Under the mistletoe at Christmas

Было холодно, но Чан все равно сидел в парке. Он играл на гитаре и пел. Его голос тихо и мелодично разливался по улице. Вокруг ходили люди, но почти никто не обращал внимания на парня, что морозил пальцы о гитарные струны и пел то, что в интернете не найдешь. Он пел песню, которую сочинил сам. Чан надеялся, что хотя бы друзья придут поддержать его, и может, тогда бы образовалась хоть какая-то толпа и они бы его послушали. Но у них всех были свои отговорки. — Я обещал помочь маме, прости, бэйб, — написал ему Джисон за час до того, как парень пошел в парк. — Я играю, хен, не отвлекай. Я почти до Сеньеры дошел. Такое достижение, — сказал в трубку Чанбин, когда Бан позвонил ему, чтобы спросить, когда он придет. Почему они отказывались обращать на него внимание? Чан вовсе не обидчивый, просто это так нечестно. Друзья знали, как для Бана важна музыка. Как он хочет поделиться с миром песнями собственного сочинения. Как он хочет радовать музыкой людей. Парень думал, что Чанбин и Джисон поддержат его. Что придут послушать. Но это оказалось не так. И обещание Хана, за неделю до мамы, рассыпалось в прах. Он уже обещал, так почему бы не перенести помощь на, хотя бы, завтра. А Чанбину игра оказалась важнее друга, которому безумно сейчас нужна была поддержка. Сидя на лавочке, доставая непослушными пальцами гитару из чехла, он тихо плакал. Горячие слезы стекали по румяным щекам, капая на его куртку. Если даже друзья бросили его, то как он должен быть уверен, что его музыка понравится совершенно незнакомым людям? Почему он должен продолжать, когда самые близкие люди косвенно говорят, что это вовсе не его. Слезы уже высохли и стягивали щеки. Бан тихо пел. Ему уже не нужно было, чтобы его слышали. Им это не нужно, так зачем забивать им головы своим пением? "Никуда не уходи и просто останься со мной – Говорил я, но уже слишком поздно. Ты – по которому я скучал даже во сне, Что изменилось так внезапно? Скажи, что может быть вернешься, В прошлый раз ты сказал так же. Из того, что я вижу ты уже все закончил, Ты тот, кто позволил всему рухнуть" Ему уже казалось, что это бредовая песня. Он написал ее еще месяц назад, но никак не решался исполнить. И вот, он сейчас здесь. Мямлит себе под нос. — Красиво, — выдохнул кто-то и сел рядом, — чья это песня? Я раньше ее не слышал. Чан повернул голову и встретился глазами с парнем. Он заинтересованно смотрел на Бана и раскачивал ногами взад вперед. По виду, примерно того же возраста, что и он. Кудрявый и без шапки. Волосы спасут от мороза? Так он думает? Щечки раскраснелись, пухлые губы растягивались в улыбке, коньячные глаза внимательно изучали Чана. Друзья Сынмина никогда от него не отлипали. Ну что за банные листы? Это приятно, что они всегда рядом, всегда помогут и всегда поддержат. Но иногда они правда перебарщивали. Ким любил спокойствие и одиночество. Иногда на него так накатывало волнами, что хотелось просто остаться на пару дней одному, бродить по городу в наушниках и делать фотки закатов на телефон. Друзья же были активными и громкими. Звали гулять каждый день, хотели по максимуму проводить время с ним и навязывались, когда он говорил, что хочет побыть один. — Давай же, Сынни, — канючил Феликс, — сходим выпить сегодня вечером, на закатик твой любимый посмотрим. Не дело это одному да без нас сидеть. — Ты должен сегодня побыть со мной, — настаивал Минхо, — без тебя будет не так весело и вообще, чего удумал, в одиночестве бродить. И никак им нельзя было объяснить, что ему это просто необходимо. Сынмин иногда чувствовал, что он с ними задыхался. Их слишком много. Они любят шум и веселье, большие компании, постоянное нахождение в поле зрения друг друга и долгие прикосновения. Да, Ким обниматься любил. Особенно с Феликсом. Его объятья – это всегда что-то теплое и успокаивающее. Но и полежать и разгрузить мозг