Under the mistletoe at Christmas

Несмотря на зиму, на улице было совсем не холодно. Или только Джисону так казалось. Чонин шел, кутаясь в большой шарф, стараясь не стучать зубами. Снег шел большими хлопьями и оседал на ветках деревьев мягкими шапками. На стеклах окон витиевато вырисовывался узор инея. Было безумно красиво. Изо рта шел пар и поднимался вверх, щеки приятно пощипывало – они уже раскраснелись. — Когда же мы уже до школы дойдем? — хныкал рядом Ян, отрывая Хана от созерцания зимней красоты. — Да ладно тебе, не так уж и холодно, — смеялся он. — Я окоченел уже. Что значит, "не так уж и холодно", — буркнул Чонин себе под нос, укрывая его в шарфе. Они дошли до их учебного заведения через семь минут. Джисон считает, что этого мало, чтобы налюбоваться зимой, а Ян удовлетворенно выдыхает, потому что это адское место спасло его от неминуемой смерти на морозе. Войдя в класс и рассевшись по местам, Чонин начинает тереть краснющие руки, что уже начали болеть. Этот парень был так чувствителен к холоду. Мягко улыбнувшись, Джисон берет его ладони в свои теплые и начинает растирать. Подносит к лицу и дышит, пытаясь добавить больше тепла. Щеки у Чонина красные от мороза, и он ни за что не признается, что сейчас он покраснел от смущения. Эти щечки потом Хан тоже будет растирать, приговаривая что-то про заботливую мамочку, смеясь. Чонин записывает формулы по физике, когда к нему на тетрадь подталкивают маленькую записку. — Скоро Рождество. Мы проведем его вместе? — корявым почерком значится на листике. — Конечно. Хочешь прийти ко мне после полуночи? Моя мама будет тебе рада, — отвечает парень, выводя буквы. — Я могу прийти и раньше. Родители в командировке до двадцать восьмого. Не хочу быть один( — пишет Джисон в уголке. — Хорошо. Буду ждать:) Хан заводит руку под стол и смотрит на Яна. Он понимает намек и тоже спускает руку, касаясь чужой ладони, крепко ее сжимая. Они всегда трепетно относились друг к другу, но с недавнего времени Чонину стало так неловко, а Джисон не смущался ничего. — Я не хочу быть твоим другом, — сказал однажды Хан, подходя к Яну ближе. В тот зимний день выпал первый снег. У того сердце пропустило удар. Он старался довольствоваться дружбой, когда давно уже чувствовал совсем другое. Но сейчас Джисон хочет все разрушить? — Я хочу быть твоим парнем, — улыбается Хан, мягко целуя в щеку. Чонин тогда опешил и не мог вымолвить ни слова, только позволил Джисону обнять себя. Уткнулся ему в шею и улыбнулся. — Ты милашка, — шепнул Хан парню, пока тот все же пытался сосредоточится на занятии. — Прекрати, — шикнул на него Ян, но руку его не отпустил, — мы же на уроке. Джисон только улыбнулся и выставил вперед свою свободную руку, чтобы лечь на нее, смотря на нахмуренного Чонина, который пытался понять материал. В четыре часа, когда уроки уже закончились, а за окном начало темнеть, парни засиделись в музыкальном кабинете. Солнце скрылось за тучами, заката им сегодня не видать. Свет никто не включал. Такая томная полутьма нравилась обоим, создавала атмосферу. Возле окна стояло лакированное темно-синее пианино, за которым и сидели Чонин с Джисоном. Хану всегда нравилось наблюдать, как Ян играет. Как его длинные музыкальные пальцы быстро или наоборот нарочито медленно и плавно двигаются по клавишам, каким счастливым он выглядит, когда стройная милодия выходит из инструмента, как он закусывает губу, когда берет не тот аккорд, а Джисон даже и не замечает этого, как загораются его глаза, когда он садится на стул и готовится к игре. Этот парень был таким прекрасным. И Джисону нравилось, когда Чонин учил играть и его тоже. Когда он придвигался как можно ближе и накрывал его руки своими, когда шептал на ухо, как следует поставить руки и где их лучше расслабить, когда его горячее дыхание касалось Джисоновой щеки, когда из-под рук лилось что-то прекрасное, что делало Яна счастливым. И сейчас Хан опять сидел рядом. Наблюдал, как парень играет. Джисон устал достаточно быстро. Он не настолько привык к игре. Почти сразу его пальцы начали болеть от напряжения, а суставы – чуть слышно скрипеть. Не создан он для игры на пианино. Или просто не натренирован. Хан любовно смотрел на расслабленный профиль Чонина, на его легкую улыбку, на то, как легко он касается клавиш и двигает руками по октавам. Ему нравилась эта медленная, заливающаяся в уши медом мелодия. Она расслабляла, и хотелось прикрыть глаза. Но Джисон никак не мог оторваться от созерцания возлюбленного, который выглядел сейчас так хрупко и драгоценно. Атмосфера кажется романтичной и как нельзя подходящей. Эта невесомая, незримая тишина между ними и полумрак. Только музыка разносится по кабинету, оповещая о том, что тут кто-то есть. Но, скорее всего, школа, за исключением редких учеников и парочки учителей, опустела. Это даже лучше. Никто не сможет потревожить их. — Йена, — тихо позвал Джисон, боясь оторвать парня от любимого