***
Привычная обстановка незнакомого места ей странной уже не кажется. Комната небольшая, пустая, окруженная атмосферой одиночества. На стенах только плесени не хватает, а так, всё выдержано в одном стиле. — Ты осматриваться пришла или говорить будем? — спрашивает мужчина, куртку с себя стягивает и прямо на полу голом её оставляет. Проходит вперёд спокойно, на диван потёртый усаживается. — Ты Иру сюда водил? — бровь поднимает девушка, не спешит от одежды избавляться. В пальто родном уютнее всё же, да и ножичек в рукаве душу греет. — Ну, знаешь, с милым рай и в шалаше. — усмехается темноволосый, сигарету достаёт. Предлагает и собеседнице, однако отказывается та, руки на груди скрещивает, смотрит. — Ну чё ты? Садись давай. Ненавидишь меня? — Ну почему ненавижу сразу? Ненависть — это чувство. К тебе же я ничего не испытываю. — врёт, но лицо держит. Ненавидит каждой частичкой своего тела, каждой молекулой — отторгает. Держится еле-еле, самообладание сохраняет из сил последних. — Тогда пришла-то чего? — удивляется мужчина, ненаигранно совсем. — Рассказывай. Всё, что знаешь, всё, что видел. И тогда я уже разберусь со своими чувствами к тебе. — на стул присаживается, заставляя дерево старое скрипеть. Чуть хмурится, но всё же за сигарету свою берётся, в губах зажимает крепко, вдыхает. — Так, а тут и рассказывать нечего особо. Улица тебе всё уже рассказала. — плечами жмёт, сигаретой в руках всё машет из стороны в сторону, нервирует мадам перед ним. — Ну чё ты хмуришься, Лерун? Любил я твою Иру, да не сберёг, получается. — Ах, любил… Ну да, рассказывай дальше, я во внимании вся. — говорит, тон голоса понижая. В глаза смотрит напротив, изучает.***
— Ир, заткнись уже, а. На то были причины свои. — мужчина выхватывает из рук женских сумочку, за лямки тянет, в сторону отбрасывая. — Какие тут могут быть причины, если ты обжимался с бабами? На субботники занятых не зовут, придурок! — кричит девушка, слёзы с глаз мажет по лицу руками дрожащими. Не понимает она, за что с ней поступают образом таким, не понимает, как доверие её переросло в пытку. — Так не знает ведь никто, что мы вместе. Я должен был присутствовать. — в стороны руки разводит, девушку ловит, сопротивление её подавить пытается. Чертыхается, когда не получается ничего, щёку мужскую жар опаляет от удара сильного. — Это ты зря. — шипит и в ответ бьёт. А у Иры мир падает куда-то в пропасть. Чувствует, как пол разделился, как черти от туда выползают, уносят за собой по кирпичику всё, что они вместе строили. Или только она одна что-то пыталась соорудить из отношений этих странных, неправильных, болезненных, но необходимых сердцу женскому. Губы в уголке разбиты, а половина одежды на полу оказывается. Она кричит, руками машет, бьёт куда попадёт. — Костя, отпусти! — на визги срывается, да не слушает её суженный-ряженный, ближе к себе тянет, от дверей входных оттаскивает. Светловолосая надежду не терять пытается, кусает мужчину, да в пах ногой заезжает. Ступеньки незамеченными остаются, она бежит быстро, стараясь ладонями прикрыть бюстгальтер, который единственным элементом одежды верхней остался. Слёзы щёки ледяные согревают, кварталы сменяются волной стремительной. Чувствует, как по осколкам сердца своего хрупкого бежит. Не выдержала, разбилась. И ошмётки эти склеивать у неё желания нет. Замечает, что погони за ней нет и в арке между домами на землю оседает. Колени жмёт к груди ближе, кисти в волосы свои погружает, за корни цепляется. Глотку крики рвут, но та лишь дышит тяжело. Осознание произошедшего ужасом накрывает девушку молодую, огромным потоком накрывают её чувства мерзкие. Человек, которому она отдалась полностью, её изнасиловать пытался. Смех из клетки грудной прорезается, она со своей глупости смеётся. Прекрасную ночь летнюю омрачает настроением своим. Шаги слышит. Сердце удар пропускает. Она с места не движется, слушает, пытается понять, сколько людей в её сторону движется, да не успевает. Хватают за волосы густые её и к асфальту припечатывают. — Я же говорил, Ириша, зря ты так.***
