Не умирай…
Не умирай…
Не умирай… Глухим эхом эти слова пронеслись в его голове, отчего в ушах начало звенеть. Он застыл и понял, что не может пошевелиться. — Пожалуйста, не оставляй меня! — вновь послышался крик, но уже более жалобный, а следом раздался пронзительный плач. Не оставляй меня…Не оставляй меня…
Не оставляй меня… После этих слов мужчина рванул вперёд так, словно его кто-то сейчас стукнул по спине. Ему стало страшно. Впервые за долгое время он чего-то по-настоящему испугался. Столп Ветра понял. Он понял, что свершилось самое страшное. То, чего больше всего боялся. В эти секунды ниточка, которая его соединяла со всем этим миром, стала тоньше усика бабочки. Если сейчас он увидит то, что так яростно отвергает его рассудок… — Нет… Только и вырвалось из него тихое и едва слышное кому-либо из присутствующих. Он застыл и не мог пошевелиться. В нескольких метрах от него спиной сидела убитая горем Шинобу, которая обнимала бездыханное тело Канаэ. Если бы не запёкшаяся кровь на губах и подбородке, он бы подумал, что она спит. Крепко и сладко, как обычно Канаэ засыпала в его объятиях, когда они вместе проводили время. Его колени задрожали, и он просто рухнул на них, но не согнулся, хотя на плечи словно легла многотонная тяжесть, и как загипнотизированный, смотрел на мёртвую возлюбленную. Санеми будто не слышал криков и плача Шинобу, и не чувствовал, как его судорожно тормошит за плечо Накахара Гото. Столп смотрел на лицо своей любимой женщины и готов был заплакать. Громко, чтобы её разбудить. Даже сейчас я вижу твою улыбку. Даже мёртвой ты улыбаешься мне, Канаэ… Бессознательно рука Санеми потянулась к лицу Канаэ, словно он хотел дотронуться до неё. В его больном рассудке ещё теплилась надежда, что она просто спит. Просто спит… Внезапно громкий шлепок по руке заставил Санеми резко прийти в себя, и от неожиданности он вскочил на ноги. На него с ненавистью смотрели опухшие от слёз тёмно-фиолетовые глаза, которые напоминали сильно намокшие фиалки после ливня: — Из-за тебя… — сдавленно прошипела Шинобу, глотая жгучие слёзы. — Из-за тебя умерла моя сестра! Санеми не сводил взгляда с Канаэ, которую Шинобу всё ещё бережно прижимала к себе одной рукой. Он почему-то сразу понял, что эти слова были адресованы не ему. — Госпож-ж-а Ш-шинобу, — сдерживая слёзы, выдавил Гото, падая вниз на колени. — п-прошу! См-мил… — Заткнись, мразь! — не своим голосом рявкнула Кочо, и на её висках выступили вены. — Ты не должен был бросать мою сестру! Ты должен был до последнего оставаться рядом! Лучше бы ты сдох! Ты трус! Трус! Трус! Трус! Гото дрожал. Он уже не мог сдерживать свои чувства и начал рыдать от бессилия. Если бы он был волком, то завыл бы. Его разъедало чувство вины, потому что в ту ночь парень не смог защитить как свою родную сестру Хáну, так и свою командующую. Шинобу буквально испепеляла его взглядом, будто Гото был убийцей её любимой Канаэ. Санеми молча наблюдал за всем этим, а затем медленно подошёл к Шинобу и приобнял. Между ними, словно тряпичная куколка, была Канаэ, которую Санеми бережно прижимал к себе одной рукой, а другой Шинобу, которая бесшумно стала плакать, уткнувшись в его плечо. Мужчина держался. Ему не хотелось, чтобы младшая Кочо видела его слёзы и разрушительный гнев, который подобно цунами затопил бы этот мир. Он осторожно гладил по затылку вздрагивающую девочку, которая уже задыхалась от подступающего кома слёз. — Шинобу, — твёрдо обратился мужчина к девочке. — нам пора домой. Он нашёл в себе силы посмотреть на неё. Её