Минем җаным

***

Парень стоит у окна, сжимая стакан гранёный с водой ледяной. В зубах, словно по привычке, сигарета тлеет. Он думает, мечется от одной мысли к другой. Хочется в голову себе пальцами залезть, заткнуть голоса орущие. Надоело ему это уже. Да только он в думах ванильных рассыпается, волнением питается одним сутки целые. Перед глазами волосы тёмные мелькают, глаза красивые, губы израненные. Понимает, что не сможет, если больше их не увидит. Его, как человека, просто не останется. Интуицию свою затыкает, подсказывает ему та, что скоро плохие времена настанут, но он внимание не зацикливает, о девушке одной думает. О страхе своём думает, о состоянии. Чувства свои с новой затяжкой вдыхает, принимает тепло это, впитывает. Осознание к нему пришло давно, но он баран упёртый. Решил игнорировать ощущение страшное, приятное. Володю не слушал никогда, хотя тот прозрачно говорил, что пора бы вещество серое задействовать, подумать хорошенько и понять уже себя наконец. А теперь он стоит один на кухне, пытается наглость свою прошлую найти, кулаки сжать, да вперёд сдвинуться с точки мёртвой. — Валер? — голос тихий, хриплый, выбивает парня из мыслей, быстро с небес на землю возвращая. Парень оборачивается, взглядом по фигуре прозрачной пробегается, смотрит вопросительно. — Я пить хочу. Девушка ближе подходит, босыми ногами по полу бесшумно ступает. Смотрит в глаза напротив, пытается свет разглядеть в них, да будто лампочку тусклую видит. Хмурится немного, стакан из рук грубых берёт, отпивая. — Лер, холодная же. — здесь уже парень морщинки на лбу своём в гармошку складывает, хочет стакан забрать, но препятствие в виде ладони женской встречает. Темноволосая воду жадно глотает, быстро ёмкость осушает, а после закашливается от спазма ледяного. — Ну я же говорил. — Не бубни. — ворчит, откашлявшись и громко выдыхает. Стакан ставит на тумбу и замирает. Она проснулась не так давно. Лежала и смотрела на рамку разбитую, дыру в ней прожигала. На фотографии день тот самый запечатлён. Она, Ирка, сигареты, Вова за кадром и бормотуха. Ей порой кажется, что кусочек бумаги за ней по пятам ходит, преследует. Но в то же время понимает, что сама затолкала вещь эту к себе в сумку, на дно пустое положила и вещами сверху накрыла. Усмехается. От прошлого не сбежишь, прошлое помнить нужно. И она помнит, прекрасно помнит. Все подробности, переживания — всё в голове плотно поселилось и выходить никак не хочет. А двигаться дальше нужно. Медленно с дивана поднимается, платок достаёт свой старенький и зеркало накрывает. Не хочется ей больше сестру в отражении видеть. Глаза чужие, пустые, бездонные — её пугать начинают, с ума постепенно сводят. Она больше не хочет волосы от боли рвать, не хочет осознавать, насколько к правде близка была. И правда сейчас перед ней лежит, руки раскинув, ожидает решения судьбы своей. В голове поступок Айгуль крутится. Маленькая девочка, отшитая ею же вафлёрка. Жизнь её в комок смяли и выкинули, а она, на снегу лежав, в глаза старшей смотрела — преданно, любовно, понимающе. Но Лера плюнула в душу той, растоптать пыталась. Пыталась от последствий уберечь. Спасти. Но спасли по итогу саму Шаганэ. Лера не понимает, как в крохотном теле силы нашлись на поступок такой. Отчаянный, гадкий. Но Айгуль нашла, сдалась в лапы зверя, попала в паутину эту тягучую. Душа сжималась, а светловолосая терпела. Терпела, чтобы «Жаным» в последний раз отплатить. Информацию дорогую принести, а с ней и себя в жертву. Темноволосая в голове представляет картину эту, тошнить начинает, мутно так становится. Она поблагодарит Скрипку за такой поступок. Но руку жать не будет. Глаза медленно прикрываются, руки в поверхность твёрдую упираются. Трудно ей. Кажется, что голова скоро просто распухнет от переживаний этих, от боли — взорвётся вовсе, окрашивая кухню хозяйскую ошмётками алыми. — Лер, ты как? — спрашивает Валера, а сам на ноги