от всего ему тоже хотелось. Хотелось просто молчать и не обращать ни на кого внимания. Бродя в очередной раз по парку, Сынмин замечает парня. Он как-то отделяется от остальной толпы. Он будто в своем мирке, абстрагирован от других. Сидит на лавке и тихо поет, но слух все равно может уловить слова. Он выглядел очень печально и песню играл какую-то грустную. Но безумно красивую. И голос у него тоже красивый, заслушаться можно. — Я сам ее придумал, — спустя минуту наконец отвечает Чан. И глаза отводит. — Сам? — смотрит на него Сынмин, — это здорово! — кивает он. Они сидят в тишине еще пару минут. Не знают, что должны говорить. Только люди, что не обращают на них никакого внимания, снуют вокруг и создают гудящий шум от разговоров. — Меня зовут Бан Чан, — наконец прерывает тишину старший. Но на собеседника все так же не смотрит. — А я Ким Сынмин, — Ким снова оборачивается на парня и улыбается, смотря на его ровный профиль. — Тебе правда понравилось, как я играл? — с надеждой спрашивает Чан, в первый раз смотря Сынмину в глаза. — Я плох во вранье, — улыбается кудрявый, — мне честно очень понравилось, — заверяет он и позволяет себе прикоснуться кончиками пальцев к чужой щеке, на которой виден след от высохших слез. Бану стыдно и неловко. Но он льнет к сынминовой руке, как к чему-то необходимому. Как к тому, чего ему не хватало. — Почему ты такой грустный? — тихо спрашивает Ким, — почему один здесь? — Просто хотел, чтобы меня услышали, но оказался никому не нужен, — пожал плечами Чан. — Тогда... — Сынмин задумывается всего на секунду, — ты нужен мне. Тебе нравится такой исход? Бан не находит слов. Только кивает и не хочет отстраняться от чужой руки. Но любой хрупкой и трепетной идилии приходит конец. У Кима звонит телефон, который он забыл выключить, потому что слушал музыку. Ну, забыл он плеер дома, ну с кем не бывает. — Да, Ликси? — выдыхает в трубку Сынмин, потому что атмосфера уже и так нарушена. — Щеночек, ну хватит киснуть, пойдем со мной и Минни-хеном гулять? — кажется, он чуть не плачет на том конце провода. А может и правда на грани плача. Доводить до слез такого прекрасного человека ровняется кощунству. И Сынмин ничего не может поделать, кроме как вздохнуть и смягчиться к этому котеночному комку нежности. — Если мы будем у тебя дома в тишине смотреть какой-нибудь фильм и есть чипсы, то тебя это устроит? — в итоге спрашивает он, поглядывая на Чана. — Да-да-да! — тут же оживляется Ли. Ким уверен, что сейчас он начнет прыгать от радости по комнате. И это еще Сынмин щенок. — Но у меня одно условие, — улыбается Ким и придвигается ближе к Бану, опираясь своим лбом о его и позволяя себе прикрыть глаза, — я хочу взять с собой одного очень нужного мне человека, — выдыхает он в трубку, — и ему срочно требуется огромная доза нежнейших обнимашек. Неужели это про Чана? Сынмин правда возьмет его с собой? К какому-то другу, который даже предоставления о нем не имеет? Да и сам Ким буквально только что с ним познакомился и ничего о нем не знает. — О-о-о-о, — понимающе затягивает Феликс, — тащи, конечно. Заобнимаю его до смерти, — звонко смеется он и отключается. — Пойдешь со мной? — Ким протягивает Бану свою ладонь и тепло смотрит в глаза. — Ты же меня совсем не знаешь, — шепчет Чан и опять роняет слезы. — Я всеми фибрами чувствую, что ты хороший человек. Так почему бы не довериться сердцу в этот раз? — усмехается Сынмин и взглядом кивает на свою руку. Бан всхлипнул, но ладонь свою в чужую все же вложил. И тут же почувствовал по теплому поцелую на каждом веке. — Обнимашки от Феликса лучшие в мире. Они сразу помогут тебе исцелиться, — мягко улыбается Ким и тянет Чана за собой, не забыв прихватить гитару, которую на ходу пришлось запихивать в чехол. — Спасибо, — на грани слышимости. На грани вздоха. Но Сынмин все равно слышит. Смеется по-доброму и крепче сжимает чужую большую ладонь.