фиолетовые глаза были почти чёрными, как две бездонные дыры в колодце, и отчего-то ему стало не по себе: в них он увидел себя, когда потерял свою маму. В этих потерянных глазах он увидел такого же несчастного и убитого горем ребёнка. Обернувшись, мужчина заметил, что мир вокруг вновь потерял всякий цвет. Всё казалось бледным и таким невзрачным. Даже яркий летний рассвет, который уже пылал своим заревом по всему небосводу, был тусклым и покрытым серой дымкой. Гото ревел и жалобно стонал, просил прощения у Ханы, Канаэ и у родителей. За то, что опорочил честь семьи Накахара, не уберёг любимую дочь мамы и сбежал как трус с поля битвы. Он проклинал себя, кряхтел и царапал землю ногтями. Ему было так больно, что Гото был готов себя избавить от страданий. — Гото! — Санеми коротко взглянул на каноэ, окликнув его. — Встань. Голос Шинадзугавы ветром донёсся до ушей Накахары, и он послушно поднялся с колен, вытирая слёзы. Он шмыгал носом и вздрагивал, не смея поднимать взгляд на троицу. Санеми не знал всей правды: действительно ли он бросил Канаэ из-за страха погибнуть или то была её воля, чтобы он спасся. Однако, видя, как тот убивается горем, Санеми не мог думать, что Гото решил тут разыграть дешёвый спектакль — слишком натурально. Мужчина вздохнул, и осмотрел парня с ног до головы, а затем негромко произнёс: — Ты всё сделал правильно. Шинобу, которая всё это время будто находилась в своих мыслях услышав эту фразу, непонимающе уставилась на Санеми. Она хотела уже было возмутиться, но её взгляд неожиданно приковали обломки клинка Канаэ, которые лежали неподалёку от них и слабо поблёскивали в лучах солнца. Девочка выскользнув из рук Санеми, бережно отдав ему тело Канаэ, поспешила собирать обломки клинка ничирин сестры. Она плакала, что-то приговаривая под нос и прижимая к себе каждую деталь. Санеми принял Канаэ, прижав её обмякшее тело к себе. Она выглядела ещё более хрупкой, чем обычно. Сердце противно заныло и усилием воли мужчина подавил в себе стон, полный боли и невыносимой печали. Гото тяжело дышал, закрыл одной рукой лицо и плакал. Он был в растерянности и не знал, как ему быть. — Что я скажу Суми? — пробубнил он, вытирая прозрачные сопли о грязный рукав своей формы Истребителя. — Она единственная, кто у меня остался… — Скажи ей, что цугуко Накахара Хана была самой отважной и прекрасной мечницей, которая пала, защищая тех, кого любит, — сурово, но с некоторой торжественностью неожиданно сказала Шинобу, посмотрев на каное с сочувствием. — Ты должен гордиться, что у тебя была такая сестра. Но вся её торжественность и суровость тут же спала — глаза снова налились слезами, и она заплакала. Она обняла то, что осталось от катаны сестры и поднятую ей заколку в форме бабочки. Санеми поднялся на ноги, держа на своих руках Канаэ. Его будто не заботили ещё не затянувшиеся раны, которые он недавно успел получить. Он нежно смотрел на возлюбленную, понимая, что смерть уже коснулась её лица, а душа покинула тело. Поцеловав её в лоб, мужчина шёпотом произнёс, касаясь губами застывшей, холодной кожи: — Переродившись, я хочу встретиться вновь, чтобы влюбиться в тебя ещё раз...༒༓༒༓༒༓༒༓༒༓༒༓༒༓༒
