Касаясь холода и льда

      Уверенность Ши Уду в том, что он услышит от Хэ Сюаня о торговце, оказалась столь яркой и весомой, что у него и мыслей других не появилось, и он почти в реальности почти наяву представлял слова Хэ Сюаня в точности, до мельчайших подробностей.       Что этот торговец устраивал какое-то яркое, шумное празднество по поводу удачной сделки – и золотистые фонарики с начертанными на них иероглифами процветания отбрасывали отсветы на богато накрытые столы, изысканные блюда и редкое вино.       И эту тварь привлекло чужое веселье.       Что этот торговец женился на какой-то красавице и устроил свадьбу, о которой знал не только весь поселок, но и другие поселки, расположенные неподалеку.       И эту тварь привлекла чужая привязанность.       Что этот торговец получил какую-то прибыль - и тратил ее на все стороны, ничуть не скромничая и рассыпая золотые монеты по прилавкам, заваленным ниспадающим шелком, сладостями с подтаявшим на солнце сахаром и шелестящими свитками из рисовой бумаги. По столам трактиров, посреди чужой жадности и купленной добродетели. И по шелковым коврам в домах тех красавиц, что никогда не отказываются от подарков и подношений, пусть и изображают искреннее расположение и привязанность.       И эту тварь привлекла чужая удачливость.       Но нет, Хэ Сюань произнес совсем другое – и у Ши Уду не получилось скрыть свое удивление, которое он не хотел показывать. Как и все другие эмоции, что совсем не относились, не могли относиться к заклинателю, что занимается обыденными обязанностями в этом затерянном поселке. К заклинателю, что выполняет обращения жителей, а не пытается решить то, что касается его. Касается так, что невозможно ни забыть об этом, ни скрыть истину, ни найти тот путь, что выведет из этих сумрачных теней.       - Ничего такого этот торговец не устраивал, - отрицательно качнул головой Хэ Сюань, и его темные, подобно ледяной воде северных озер, пряди, упали на лицо, но он не стал их отводить. И вместо этого продолжил немного насмешливо. – Удачные сделки у него бывают, но он никогда их не празднует, поскольку деньгам найдется лучшее использование. Жена у него есть, но так давно, что никто в поселке и не вспомнит, когда он на ней женился. И прибыль свою он, скорее, скрывает, чем раскидывается золотыми монетами на все стороны.       Хэ Сюань подбавил себе на тарелку еще немного мяса, и вид у него при этом был такой, как если бы он не ел очень давно, и пытался получить что-то такое, что ему никак не доставалось. Но подобное казалось невозможным – в лавке его семьи неплохо готовили, и вряд ли это мясо в трактире обладало каким-то настолько необычным вкусом, что так понравилось Хэ Сюаню. И Ши Уду решил не обращать внимания на чужие предпочтения, недоуменно слушая то, что рассказывал Хэ Сюань.       - Этот торговец, он, как я понял из его недовольных, торопливых слов, просто закупился в лавках, как и обычно. И возвращался домой, когда на него напали водные демоны, - в этом призрачном, блеклом свете, что опадал отсветами фонариков, Хэ Сюань почему-то казался хищным и голодным, и Ши Уду с удивлением даже для самого себя понял, что в таком облике он похож на кого угодно, но только не на старательного ученика из уважаемой в поселке семьи.       «Это все вино», - хмыкнул Ши Уду мысленно, и произнес, осторожно подбирая слова:       - Этот торговец, он всегда закупался в этих же лавках? Или оказался в них, хотя не должен был?       - Всегда и закупался. Как и все в поселке, - на этот раз Хэ Сюань не сомневался и не медлил, и было понятно, что о жителях такого небольшого поселка, он знает столько, сколько можно о них знать. – Но никогда ничего такого не происходило. И водные демоны ни на кого не нападали.       Та золотая монета на берегу тоже подсказывала про какую-то торговлю, и лавки, и то, что можно купить – но та монета была самой обычной. И, похоже, просто выпала из кошелька у кого-то из тех, на кого напали водные демоны.       И невозможно было понять, имеет эта тварь к этому отношение, или нет.       Да, эту тварь привлекал успех в делах и золотые монеты, но он не придавал этому значения, и выбирал себе жертву иначе.       Пожалуй, стоило поблагодарить Хэ Сюаня за разговор с торговцем, что не захотел оставаться в поселке ничуть ни дольше, и что Хэ Сюань выяснил то, что иначе пришлось бы выяснять Ши Уду. И еще неизвестно было, стал бы с ним разговаривать торговец, или решил бы, что не стоит говорить с тем, от кого нет никакой прибыли.       Но только Хэ Сюань, похоже, отказался бы от любой благодарности. Как он отказался от золотых монет, и от того, что Ши Уду мог ему предложить. И согласился только на шпильку. Но повторять отданное казалось странным и неправильным, и, немного подумав, Ши Уду решил в качестве благодарности просто приказать принести еще мяса, и всяких блюд, если уж по какой-то необъяснимой причине Хэ Сюаню так нравилась еда в этом трактире.       Вместе с едой слуги принесли еще и вино, и Ши Уду, в который раз наливая терпкий напиток в свою чашу, мысленно усмехнулся и отметил, что вино и в самом деле не только терпкое, но еще и крепкое. Такое, что мысли принимают причудливые образы, искажаются и выцветают, оставляя ленивую расслабленность. Нечто такое, что Ши Уду никогда не позволял себе ни в Небесных чертогах, став божеством, ни в мире обычных людей, когда ему приходилось решать столько дел, и разбираться в стольких обязанностях, что даже мысль о том, чтобы расслабиться и предаться удовольствиям, заставляла его криво усмехаться – и ничего другого.       