Рука об руку

— А ты чего смотришь так? По-волчьи. Вова, товарищ, пацан, брат, возвращается с войны и выглядит совершенно иначе. Интеллигент, надежда семьи, свой в доску, он выглядит так, будто постарел лет на десять и почти не расслабляет бровей, залёгших чёрной бурей над переносицей. Карие глаза и вовсе меняют оттенок, становятся на тон глубже, будто вот-вот разольются тёмной рекой. Под курткой не видно тела, и руки, непослушные змеи, нагло тянутся вперёд. Изучить, коснуться, вспомнить, впитать. Незаметно, быстро, вскользь. Мысль приходит моментально — он похудел. Теперь скулы заметны ещё больше, и хоть Кащей слышит свои же слова про харчи, сказать их он явно успевает раньше, чем подумать. Видно же, что не было ни пиршества, ни веселья, а на лице, живом лице, которое ещё два года назад имело здоровый оттенок вместо нынешнего бледного и землянисто-серого, отпечаталась вся боль. Друзей себе нашёл, Вова? Сколько в живых осталось? Спасти не успел? На приветствие хватает секунды, но для них обоих время замирает, сужается до стирающегося расстояния, измеримого вытянутыми ладонями для рукопожатия. Шаг навстречу, ещё один. Прикосновение ладони к ладони, контраст температур, свистящий выдох Вовы, внимательный взгляд Кащея на чужой метнувшийся кадык, желание сделать хуже, больнее. Надавить на старые раны, вскрыть их резко и без сожаления, упиваться болью своей и чужой, только бы не забывать, не зарывать прошлое. Кащей не знает, когда нужно остановиться. Он тянет руку выше, обвивает горячими пальцами голову Вовы и притягивает его к себе. Их виски мягко сталкиваются, а головы — как же драматично — повернуты в стороны друг от друга. Отходя, Вова выглядит как самый настоящий солдат: руки вдоль тела, взгляд, направленный в сторону, возвращается к Кащею и в бездонных карих глазах гнев прячет за собой оцепенение. «Поймал», — адреналином плавится по венам. В голове мелькает первая адекватная мысль — странно продолжать молчать, когда позади стоят ребята. Ребята, выглядывающие из-за спин друг друга, чтобы хотя бы одним глазком разглядеть Вову. Кащею вдруг нестерпимо хочется увести его скорее подальше от темноты спортзала, от вопросов, от разборок других групп, от новостей и волнений внутри «Универсама», от лишней грязи, от запаха пота, курева и спирта, от себя самого. Он думает о том, насколько глупо выглядит: заляпанные маслом от селёдки чёрные брюки, рубашка, расстёгнутая на две пуговицы, из которых одной и нет вовсе — потеряна в объятиях девицы, вместо одеколона — пачка выкуренных сигарет, в трясущихся руках очередная бутылка пива. Лихорадочный взгляд бегает по лицу напротив, останавливается и уходит в сторону, а привычный оскал кривит губы, обнажая зубы. В тёмных глазах Вовы он видит себя настолько ясно, будто исследует своё отражение в зеркале. Радость от возвращения друга сменяется яростью и стыдом по отношению к себе. Кащей сжимает свободную руку в кулак, чувствуя как ногти впиваются в ладони, и сжимает зубы. Закрыть, закрыть, закрыть чужие глаза, притянуть к себе, спрятать в объятиях. Не смотри так, Вова. Я всё тот же. Что тебе успели рассказать про меня? Совесть твоя вернулась, да, брат?