Когда Шинобу, Санеми и Гото вернулись с телом Канаэ, на несколько дней объявили траур. Все оплакивали смерть всеобщей любимицы, которую буквально боготворили. Больше не будет звучать в этих стенах нежный девичий смех, никто не увидит этой солнечной улыбки и не услышит её соловьиного голоса. Сложно сказать, кто сокрушался больше: Шинобу или Санеми. Мужчина, который навсегда потерял любимую женщину и веру в счастье, или сестра, которая навсегда потеряла частичку своей души и веру в справедливость мира? Достаточно сложно. Шинобу, как главная после Канаэ, запретила Санеми появляться без острой необходимости в их поместье. К слову, столп был только этому благодарен, так как эти стены безжалостно напоминали ему о его любимой. Даже её запах витал в этих коридорах, который резал больнее острого лезвия по запястьям. Это было бы мазохизмом находиться там, где всё напоминало о том, чего уже больше никогда не случится. Санеми постепенно сходил с ума. Ему было невыносимо даже смотреть на поместье бабочек, не говоря уже об обитательницах. Он старался не пересекаться с Шинобу, как, впрочем, и она его избегала. Оба мечника прекрасно понимали, что ничем не смогут помочь друг другу. В день, когда умерла Канаэ Кочо, вместе с ней умерла и часть души Шинобу. Когда тело сестры было передано земле, девочка несколько дней не выходила из комнаты Канаэ. Было невероятно сложно осознать эту невосполнимую утрату, которая буквально разъедала внутренности. И если сначала хотелось плакать, стонать и умолять небеса вернуть сестру, то сейчас медленно закипала ненависть, злость и обида. Обида и злость на саму себя за то, что не защитила. Не уговорила остаться. Не уберегла. Не спасла. Не пришла вовремя. Ненависть к демону, который позволил себе коснуться её сестры. Говорить с ней на равных, а затем жестоко убить её. Защити Канао Шинобу не могла смотреть без боли в эти большие глаза сиротки, которые не говорили в ответ ничего. Но в этом маленьком существе, в этом ещё не раскрывшемся бутоне лотоса, Кочо видела надежду на светлое будущее. Она ведь дала клятву перед умирающей сестрой, что защитит её. Их надежду. Их будущее. Однако, время неумолимо шло, демоны никуда не исчезли, а жертв становилось всё больше. Как голодные волки óни бросались на людей, а истребители едва успевали пополнять свои ряды новыми бойцами, как и они гибли на поле боя. Это была не война, а чуть ли не настоящий геноцид. Истребление. Шинобу сокрушалась от бессилия настолько, что начала злиться и на умершую сестру. Что при жизни Канаэ, что после её смерти, она не понимала и не принимала идеалов, к которым та так стремилась. Почему? Этот глухой вопрос водоворотом прокручивался в голове Шинобу всякий раз, когда она пыталась найти на него ответ. Многообразие вариаций этого обычного вопроса для выяснения причины ставило в тупик, от которого слёзы бессилия накатывали градом, а гнев захлёстывал и душил. Хотелось всего лишь найти ответ, причину и, возможно, смысл всего этого, но словно само провидение этого не желало. Будто что-то свыше мешало этому. — Шинобу-чан? Низкий басовитый голос прозвучал над головой девочки, когда она возле скромного семейного алтаря молилась за души покойных. Кочо медленно подняла глаза и встретилась с пустым, прозрачным взглядом своего наставника — Гёмея Химеджимы. — А… Это Вы, — вымученно выдавила она из себя, вглядываясь в пустоту. — Вы что-то хотели? — Я беспокоюсь за твоё состояние, девочка, — произнёс Гёмей, и положил свою тяжёлую ладонь на острое плечо Шинобу. — Ты сильно исхудала и совсем не выходишь из поместья. И ты уже давно не приступала к тренировкам. Не похоже это на тебя. Шинобу безжизненно смотрела в слепые глаза Столпа Камня. Она не изъявляла никакого желания говорить, тем более спорить с ним, что-то доказывая и, тем более, оправдываясь. — А в чём смысл? — устало выдохнула Шинобу. — Смысл в том, чтобы