Темные, ловящие золотистые отсветы пряди Хэ Сюаня так и ниспадали на лицо - он не стал их отводить, то ли потому, что не заметил, то ли потому, что не придавал этому никакой важности – и его волосы в этих отсветах казались речной водой, сумрачной и неверной.       Ши Уду никогда не сделал бы ничего такого, если бы не выпил столько, сколько никогда себе не позволял, никогда даже не приблизился бы к чему-то столь непристойному, но он выпил. И ему не хотелось себя сдерживать. И с каким-то неправильным, невозможным удивлением даже для самого себя, Ши Уду потянулся к Хэ Сюаню – коснулся упавших прядей, прошелся по ним пальцами, чуть стиснув в ладонях.       И это было что-то такое невозможное, что-то, что не имело ни слов, ни названия, что он никогда не чувствовал – и что он и не осознавал. Эти пряди оказались какими-то странно приятными, невозможно холодными, невысказанно плавными. Они и в самом деле были похожи на речную воду после холодов, на туманную дымку, что оседает каплями, на призрачные огоньки, что таятся в этой речной воде.       И Ши Уду почему-то хотелось оставить их в своих ладонях, так и продолжая касаться, а не отвести в сторону, как он хотел.       То, как удивленно застыл Хэ Сюань, и то какое недоумение рассыпалось золотистыми искрами в его взгляде – Ши Уду больше почувствовал, чем заметил, слишком окутанный этой необъяснимой для себя притягательностью. Но он не пытался ничего сказать – и не пытался ни отодвинуться, ни еще каким-то намеком подсказать Ши Уду, что то, что он делает, невозможно и неприятно. И что Хэ Сюань не хочет этих прикосновений.       Но Хэ Сюань не сказал ничего такого.       То, что он делал, то, как касался этих прядей, и то, как медлил, не отпуская их – это было против любых правил приличия, против всего того, что не позволял никогда и ни с кем, против того, что считал возможным, верным, обыденным. И, чтобы хоть как-то отвлечься от этой неловкости, Ши Уду все же заставил себя отвести пряди Хэ Сюаня, и произнес, холодно и непроницаемо:       - У тебя просто пряди выбились из прически. Так что я решил их отвести.       Звучало это так же неловко, как и все то, что Ши Уду позволил себе делать, но Хэ Сюань почему-то не стал подчеркивать эту неловкость, и то, что отвести пряди можно было не проводя по ним пальцами и не касаясь их так, как если бы это было что-то, что принадлежало Ши Уду, и никому другому.       Но Хэ Сюань не сказал ни слова, наоборот, как-то странно усмехнулся, устроился немного, едва-едва ближе к Ши Уду, и подлил ему еще вина. А потом спросил, как ни в чем ни бывало:       - Вы не хотите еще чего-то? Как я и говорил, в этом трактире и хозяин гостеприимный, и еда вкусная, и вино неплохое.       И насмешка в его тоне была почти реальной, почти ощутимой. * * *       То, как он вернулся в Небесные чертоги, казалось Ши Уду каким-то давним, истаявшим сном. И в их с Цинсюанем доме, что так заботливо предоставил Император Небес, все ощущалось каким-то неверным, призрачным, как если смотреть сквозь снежную дымку, и не замечать верных очертаний.       Пришлось остановиться возле расступающихся занавесей, чтобы не разбудить Цинсюаня – и попытаться думать о свитках с начертанными на них иероглифами, об обращениях, о всем том, что представляло из себя обыденность для Ши Уду во всех этих бесконечных делах.       Но вместо этого Ши Уду совсем о другом думал. Ему вспоминался трактир, и отсветы фонариков, и разговор с Хэ Сюанем. И совсем не только разговор – в какое-то мгновение Хэ Сюань придвинулся ближе, так близко, но в этом его движении не было ни намека на что-то непристойное, ни возможности додумать что-то такое, что Ши Уду почему-то хотелось додумать. И зачем ему это было нужно, он и сам не мог бы себе объяснить.       Ему виделись хищные, золотистые отсветы во взгляде Хэ Сюаня. И невозможные, призрачные рыбы, что плавали вокруг него, и их несуществующие плавники струились в несуществующей воде и опадали туманной дымкой. Ши Уду бы решил, что Хэ Сюань совсем не какой-то обычный ученик в заснеженном поселке, если бы не выпил слишком много вина – и ему виделось то, чего не могло быть, и представлялось то, что никак не могло принадлежать Хэ Сюаню.       Усилием воли Ши Уду заставил себя сосредоточиться на настоящем, и дойти до своей комнаты, а не перебирать в ладонях серебристые занавеси и касаться холодной, тонкой ткани. И в следующее мгновение услышал насмешливый, до невозможности знакомый голос Цинсюаня, который, похоже, ждал его возвращения, несмотря на то, что обычно предпочитал или спать, или веселиться где-то со своими так называемыми друзьями, или узнавать новых божеств Небесных чертогов:       - И этот человек говорит, что это я постоянно устраиваю попойки и слишком много пью.       И Ши Уду понял, что ему только казалось, что о выпитом им вине знает только он сам, и никто другой не сможет ни догадаться, ни почувствовать, что он поддался этому терпкому, с ярким ароматом вину, что так неосторожно попробовал в трактире.       Но, возможно, такие мысли у Цинсюаня возникли из-за того, что Ши Уду так и продолжал перебирать занавеси и опирался на стену возле них с таким видом, что не догадаться о выпитом им вине было не то что запутано, а просто невозможно.