занятия. — М-м-м, — отозвался он, но головы не повернул, продолжил играть. Но дал знак, что говорить можно, он слушает. Джисон пожевал губу, но ничего не сказал. Ждал, когда Чонин полноценно обратит на него внимание. Через десять секунд музыка стихла, Ян убрал руки с клавиатуры и повернулся в сторону другого парня. Пристально, но мягко посмотрел на него. Как бы спрашивал, о чем он хотел поговорить. Когда Чонин посмотрел Джисону прямо в глаза, парень все же сказал: — Йени, поцелуй меня, — на грани слышимости. На грани вздоха. Так, чтобы слышал только он и больше никто, даже если тут никого, кроме них, нет. У Чонина дыхание перехватило. Он не отрывал взгляда от возлюбленного. Между ними повисло желание и предвкушение, не напряжение, нет. Так волнительно, так искушающе. Они не разу еще не целовались в губы, только в щеки и лоб. Мягкие, совсем невесомые поцелуи под краснеющие щеки. Через какое-то время, которое обоим показалось вечностью, Ян приближается, и Джисон уже прикрывает глаза. Но поцелуй приходится на щеку. Чонину страшно. Страшно поцеловать его, даже если он просит. Страшно проявить инициативу. Страшно, что они могут спешить со всем этим. Хан разочаровано и тихо выдыхает, молча бегает глазами по лицу Яна, останавливаясь на пухлых губах. Они ничего не говорят друг другу, не отстраняются слишком далеко, не делают новых шагов. Тогда Джисон сам подается вперед, оставляя на губах Чонина прикосновение. Совсем мимолетное, совсем детское. Этого слишком мало им обоим. Чонин не отстраняется, только кладет ладонь на пухлую щечку Хана, поглаживая невесомо и наклоняется. Целует смелее, сминает чужие губы, улыбается в поцелуй. Сердце набатом бьется в ушах, кажется, его вся школа слышит. Джисон тоже не отстает и приоткрывает рот, разрешая своему парню зайти дальше. Чонин поглаживал щеки Хана, слегка приоткрывая глаза, чтобы посмотреть на то, что доступно только ему. Они сминали губы друг друга то грубо, то нежно. Руки беспристанно бродили по телу, хватаясь за любой кусочек кожи, что не скрыт одеждой. Волосы сжимали в ладонях, оттягивая и перебирая. Губы обкусывали, стараясь насладиться вкусами друг друга и насквозь пропахуть сешанием своих духов. Щеки оглаживались, притягивая ближе при попытке отстраниться хотя бы на милиметр, пытаясь не умереть от нехватки воздуха. Терялись в прикосновениях, прижимаясь так, будто хотят срастись воедино. Внизу живота щекотало, покалывание остановилось на кончиках пальцев, губы немели, жар распространялся по всему периметру тела, сердце колотилось как бешеное. Невозможно оторваться. Наконец отстраняясь с характерным звуком, чтобы отдышаться, Джисон слегка улыбается и притягивает Чонина для объятий. Они сидят так некоторое время и ничего не говорят, просто наслаждаются друг другом и тишиной. — Уже поздно, — шепчет Ян, — нам пора домой. — Зайдешь ко мне? Хочу побыть с тобой еще немного, — отвечает Хан, — хочу еще целовать тебя, — смущенно шепчет он. В этом полумраке не видно, как краснеет Чонин, но он знает, какие горячие сейчас у него щеки. И еще Чонин знает, что мама Джисона сразу все поймет. Этой женщине никогда не нужно было что-либо говорить, она насквозь людей видела. А особенно своего сына и его парня, которого знает еще, наверное, с рождения. Будет так стыдно перед ней, что Ян, скорее всего, даже в глаза ей не посмотрит. А она улыбнется, как всегда, и промолчит. Скажет, чтобы к ужину спустились, и не задаст неудобных вопросов. — Я тоже хочу еще целовать тебя. Долго, — он не хотел этого говорить, но все же слова сами по себе вырвались из его рта. — Тогда ко мне, — сияющий Джисон отстраняется, и такое нужное тепло покидает Чонина. Хан смотрит на него своими большими глазами, быстро чмокает в губы, хватает за руку и утаскивает за собой. Они бегут по коридору в раздевалку, чтобы забрать свои куртки. Чтобы снова быстрее остаться наедине в закрытой комнате с прикольными постерами и очень мягкой кроватью. И Чонин снова будет возмущаться и очень мерзнуть, когда им придется ковылять до дома, так еще и в сумерках, под светом фонарей. А Джисон будет кружиться вокруг своей оси, наблюдая самое прекрасное, после Яна, конечно же. И будет долго отогревать Чонина, когда они придут домой. Будет растирать его щеки и дуть на руки, укороет пушистым одеялом, заберется под руки, в объятья и будет целовать до беспамятства. — Поцелуемся под омелой? — смеется так по-детски и тычется холодным носом в шею. — Если купишь ее за свои деньги, то любой твой каприз, — улыбается мягко Чонин. И Джисон прекрасно знает, что он шутит. Что, если Хан попросит, он ему хоть десять этих омел купит и под каждой они поцелуются. Но в этот раз он разрешит ему корчить сноба и купит маленькую аккуратную омелу, которую неожиданно на новый год выставит над ними и скажет: — Те, кто поцелуются под омелой, век вместе будут. А Чонин ему ответит: — Я согласен на такой исход. Но века с тобой, заноза, явно будет мало.