жить, — твёрдо ответил Химеджима, слегка нахмурившись. — Жить и защищать тех, кто нуждается в этом. — А если я не хочу жить? — Шинобу убрала его ладонь со своего плеча, и отвернулась. — И, тем более, кого-то защищать, если он рано или поздно умрёт? — Ты уже забыла, что пообещала своей сестре? — напомнил мужчина с лёгким укором. — Как же твоя младшая сестра, Канао? Разве она для тебя ничего не значит? Шинобу закусила нижнюю губу. В ней боролись смешанные чувства, и в другой ситуации, девочка бы могла накричать и прогнать Химеджиму, не будь он для неё кем-то очень значимым и уважаемым. Она лишь молча развернувшись ушла в сторону комнат, где жили обитательницы поместья, так и не удостоив столпа ответом. Уверенным шагом девушка удалилась вглубь поместья, погрузившись в собственные мысли. Кто-то неожиданно вышел из поворота и чуть не сшиб Шинобу с ног. — Ай! — зашипела девушка, метнув взгляд на толкнувшего её. — Простите, Шинобу-сама! — виновато отозвался Гото, который как раз-таки искал Шинобу. — Я Вас не заметил... Шинобу смерила его холодным взглядом и начала довольно грубо с ним говорить: — Что тебе нужно, Накахара Гото? — она раздражённо отряхнула невидимую пыль, и скрестила руки на груди. — Я хотел сообщить, что ухожу из истребителей и вступаю в отряд какуши, — выдержав холодный взгляд и довольно грубую тональность в голосе Шинобу, спокойно ответил Гото, выпрямившись. — Я хотел давно сложить свой клинок, но Хана меня не отпускала. Теперь, когда её нет, я не вижу смысла продолжать карьеру истребителя. Я всегда себя видел именно в роли ведущего зачистку, а не мечника. Шинобу молчала, внимательно слушая юношу. — Вы были правы, когда назвали меня трусом, — легко продолжил Гото, и почесав затылок, виновато усмехнулся. Шинобу нервно дёрнула бровью, искренне возмутившись таким поведением уже бывшего подчинённого. — Я, признаться, никогда не любил драки, предпочитая всё решать мирно. Собственно, я потому и пошёл вслед за Ханой в ученики Вашей сестры, Канаэ-сама. Мне нравилась её идея того, что всё можно решить и никого не убивая. Без лишнего кровопролития, так сказать. — Ты знаешь, что подобными вопросами не я занимаюсь, а господин Убуяшики, — отрезала Шинобу, опустив руки вдоль тела. — Зачем ты мне об этом сообщаешь? — Потому что я уважаю Вас, госпожа Шинобу, — с этими словами Гото низко поклонился и, не поднимая глаз от пола, продолжил. — И у меня будет к Вам большая просьба: Суми. Пообещайте мне, что моя сестра Суми не освоит дыхания, а будет лишь врачевать. Она – единственное, что у меня осталось... Глаза Шинобу распахнулись, она не знала, что ответить Гото. Всё её тело парализовало, будто кто-то перетянул толстыми нитками и не давал ни вдохнуть, ни выдохнуть. Секунду-другую потоптавшись на месте, Кочо положила свою руку на плечо Гото. — Я обещаю тебе, Накахара Гото, — твёрдо сказала Шинобу. — Но ты же помнишь, что люди отряда какуши никогда не должны раскрывать своей личности. Ты уверен, что готов к этому? — девушка прямо намекала на то, что если Накахара действительно решил отказаться от своей нынешней должности, то должен отречься и от того, что было с ним в прошлом. В частности, ему не будет разрешено видеться со своей сестрой, Суми, в рамках свободной встречи. Гото встретился взглядом с Шинобу, и в нём читалась решимость: — Поверьте, госпожа Шинобу, к этому я был готов уже давно. Гораздо больше, чем к смерти Ханы. В этих словах прозвучала такая горечь, что сердце Кочо сжалось, и она едва заметно вздрогнула, отдёрнув руку от плеча Гото. Но быстро совладав со своими эмоциями, она коротко поклонилась бывшему каноэ в ответ. — Я благословляю тебя, Гото, — тихо произнесла девушка, и выпрямилась. — Я сдержу своё обещание, и отныне мы больше не знаем друг друга. Гото благодарно кивнул и поспешил удалиться. Шинобу уже и забыла, куда направлялась и просто шла, куда глаза глядят. На душе поселилась уже привычная каменная тяжесть.༒༓༒༓༒༓༒༓༒༓༒༓༒༓༒
