учитель естественной истории вступился за нее, а ее предупредил: если она хочет стать в жизни кем-то значительным, должна не просто уметь писать буквами простые слова и складывать малые числа, а научиться по настоящему думать и постигнуть законы числа и мерных фигур. Чем старше они становились, тем настойчивее Сайта просил ее не приходить, тем больше боялся, что кто-то их увидит, заметит что-то или что-нибудь заподозрит, и тем больше находилось у самой Энзи разных дел, мешавших его навещать. Тем сложнее становилось ей найти целый день, чтобы провести вместе несколько часов, а то и меньше. А уж когда ее стали брать юнгой в каботажные выходы знакомые капитаны... И все же... Она приходила. А Сайта, если ее не было, как ему казалось, невыносимо долго, ощущал такую сильную тоску, что по настоящему заболевал. Не мог уснуть по несколько ночей кряду, а днём точно спал на ходу, бестолково перечитывал одну страницу, отвечал учителям невпопад и через силу принуждал себя есть. Доктора не могли ему помочь, хотя конечно же пытались. Забота слуг и внимание стражи становились особенно навязчивыми и раздражающим, хотя он видел и понимал, - они пытаются быть полезными, деликатными и чуткими. И он пытался не срывать на них раздражение за бестолковую суету и даже быть благодарным. Но куда искреней, если ему дарили блаженное одиночество. Тогда он мог часами играть над обрывом Деву Моря и звать ее всем сердцем, всей душой. Но в этот последний год взял себя в руки и вовсе перестал музицировать. Заставляя себя до мигрени и мало не обморока читать своды законов и судебные записи, хозяйственные отчёты провинций, флотов и армий, когда в сердце шевелилась тоска по невозможному, немыслимому и недопустимому. Нарочно заставлял себя вспоминать как Энзи однажды полушутя призналась, что повзрослеет и, когда придется заводить собственный дом и семью, выйдет замуж за ученика кузнеца с соседней улицы. Потому что тот на празднике назвал ее самой красивой девушкой, из виденных им. И добавила блестя ухмылкой: "Несмотря на вредность". Самой красивой. Когда Сайта рисовал ее портрет, разглядел глаза цвета штормового моря, а вовсе не карие и не черные. Тот портрет он хотел отдать ей. Она не взяла и он его спрятал среди древних рукописей в библиотеке. Но однажды зимой, рисуя классическую богиню, выведя по канонам овал лица, нос, брови и уши нарисовал на нем ее глаза, улыбку и ставшие почти незаметными оспинки. На щеке и подбородке. "Какое тонкое изящество несовершенства в прекрасном!" - восхитился учитель. И даже отец прислал ему благодарственные слова, получив этот портрет морской богини в дар от покорного сына. Он, вспоминая, изо всех сил старался вообразить ее взрослой и располневшей, с мужем и детьми. Серьезной, хозяйственной. Вообразить ее обычной подданной. И заменить этим, внушающим осторожное безразличие, образом насмешливого озорного подростка. И не менее старательно он гнал от себя другой кошмар, который не раз подстерегал его в снах или выпрыгивал непрошено в мысли - казнь, за осквернение жилища особы императорской крови. Она спасала его приходя, а он мог защитить ее лишь совсем от нее отказавшись. Вот бы она и в самом деле была морской богиней, или хотя бы духом. Бесплотной могущественной сущностью. Способной принимать любой вид, а не человеком. Она ведь и правда приходила к нему из моря и исчезала в нем. Она могла таиться в тенях. И что бы мешало ей в самом деле обращаться в кошку или чайку. Ведь подобно духам и богиням из легенд или сказок спасала его от проклятья.