Такой расклад

Капля пота медленно скользит по руке Ома. Нанон наклоняется и проводит языком вдоль напряжённых связок и мышц, от запястья Ома до внутренней стороны локтя. Соль щиплет язык и слюна наполняет рот. Нанон облизывает губы и сглатывает, пытаясь сдержать свой голод. Пока нет, пока не время, он еще может подождать. — Старайся, — говорит он, и Ом вздрагивает под его ладонями, под губами, всё ещё прижатыми к его руке. Нанон кончиком языка чувствует его бешеный пульс. Атласная мягкая лента пропущена через перекладину изголовья и завязана в крепкие узлы на запястьях Ома. Он сжимает её, белыми от напряжения, пальцами. — Ну что же ты? А так хвастался. Говорил, что сильный, — мурлычет Нанон. — И не можешь разобраться с обычной ленточкой. Я был о тебе лучшего мнения. Это почти жестоко. Слушать, как дыхание Ома вырывается сквозь стиснутые зубы, смотреть, как извивается его тело, прослеживать взглядом чёткие очертания мускулов его рук, груди, пресса. Смотреть, как он борется. Приказывать ему бороться — и видеть, как он проигрывает. Нанон смеётся, усаживаясь верхом на бёдра Ома и снова опускаясь на его член. Чуть меняет положение, выбирая более удобный угол. — Сопротивляйся мне, — дразнит он. — Борись. И что-то внутри Ома рушится. Последний, с трудом сохраненный, кусочек контроля, какая-то часть его, которую он до сих пор удерживал, разбивается вдребезги. Он скалит зубы, рычит и вскидывает бёдра изо всех сил. Дергает руками так, что кровать начинает трещать. Ничего, она выдержит. Продержится достаточно, чтобы дать Нанону возможность использовать тело Ома, как эротическую игрушку, получить столько удовольствия, сколько он хочет, целомудренно целуя уголки его рта и упираясь ладонями в его сильные плечи. Проходит десять, пятнадцать минут — Нанон держит неторопливый ровный темп, запрокидывает голову и жмурится от удовольствия. А Ом почти на грани. Он быстро поверхностно дышит и слабо толкается бёдрами, словно действительно всего лишь обессиленная игрушка, словно не помнит, как остановиться. Царапает ленту, пока Нанон не переплетается с ним пальцами. — Можешь освободиться? — спрашивает он, осторожно снимаясь со ствола. У Ома стоит по-прежнему, кожаное кольцо жестоко, туго обхватывает основание его члена. — Нет, — шепчет он. Слово срывается с сухих, искусанных губ. Нанон тянется к его лицу, стирает пот с заломленных бровей, целует лоб, глаза, скулы. — Ом. Ом, посмотри на меня. — взгляд у Ома расфокусированный, вымотанный до предела. — Хочешь, чтобы я тебя отпустил? Это «нет» даётся Ому не просто. Это стоит ему какого-то куска гордости или инстинкта самосохранения, вынуждает отказаться от части того образа, который так долго служил ему щитом. — Нет. Нанон устраивается между разведенных ног Ома, он не удивлен, он знает, что Ом не хочет сбегать. Что он хочет оставаться в его постели, отдавшись полностью на его милость, подчиняясь любым капризам, желаниям и вызовам. Потому что он доверяет ему. Доверяет достаточно, чтобы закрыть глаза и ответить на поцелуй, когда Нон склоняется над ним. Доверяет достаточно, чтобы расслабиться вокруг скользких пальцев, которыми Нанон гладит его изнутри. Достаточно, чтобы сцепить лодыжки у него за спиной, когда он входит одним толчком. Нанон нечасто наедине произносит слова «я тебя люблю». Но сейчас, когда колени Ома закинуты за плечи, изголовье кровати бьётся о стену, и из открытого рта Ома рвётся беззвучный крик, проклятье или клятва — Нанон серьезно сообщает: — Я люблю тебя, Пават. Ом мучительно стонет и приподнимает голову, тянется, умоляя о поцелуе. Нанон целует его до немеющего языка и боли в легких. Он чувствует, как мышцы сковывает подступающая разрядка, как поджимаются яйца. Ускоряет темп, поддевает застёжку на тугом ремешке, и смыкает пальцы на члене Ома. Толкается бёдрами глубоко раз, другой, третий, ещё и ещё. Ом кричит, сжимается и бесконечно кончает, утягивая Нона в ослепительный оргазм. Едва придя в себя, Нанон разрезает ленту, бережно помогает Ому опустить руки и гладит ссадины на его запястьях. Тот лежит не шевелясь, лишь тяжело вздымается грудь и подрагивают ресницы. Позже, Ом вытягивается на чистых простынях, и выглядит усталым, но очень довольным. Словно изначально, как по нотам, разыграл сложный план и теперь очень гордится результатом. Нанон, вдруг, подозревает, что возможно так и есть, возможно он сам оказался игрушкой, но ему откровенно плевать. Он внимательно следит за Омом, как делает всегда, после подобных развлечений. Гладит его по влажным, после душа, волосам, поправляет одеяло. В прикосновениях сейчас только нежность. Когда он кладет руку Ому на грудь, тот снова переплетает с ним пальцы. И Нон знает, что они сейчас думают об одном — узы, связывающие их, куда крепче любой ленты. — Я тоже тебя люблю, Корапат, — слышит Нанон, и крепче стискивает руку, прежде чем они оба засыпают.