Что-то внутри Шинобу сломалось. Всё: лицо, походка, взгляд, голос — всё вдруг изменилось в ней. Она больше не была похожа на гусеницу, которая вызывала у всех умиление или раздражение из-за её острых словесных (и не только) реакций. Какая-то особая грация движений пронизывала всё её естество, оставляя после себя только гнетущую лёгкость. Тем, кто находился рядом с Шинобу, становилось крайне некомфортно, хотя она молчала и даже улыбалась. Эта улыбка… Такая фальшивая, что от настоящей почти не отличишь, словно это хорошо сделанный витраж, сравнимый с теми, что скрывается в готических соборах Европы. Однако, если внутри зданий красивая стеклянная мозаика по своей структуре наполненная и содержательная, то улыбка Шинобу — ни что иное, как просто ледяная сосулька. Ледышка, что ничего искреннего не выражает, а наоборот, плотно скрывающая истинные намерения. Эти распахнутые тёмно-фиолетовые глаза, будто сетчатые, как у крылатого насекомого, порой смотрели куда-то внутрь и пугающе воздействовали. Тонкие маленькие брови играючи изгибались, как бы в такт тихому, но игривому голосу и обаятельной улыбке... Однако, этот пустой, чёрный взгляд многих пугал. Из-за этого люди часто опасались смотреть прямо в глаза Шинобу. Словно боялись, что эта маленькая девушка-бабочка мигом обернётся коварным цутигумо и сожрёт их. Хотя были и те, кто не боялся. Например, Канао. Пускай этих «смельчаков», которые и после этой страшной для Шинобу потери оставались с ней рядом, можно было сосчитать по пальцам одной руки. Говорят: «время лечит». Но оно, скорее, меняет. Точнее, вынуждает меняться, привыкать и, главное, приспосабливаться под новые жизненные обстоятельства. Пришлось стать сильнее, эмоционально сдержаннее и гораздо хладнокровнее. Кто, если не она будет защищать их: слабых, обездоленных, брошенных и невинных? Кто будет хранить ту светлую память о сестре в сердцах малышек, которых она трепетно оберегала от сумрачных тварей? Кто, если не Шинобу? Кто станет новым столпом в их семье, если не она…? Ей было всего лишь четырнадцать лет, когда она стала главой поместья бабочек. Много воды уже утекло к этому моменту, но боль и ярость внутри всё крепли, пускали свои корни. Всё шло своим чередом, а Шинобу медленно стремилась к рангу Столпа. Годы брали своё, и окружающие между собой отмечали поразительно-губительное сходство младшей сестры с поведением покойной старшей. Если бы не разительно отличавшиеся черты внешности, то Шинобу была бы точь-в-точь Канаэ: такая же тихая, улыбчивая и оптимистичная. Лишь внимательные и хорошо знавшие прежнюю Шинобу могли отметить некоторую фальшь и приторность в её манерах. Однако со временем на это перестали обращать внимание, принимая как должное. Возможно, таким образом отдавая дань глубокого уважения к первой женщине-столпу и чтобы лишний раз не волновать молодую мечницу. Как-то возле могилы Канаэ одним пасмурным днём, к Шинобу подошёл Кагая Убуяшики. Он хорошо знал семью Кочо и всегда искренне переживал за всех своих бойцов. Шинобу не была исключением. И также всегда посещал могилы тех, кто отдал жизнь за