Страшный сон Алексея Карамазова

Глава 6. Пока ещё очень неясная Каким бы странным это не казалось, но давешнее вопиющее проишествие и впрямь вывело на новый уровень отношения Ивана Федоровича и Катерины Ивановны. Об «обманщике и падшем негодяе» она вдруг и упоминать перестала, судьба его «несчастно обреченная и пропащая», казалось, не волновала ее отныне вовсе. Впрочем, помолвку они до сих пор не расторгли, но и это было вопросом ближайшего времени. Она даже настояла, что Ивану Федоровичу нужно непременно квартировать «прекраснейшие апартаменты у очень хороших каких — то ее знакомых, отлучившихся внезапно очень кстати из города и попросивших хорошего человека присмотреть за хозяйством и слугами, оказав им тем самым большую честь». На его сомнения не навредит ли репутации, она игриво улыбалась, отвечала, что нет, но если встречи будут происходить в большом секрете, то так, пожалуй, дня них двоих будет и лучше. Это позволило бы им видеться чаще, без посторонних глаз. Зная характер этой целеустремленной женщины, которая уж если решила, то дело до конца доведет, Иван Федорович подозревал, что апартаменты были съёмные, а вот пересуды и злословия очень даже вероятны, но для Катерины Ивановны были вещи куда более нежелательные. Как бы невзначай, но всегда очень умело, она пресекала любые его попытки переступить порог отчего дома. Радостно и искренне (хоть и немного истерически) она смеялась из- за " запредельно глупой шутки». В грязные намеки не верила ни секунды. Ивану Федоровичу даже сочувствовала, «с таким — то» обжиматься, и это, чтоб ее поразить. Конечно, у них в доме очень уж экономят на прислуге, и хоть «тот» «уж точно не откажет», но «можно же было и кого другого попросить, да хотя бы и по соседству», и так далее, и тому подобное. Всё это время она внимательно и с надеждой заглядывала ему в глаза. Но Иван Федорович оставался верен себе и с бесстрастием сфинкса изучал ее лицо. Он не пытался ничего ни опровергнуть, ни подтвердить. Ласково сжав ее ладони в своих, он предложил позабыть, наконец, былые распри и впредь только приятно поражать друг друга.О «книженции» она лишь раз обмолвилась, что «дрянь, конечно, редкостная», но оскорбило даже не столько само «учебное пособие», сколько мнение о благородных девицах, что они напрочь лишены фантазии и будто бы неспособны радовать мужской пол, во всех смыслах этого слова;» и «уж после свадьбы, а может и до, он непременно убедится». Всё это было очень прекрасно. Безоблачное счастье овладело ими вполне… Но это свежее дыхание в их общении так досадно отдавало ароматом лакейского парфюма.» Почему так всегда?! Каждый раз, как он старается " самым искренним способом услужить мне «, не покидает ощущение, что делает это исключительно для себя, да ещё в такой изощрённой манере, что я ему в итоге должен остаюсь. «Вот и теперь. Жить бы и радоваться, в то время как растревоженный улей противоречивых мыслей гудел в его голове. «Любит или только спасает? Искренняя симпатия или банальное нежелание упускать то, что уж давно и по праву считает своим? Да и надолго ли эта приветливость и обходительность. А ну как гетера снова проявит себя. Что тогда? Черт возьми! Нет, это абсолютно невозможно.» Улучив момент, когда Катерина Ивановна слегка послабила любовную хватку, он сам и не понял, как оказался по какому-то очень важному делу в родовом поместье. Здесь он тут же был заключён в нежные объятия любящим (хоть уже и слегка навеселе, как с ходу отметил Иван Федорович) родителем и сопровожден в столовую для самой душевной беседы. Фёдор Павлович хоть и относился к нему с некой опаской, но все же считал очень важным не игнорировать, а как раз наоборот, держать среднего сына в поле зрения и всеми правдами и неправдами расположить к себе. На наследство Иван Федорович не посягал и даже не выказывал возражений против его далеко неблагопристойного образа жизни, но было все же что — то неуловимое и такое липкое и прохладное, от чего даже коньячок не всегда мог согреть душу этого беспечного прожигателя жизни.