Мужчина в улыбке расплывается, а Валерия понимает, что ничего более гадкого в своей жизни не видела ещё. — Вот такой рассказ. Местами скучный, местами трагичный, но за то поучительный. — говорит, словно сказку детскую поведал только что. А девушка перед ним закипать начинает. Руки в кулаки сжимает, зубы стискивает и так же улыбаться начинает. — Действительно поучительный. — смеётся темноволосая, к стене близлежащей отворачивается. Слёзы непрошенные в глаза обратно загоняет, позволяет черноте зрачков радужки поглотить до миллиметра последнего. Не время снова в рыданиях заходиться, она своё уже отплакала. Пора демонов домашних кормить своих и им она обещает хорошую похлёбку. Ножичек в пальцах тонких её мелькает, ручку крепко сжимает и со стула подскакивает. Тот скрипит жалобно, на бетон обрушаясь и смотрит на дальнейшие действия, словно в тихой молитве замирает. — А я и не сомневался, что исход такой будет. — зеркалит её действия и мужчина, так же складной металл вытаскивая из штанов потёртых. Тот лязгает так, угрожающе, предупреждающе. Смотрят в глаза друг другу, изучают, словно хотят действия предугадать. Не получается ничего. Не прочитать книги друг друга, они написаны почерком безобразным, кляксами чернильными окружены буквы кривые. — Ты девушку молодую погубил из-за гордости своей. Поздравляю, ты умеешь заставить чувствовать отвращение к персоне своей. Не встречала такой мерзости ещё. — прыскает девушка, ядом плюётся, чувствует, как кровь по венам быстрее бежать начинает, чувствует, что силы наружу рвутся. Запах парфюма женского родного чувствует. Изгнать из себя кровь родную не получилось у неё, потому разрешает отпустить ситуацию — Ира здесь. — бровью ведёт, видит удивление мужчины и пользуется моментом. Вперёд срывается, нож с треском ткани в кожу чужую вгоняет, кровью пол окрашивает. — Бошкой двинулась, Лерка. Иди лечись. — усмехается темноволосый, по руке с ножом бьёт. Девушка из рук оружие выпускает, в теле чужом оставляет. Запах крови пьянит, она улыбку с губ не снимает, в состояние прошлое возвращается. — Я не Лерка. — отвечает девушка, уклоняясь от удара холодного, за спиной оппонента оказывается, ножик рывком освобождает из мяса красного. Кровь сильнее хлестать начинает. Видит, что мужчина звереть начинает, руку левую к боку прикладывает, шипит. На девушку набрасывается, телом своим придавливает к бетону алому, а та смеётся, искренне так, пугающе. — Так вот ты какая, Шаганэ. — в плечо худое лезвие проникает, сопротивления не встретив. — Собственной персоной. — хрипит девушка, и каблуком заезжает куда-то в область живота мужского. — Меньше бы пил, глядишь и удар бы выдержал. — усмехается, разворачивая тело на полу на спину. Тот встать порывается, но Лера попытки эти прерывает, обувью на пах мужской надавливает, стоны болезненные из груди чужой вырывает — Привет от Иры. Она ждёт тебя, ублюдок. — пошатывается. Ножик свой в руке здоровой сжимает, наклоняется к мужчине. — И ремонт бы сделал. Бетон уже не тот. — хмыкает и вонзает лезвие в ладонь большую, насквозь пробивает, любуется на работу проделанную. Крик мужской отражается от стен голых, с женским смешивается. Пронзительно, страшно, правильно. Потоки крови обоих мешаются между собой, образуя жижу страшную, вязкую, смертельную. Девушку мутит, плечо стреляет больно. Она пальто сбрасывает с плеч своих и покидает комнату подземную, оставляя врага своего на полу валяться. А Кощей взгляд затуманенный свой на ладонь кровавую переводит, видит гравировку знакомую и в смехе заходится. Шишечка небольшая, полу-потёртая, но чётко узнаваемая. Хмель.***
В утреннем солнце скрыться от глаз сторонних — тяжело. Она идёт, пошатываясь из стороны в сторону. Тело женское слабеет постепенно, кровь капает по коже воспалённой, ручьём быстрым на землю опадая. Маршруты извилистые, привычные, ей кажутся испытанием непреодолимым. Она движется между оградок чёрных, борьбу с собой ведёт. Усталость побеждает постепенно, каждую конечность сковывает. Фотографию знакомую видит. «Хмельная Ирина Сергеевна.» Ноги сдаются и Лера падает на колени перед могилой снежной. Руки снега касаются, ищут помощь в земле промёрзшей, но не находят. — Ир, я выполнила обещание. Не убила любовь твою. Сворачивается калачиком на покрытии мокром. Тот в алый окрашивается постепенно, глаза ореховые радуют краской яркой. — Я знаю, что любишь его. Несмотря ни на что. — закашливается. Слёзы с глаз уже не льются, ей не больно вовсе. Согревает кровь собственная, что никак прекратиться не может. Одеялом её своим свинцовым накрывает. Веки опускаются. — Я тоже, Ир, люблю теперь.