защиту человеческого рода. Канаэ не была исключением. — Сегодня день не особо радует нас солнцем, да, милая Шинобу? — по-отцовски ласково обратился господин Убуяшики, заботливо погладив девушку по спине. На лице Шинобу появилась улыбка — такая же, какую всегда все замечали у Канаэ. Вот только таким же теплом и святостью она не отдавала. И не будет. Никогда. — Ояката-сама! — Шинобу не спеша приподнялась с колен, чтобы поклониться главе. — Рада Вас видеть. Чуть позади показалась и верная жена Убуяшики. Шинобу проявила знак уважения и ей. Взгляд мужчины скользнул с фигуры миниатюрной девушки на дымчатое бледное небо. Уголки рта растянулись в загадочной полуулыбке: — Я тут повстречал господина Теччина Теччикавахару, — начал Убуяшики, рассматривая небо. — и узнал, что специально для тебя он изготовил особый клинок ничирин. Шинобу просияла от этой новости. Она давно ждала каких-либо известий об изготовлении клинка, и ей стоило больших усилий уговорить самого главного кузнеца деревни сделать ей особое оружие. День обещал быть удачным, раз начался с таких хороших новостей. — Ара-ара, — пропела Шинобу, и чуть не хлопнула в ладоши от внутреннего детского восторга и предвкушения. — это такая прекрасная новость! — Да, — согласился Кагая. — я попросил его подождать тебя в поместье бабочек. Уверен, твои девочки окажут почтенному господину Теччикавахару радушный приём. Он тепло улыбнулся, и Шинобу живо ему ответила: — Да, Канао с Аой-чан прекрасно справляются, когда меня не бывает на месте. Я так рада, что они у меня есть. Мои дорогие... Кагая проследил, как глаза молодой мечницы засияли тёплым светом. Он коротко кивнул своей жене, и та неспешно, плывущим шагом к нему подошла. — Шинобу, у нас с Амане для тебя есть небольшой подарок. Шинобу вопросительно взглянула на небольшую плоскую коробочку, которую аккуратно придерживала женщина в кимоно. Невольно взгляд девушки зацепила глубокого чёрного цвета ткань этого богатого одеяния с аккуратно вырисованными бирюзовыми порхающими бабочками и их крыльями. Мечница отметила про себя, насколько роскошно выглядела дочь священника, и хотела было вслух озвучить комплимент, как в её руки незаметно положили лёгкую, почти невесомую ткань. — Милое дитя, прими этот скромный дар, — кротко, и очень ласково обратилась Амане к Шинобу, улыбаясь. Шинобу только успела пару раз удивлённо моргнуть, а затем принялась с любопытством рассматривать подарок. Это было их с Канаэ фамильное хаори с орнаментом крыльев бабочки. Оно немного отличалось от предыдущего, словно было ушито под саму Шинобу, и появился небольшой дополнительный градиент. Мечница осторожно рассматривала вещь и не спешила её на себя надевать. Ояката-сама словно прочёл её мысли. — Шинобу, я понимаю сколько значит для тебя это хаори. Ты достойна его носить. В память о своей старшей сестре, — он приобнял свою жену, Амане, которая внимательно наблюдала за реакцией мечницы. Она не особо разделяла чувства мужа к ней, но не показывала виду. — Благодарю Вас, Ояката-сама! — Шинобу осторожно прижала хаори к груди, как самое сокровенное и хрупкое, и опустилась на одно колено в знак глубокого уважения. — Но я пока не могу носить это хаори… Другой бы на месте Кагаи точно обиделся или просто не понял, какой смысл вкладывала в эти слова Шинобу. Однако, мужчина хорошо чувствовал людей и только улыбнулся. Амане непонимающе и хмуро глядела то на Шинобу, то на мужа, плохо осознавая происходящее. — Тогда тебе следует хорошенько потрудиться, моё дитя, чтобы дойти до ранга