С великим неудовольствием приходилось признавать, что даже эта надменная испепеляющая любезность Смердякова не шла ни в какое сравнение с юродством Федора Павловича, с этим несомненным талантом, равно как и приумножать капитал, «обаять» и довести до белого каления всех и каждого. Радостно и со знанием дела он поднял палец вверх и, сделав серьезное лицо, выскочил из комнаты. Иван Федорович глубо вздохнул, до его слуха донеслись обрывки словесной перепалки. «Ну что ты, голубчик, без тебя тебя никак не обойтись!». Фёдор Павлович вернулся очень довольный, тут же налил себе и выпил махом рюмку коньяка, кивая в сторону двери. Немного погодя появился и сам Смердяков. Шаровой молнией блеснула победоносная улыбка, которая тут же сменилась праведным недоумением и даже, насколько это позволяли приличия, лёгкой досадой в голосе. — И это особый случай? Я думал, тут банкет намечается. Григорий Васильевич и сами бы управились. — Обслужишь, не рассыпешься. — Федор Павлович строго осадил его. — Да ты будто не знаешь, что его нет. — Разве? Он намеренно растягивал слова и делал глуповатое лицо так искренне и одновременно неправдоподобно, что Федор Павлович не смог сдержать усмешки. — Ну а чем тебе не банкет. Смотри, какое блюдо. — Он лукаво покосился на Ивана Федоровича. Спектакль продожался. Прищурив глаза и нахмурив брови, Смердяков старательно задумался на секунду. — Из блюд… Уха с расстягаями. На второе — жаркое с трюфелями. А на десерт… — С десертом, — прервал его Федор Павлович. — Со сладким (слово «сладкий» прозвучало так приторно, что гостя начинало подташнивать) и так понятно. И без десерта слюной захлебнуться можно. Подавай поскорее! — Это будет восторг, — заверил он радостно Ивана Федоровича .Блаженное выражение лица его вдруг сменилось серьёзностью. — Ты, конечно, артист на всё это. Но предупреждаю заранее. Не усердтствуй на том поприще, где не учился. Иван — это другое дело. Он человек образованный и эрудированный, да… Постигал не один год науки …Такие как …В общем, он — высота, мастер слога и эло — квен — ции. А ты. — Он серьезно пригрозил пальцем. — Ты мне своей словоохотливостью аппетит не порть. Не за то жалованье получаешь. Последний как зачарованный внимательно изучал рисунок на обоях, уже абсолютно отрешенный от внешнего мира, со всеми его радостями и тревогами. — Будешь себя хорошо вести, подкину копеечку на безделушки твои. Тьфу… Хоть бы раз, напился что ли нормально на эти деньги. Или. Но это уж точно вряд ли. Этого от него и ожидать не приходится. Эй! Ослица, слышишь ты меня? — Так ведь велено было молчать… Вот и храню молчание. — Вот это молодец. И правильно. И впрямь, зачем ему пить. Тут и так алкоголиков и дебоширов хватает. Я им вполне доволен. Хоть и хитрый, шельмец такой, а сора из избы не вынесет.- Да ты что не ешь? Попробуй хоть, не всё ж духовную пищу потреблять. Но Иван Федорович сидел совсем уж понурый, мысленно проклиная себя и всех присутствующих, включая муху, ставшей теперь предметом лакейской сосредоточенности. Фёдор Павлович, напротив, был в ударе и припадке необычайной весёлости и остроумия. — Ааа, понимаю. Ты опасаешься, что этот иезуит — человеколюбец нам яда подсыпал. Но это он мог, вполне. Это с превеликим уважением, но…- Сделав умное лицо, он опять поднял вверх указательный палец. — Даже ради такой славной шутки, не лишаться же работы. Кому он нужен? А он это очень понимает, хоть и блаженным прикидывается. — Да чего же ты, в самом деле, притих я ведь ему велел молчать? — Зато Вы очень красноречивы сегодня, — строго отрезал Иван Федорович. — Может, хватит уже Вам, — он раздражённо отодвинул графин в сторону, — угощаться. Фёдор Павлович стукнул кулаком по столу, театрально причитая и яростно раскачиваясь на стуле. — В моем — то доме! Со всей душой к нему. А он …Зачем заявился сюда?! Не пьет, не ест, рот затыкает. Нет, сударь, Вы мне не указ. Пришли соглядатайствовать. Так это Вы, почтенный мой сын, не по адресу. — Извините. Я …Мне не здоровится. — Да ты действительно бледный…- Ну что стоишь как изваяние?! Воды Ивану Федоровичу принеси! — Не надо. Мне уже лучше…- Фёдор Павлович примирительно похлопал его по спине, притягивая к себе. — Здоровье надо беречь. Для очень важных дел, — он хитро подмигнул.