Столпа, — он положил тёплую ладонь ей на макушку, в знак благословения. — Путь будет тернист, но я верю, что ты справишься, маленькая бабочка! Слова Убуяшики подействовали настолько ободряющее, что в глазах Шинобу засиял некогда потухший огонёк. Как будто та резвая и неукротимая маленькая Шинобу всё ещё где-то жила глубоко внутри уже повзрослевшей юной девы. — Я Вас не подведу! И тебя, сестрица… Маленькие капли начали падать с неба, разбиваясь на несколько сотен других. Дождь решил мелкой россыпью пролиться и порадовать скучающую землю. Становилось как-то свежее и приятнее дышать. — Когда идёт дождь – это не всегда плохо, — отметил Кагая, обращаясь к жене, которая спешно раскрывала зонт, недалеко оставив его близ стоящего ствола вишни. — ведь слёзы природы не всегда означают её скорбь. Они могут быть также и признаком некоторого омовения. Шинобу заботливо передала Кагае хаори. Для себя она решила, что наденет его только когда дойдёт до ранга Столпа. Лишь достойные могут носить его, а пока что она в начале пути. Попрощавшись с господином и его женой, мечница поспешила в сторону поместья. Господин Теччин не любил, когда его заставляют долго ждать, а потому Шинобу торопилась. Дождь не расходился, а наоборот, замедлился, но не прекращал идти. Он будто аккуратно целовал её макушку, кончики ушей, нос, мягко обволакивая влагой. Шинобу вдали кого-то заметила. Какая-то большая чёрная и колючая шевелюра выделялась не меньше, чем странное половинчатое хаори. Шинобу фыркнула и мысленно отметила про себя, что носящий его явно обладает дурным вкусом (а точнее его абсолютным отсутствием), но решила посмотреть поближе, что здесь забыл этот субъект. Таким на редкость экзотичным и необычным он ей показался. В нём она видела чужака, который либо враг, либо союзник. Среднего не дано. Подкравшись незаметно к «колючке», который очень погружённо занимался отработкой фехтования, Шинобу ткнула ему в плечо. Парень дёрнулся и замахнулся мечом, от которого Шинобу успела очень ловко увернуться. — Ты совсем ненормальная?! — грубо откликнулся незнакомец, недовольно щуря тёмно-синие узкие глаза. — А если бы я тебя задел? Ты бы без руки осталась! Его голос не сквозил особой эмоциональностью, но звучал достаточно раздражённо и несколько нервно. Почему-то это Шинобу очень зацепило, и она решила поиграть на струнах терпения заинтересовавшего её незнакомца. — Ну, рука вроде на месте, — беззаботно отозвалась Шинобу, пошевелив пальчиками. — Даже царапинки нет. Значит, плохо фехтуешь, мальчик. Парень лишь обиженно цыкнул, закатив глаза. Шинобу злорадно улыбнулась краешками губ: — Как тебя зовут? — Тебе зачем? — холодно огрызнулся незнакомец, отвернувшись от Шинобу. — Мне интересно! — девушка в тот же миг оказалась напротив него, испепеляя взглядом. — Невежливо отворачиваться, когда с тобой разговаривают! На секунду его лицо исказило удивление, но оно быстро сменилось маской спокойствия. Создавалось ощущение, что юноша смотрит сквозь пронзающий взгляд Шинобу. Но, тем не менее, он не сводил глаз с неё, а будто пытался предугадать, что же та сейчас сделает. Шинобу это понравилось. — Отвали, — парень снова замахнулся, словно отпугивал надоедливое насекомое. — Мешаешь. — Неправильно фехтовать? — кокетливо парировала Шинобу, уклоняясь от его взмахов. — Насекомое… — едва слышное выдавил незнакомец, за что тут же поплатился болезненным щелбаном в лоб. — Ты имеешь что-то против насекомых? — Шинобу изогнула бровь в ожидании ответа. Парень, потирая ушибленное место, злобно