- Вот поедешь в Чермашню, там такая девчонка. Простая, темная, она не как твоя Катя. Даже в обуви до зимы не ходит. Но в этих — то чернавках весь и сок. Не кривись, я тебе дело говорю. Катерина Ивановна — это экземпляр исключительный, бриллиант в дорогой оправе. Но она тебя ещё долго мариновать будет, испепелит, измурыжит, выпьет тебя до дна… Он снова потянулся по — хозяйски за графином, выпил с наслаждением полную стопку, наливая Ивану Федоровичу и подталкивая ему рюмку. — Осушит, а затем отдастся злодею и обидчику беспутному, холера его возьми. — Если уже не отдалась. Верно я говорю, Смердяков? Ну отвечай быстро! — Да я, барин, почем знаю… — Почем знаю, — передразнил его язвительно Федор Павлович. — Этот прохвост всё знает. Сам диву даюсь, женщин как огня сторонится, а понимает ведь предмет. — Пей, — яростно наседал он. — Пей, Ваня, за девок! Не надо гнушаться простого народа. Мы, дворяне, должны облагораживать этих безмолвных недалёких девиц. — Вот, тыкнул он пренебрежительно. — Стоит экспонат. Красивый такой, холеный, мы с претензиями на высший свет. Я знаю, ты человек благородный, просвещаешь, культивируешь его, как можешь. Беседы вы умные беседуете. Только это все без толку.- Беез тол- ку! — Фёдор Павлович, будучи уже в приличном подпитии, неугомонно то колотил кулаком по столу, то неистово жестикулировал.- Хоть у него сапоги и начищенные до блеска, а всё одно — дикарь и нелюдь. Такой дрессировке не поддаётся. Ты на него время не трать! А вот мовешки — это совсем другая песня. С ними и разговаривать не надо. Те, что молчат и смотрят как зверушки. Но ручные! Это самое оно и есть. Я вот бывало. — Чай пить будете? — Чай… Не интересно, так и проваливай в лакейскую! Такую речь испортил… Смердяков ушел. И тут Федор Павлович хлопнул себя по лбу и ухмыльнулся.- Ну да. Как же. Не монах, а все то ж. Терпеть не может этих разговоров. Здоровье, мол, не то… Откуда быть здоровью с такой — то изощрённо диетой. Это же пытка! И для кого только красоту наводит. В толк не возьму. Но времена нынче другие. Ни высечь, ни женить нельзя. Вот парень и отбился от рук. Черт знает какие мысли гуляют в этой лакированной головке. «И зачем только я пришел сюда и слушаю эти бредни…».Иван Федорович попытался встать, но тут же неуверенно опустился на стул. Смердяков расставлял блюдца с каменным лицом. — Иван, ты правда сам не свой. Что с тобой? — Голова закружилась… — Совсем плохой. Скажи Марфе Игнатьевне, чтоб постель приготовила. — А Их тоже, кажется, нет… — Нет, так сам постели! Иван Федорович резко вскочил с места.- Не надо! Ничего не надо! Фёдор Павлович посмотрел на него сочувственно и перекрестился дрожащими пальцами, глядя в потолок. — Плохо дело… Иван Федорович, — добавил он серьезно. — Ты с такими вещами не шути. — А то что же?! Участливый родитель отчаянно всплеснул руками, тихо запричитав.- Мать! Мать его точно так буйствовать начинала ни с того, ни с сего… Беда- то какааааая.На последней фразе он сладко зевнул. — Ааа, — он досадливо махнул рукой. — Черт с Вами, господа хорошие. Скучно мне в этой компании. Выходя из гостиной, он плутовато улыбнулся, глядя Смердякову в глаза.- Позаботься, — сказал он назидательно. — Сам видишь. Смердяков осклабился. — Иначе и быть не может, — заверил он, как бы внезапно оживившись. — А справишься — то, сын блаженной, с бесноватым? — спросил Федор Павлович с наигранным беспокойством. — Справлюсь, — невольно скривившись, многозначительно ответил он. — Не впервой. — Ну кто, как не ты, — старый позер одобрительно похлопал его по плечу.