прошипел: — Да! Они противные, доставучие и мелкие, как ты! Шинобу картинно рассмеялась: — А ты похож на драную кошку, которую поимели собаки, а затем побили палками люди. — Что ты имеешь против кошек?! — почти обиженно вспыхнул парень, теряя терпение. — Все животные имеющие шерсть – мерзкие! — брезгливо ответила Шинобу, высунув язык. — Ты можешь оставить меня в покое? — поймав волну самообладания, уже спокойно спросил незнакомец, бросив холодный взгляд на девушку. — Ара-ара, какие мы серьёзные! — не прекращая дразнить парнишку, ворковала мечница, порхая над ним, словно бабочка возле распустившегося бутона. — Если заткнёшься, то я скажу своё имя, — предложил компромисс молодой мечник, но с особой небрежностью. В его взгляде прослеживалась тень некоторого самодовольства и горделивости. Хмыкнув, Шинобу застыла, но стеклянная улыбка так и не сползла с её лица. Она замерла в ожидании. — Шутка! Я пошёл. Парень пожал плечами и круто развернулся на пятках, степенно удаляясь от Шинобу. Эти слова он произнёс настолько безэмоционально и чёрство, что это даже немного уязвило Кочо. Однако, она не показала этого, а лишь шире улыбнулась, и помахала ручкой удаляющейся фигуре. — Пока-пока! А затем и вовсе упорхнула в сторону поместья. Ну, теперь точно не отделается от старческих ворчаний. Девушка рассчитывала, что Аой и Канао с девочками задали такое хорошее настроение старому кузнецу, что он даже и не заметит, как растянулось его ожидание. Тем временем за всей этой сценкой перепалки миролюбиво наблюдали Столпы Ветра и Камня. Гёмей умилённо вслушивался в детскую ссору между Шинобу и незнакомцем, стоя под красным зонтом. Санеми лишь изредка поглядывал за происходящим, но в основном он то и дело грустно вздыхал, подавляя в себе желание заплакать на месте прямо здесь. — Почти два года прошло с её смерти, Гёмей, — прошептал измученно Санеми, всматриваясь в дождливое, мутное небо. — И почти столько же, нет, даже чуть больше, прошло с нашей первой встречи. Шёл такой же дождь, почти как сейчас, только… Он замолчал, закрыв глаза. Гёмей развернулся к другу и повторил: — Только…? Санеми открыл глаза и с горьким раздражением выплюнул: — Только тот дождь был тёплым и ласковым, а этот такой холодный и мерзкий, — он сплюнул, и начал тереть переносицу, потому что боль от нахлынывающих воспоминаний вызывала слёзы, что рвались наружу. — Она протянула мне зонт со словами: «Тебе он нужнее, чем мне»… Гёмэй присел рядом с другом на каменную лестницу полуразрушенного и давно заброшенного храма, положив ему руку на плечо. Он понимал, что сейчас словами мало поддержит своего друга. Присутствия будет вполне достаточно. Санеми не договорил, потому что если он скажет ещё слово, то заплачет. Минуту-другую мужчина молчал, а затем, грязно выругавшись, больно стукнул себя по макушке. Чтобы как-то отвлечься и не думать о Канаэ. Но было сложно. Невероятно сложно. — Куда этот ободрыш ушлёпал? — внезапно спросил Санеми у друга. — Если ты про Томиоку, друг мой, то, верно, к своему наставнику, — спокойно ответил Химеджима, приподнявшись со своего места. — Надеюсь, он не станет новым столпом, — пробухтел Санеми, покосившись куда-то в сторону. — Я таких, как он, на дух не переношу… — Время всё расставит на свои места, Санеми, — справедливо отметил Столп Камня, собираясь уходить. — Ты идёшь? — Я побуду ещё здесь, — отозвался Санеми, и услышал лишь удаляющиеся шаги друга. Через несколько секунд Санеми тихо, но очень жалобно расплакался. Кажется, впервые со дня смерти Канаэ.