- Хотел бы я знать, чем это закончится, — уходя, он разразился таким скабрезным хохотом, что «одержимый» снова стих. Он отчаянно гнал от себя эти низменные постыдные сцены безрадостного детства, снова чувствуя себя таким безоружным и удрученным. — А папенька Ваш шутник. От былой отрешённости не осталось и следа. «Гарант» также растягивал слова, но уж очень мелодично и самоуверенно. Иван Федорович продолжал сидеть за столом, не глядя в его сторону. — Ну ещё бы, — презрительно ухмыльнулся он в ответ. Повисла непродолжительная пауза. — Как поживаете, Иван Федорович? — дружелюбно поинтересовался он. — Спасибо. Очень недурно. — Здравствуют ли Екатерина Ивановна? Та безобидная шутка… — Прекрасно, просто замечательно, — прервал раздражённо Иван Федорович. — Наше общение никогда ещё не было таким теплым и доверительным. — Как я Вам и говорил, — слова продолжали литься как мед. — Да ты, как я посмотрю, вообще большой любитель поговорить. -Он решительно встал. — А я знал, что Вы придёте, — вдруг сказал он совсем простодушно. От этих слов Иван Федорович даже застыл на месте. — С чего бы это? — Потому что я и сам думал об этом и очень того желал. — Какое совпадение, — Иван Федорович не скрывал сарказма. — Действительно, у меня были дела здесь. Свои дела. Пришёл, как видишь, и вот теперь ухожу. Смердяков, казалось, и не слушал его. — Да — да, я вот и думал намедни. Непременно придут. Ведь есть же у Них какая — то забота, Они теперь точно в заблуждении пребывают, и тогда уж непременно надо прийти и поговорить, чтобы все эти сомнения развеять. — Да ты что опять темнить начинаешь .Мне это решительно не интересно. Он направился вперёд, но тот продолжал стоять в проходе, не шелохнувшись. «Постараемся без грубости и насилия, — думал Иван Федорович, еле сдерживаясь, чтобы не отшвырнуть его в сторону «. Как бы прочитав эти мысли, Смердяков на поверку вытянул руку, упираясь в дверной косяк и создав дополнительный барьер на пути к выходу. — Ну а если Они пришли и молчат, то как же собираются разрешить эту дилемму? — спросил он с улыбкой глядя на него в упор. — В самом деле, как? — добавил уже несколько строго. — Дай пройти, — свирепствовал Иван Федорович. — Не зли меня! — А тут я не могу с Вами не согласиться. Не лучшее это место для таких разговоров. Но коль уж Вы так торопитесь, гостиная тоже не подойдёт. Вы ведь бываете забывчивы и даже дверь не всегда запираете. От такой откровенной наглости Иван Федорович даже спасовал на мгновение, воспользовавшись этим, Смердяков ещё сократил дистанцию и качнувшись вперёд, предложил самым деловым тоном. — Вот чтоб точно никто не помешал, Вы зайдёте к нам во флигель, а там… Ивана Федоровича прорвало. — В лакейскую?! Да ты в своем уме. Ах ты дрянной… Он чуть отступил в сторону и с детской бесхитростностью спросил. — Ну, да. А что такого? — Конечно, — лицо его было теперь печально-серьезным. — Вы к такому не привыкли. И у Вас, верно, очень скверные воспоминания остались из детства. Но то в избе. Там, правда, было грязновато и мало места. А флигель совсем недавно отстроили. Да и за чистоту я сам могу поручиться. Люблю, чтобы во всем был порядок. Ивану Федоровичу не понятно от чего вдруг стало неловко. Окончательно запутавшись в мыслях и чувствах, он наспех подбирал слова. — Дело не в этом… Глупо это и неуместно. О чём нам разговаривать? Да и можно подумать, что во флигеле никто не помешает. — Это никак не возможно, — поручился он, растягивая губы в улыбке. — Федор Павлович точно туда не придумают наведаться. Григорий Васильевич на службе теперь, а после с честными прихожанами остограмиться надо во славу праведных дел, а это никак не меньше полутора часа. А у Марфы Игнатьевны теперь стирка на речке, а там бабы, и уж, конечно, без пересуд и прочего шабаша не обойдется, а это уж часа на два тянет, а то и больше. «Складно — то как, черт подери. И что — то мне подсказывает, что он уже заранее всё продумал. Продумал что?!». Иван Федорович старался звучать как можно независимо и презрительно. — Звучит как план. Но, как я уже и сказал, у меня своих дел много, а это всё… — Сделаем так. Я пойду первым, а Вы следом немного погодя. Разве что, «очень важные дела «, — он и сам не скрывал сарказма, будто бы делая одолжение настырному собеседнику, — не терпят отлагательства ни на секунду, то дела, конечно, ждать не будут. — Это уж ты не сомневайся. — А я сегодня совсем не склонен сомневаться, — насмешливо бросил он через плечо.