крепче встаёт, сигарету в пепельницу опускает. Та тонкой струйкой дыма до конца догорает, а с ней и фитилёк девичий погасает. Девушка молчание сохраняет, спиной стоит, глаза не размыкает. Руки мужские медленно талию тонкую обхватывают, пальцами пробегаются по коже тёплой, что тканью майки скрыта. Замирает парень, когда голова чужая на плечо ему почти сразу опускается. Лера чувствует, как напряжение в мышцах спадает, расслабляется каждая её частичка впервые за сутки. Улыбка слегка появляется, когда кроме шума страшного, уши звуки городские ловят, по рецепторам в мозг направляют. Она поворачивается лицом, вновь в глаза напротив смотрит. Те цветами новыми зажигаются, смотрят в упор. Крепко руки её спину сжимают, Лера девчонкой маленькой себя чувствует, потому что голову приподнимать приходится, чтобы окунуться с головой в краски яркие. Ей нравится. Пальчики тонкие, красные от мерзлоты постоянной, по футболке мужской пробегаются, в районе шеи останавливаются. Она вены видит, кончиком ногтя проводит по самой большой, пульсирующей. Подушечку конечности холодной — жар прошибает, но та всё зачарованно за рукой своей следит, медленно к ключице ведёт, косточку выпирающую оглаживает. Пальцы чужие на подбородке чувствует, послушно голову поворачивает в сторону нужную и с губами сталкивается горькими. Ореховые радужки сразу тьмой наполняются, а после прячутся стыдливо за веками тяжёлыми. Она отвечает, губами навстречу чужим двигает, вкус табачный впитывает в себя, на языке смакует. Запястья за шею цепляются, сжимаются замком прочным, ближе к себе тянут. А Валера и подчиняется, тельце маленькое на руки берёт, усаживает на тумбочку кухонную, телом к телу жмётся. Слёзы обжигающие чувствует на щеках своих, но не свои — женские. Думает отстраниться, думает, что пугает. Думает. Думает. Думает. Да только девушка его ближе к себе жмёт, не отпускать безмолвно просит, торс крепкий ногами обвивает. Смирение. Парень ладони широкие на бёдра чужие кладёт, сжимает, успокаивая ту, говоря без слов, что не отпустит никогда. А затем оба тела расслабляются. Сражение двух характеров, темпераментов, установок — проиграно, выигравших нет, карты биты. Оба сдались, признали поражение. Девушка губы свои смыкает, по подбородку щетинистому ими мажет, а после — взгляд поднимает. Глаза той красные, мокрые, с мольбой смотрящие. Валера чувствует, как постепенно мысли все убегают, оставляя только лишь планы на будущее. Будущее — где он не один. И она — не одна. — Ну чего ты, Лер? — улыбается, с заботой смотря на лицо напротив. Пальцем пряди непослушные со лба чужого убирает, ладонь задерживает, на щёку красную укладывает. — Неправильно это всё, Валер. — тихо отвечает, носом шмыгая. — Я убийцу сестры нашла, девочку подложила под ублюдка, не зная этого, Вова в розыске. А я тут, с тобой… Парень губы в полоску плотную сжимает, думает, как ответить на монолог. Он понимает всё, прекрасно понимает. Но нутро, кричащее, тянущееся к этим глазам ореховым — не замолкает. Сколько бы сигарет он не выкурил, сколько бы на девок других не смотрел, к себе бы не прижимал их. Не помогает. А порой ему кажется, что только хуже делается. — Нет чего-то правильного и неправильного. Если мы сейчас здесь, вдвоём, то значит так и нужно. — вздыхает, голову чуть ниже опускает. Девушка действия его копирует, лбом своим с чужим сталкивается. Квартиру накрывает тишина. Уютная, комфортная. Им не нужно разговаривать, чтобы расслабиться наедине и просто отдохнуть. Мысли затихли, естество молчит, а разум давно уже покинул обоих. Этот момент в памяти останется надолго у обоих. Они обещают друг другу, что повторят этот сценарий снова, будут мусолить каждую строчку, но по итогу получать лишь такой исход. Он, она и маленькая квартирка, что теряется среди казанского муравейника. — А что будет дальше? — вопрос самый волнующий и страшный для обоих звучит из уст женских. Валера чуть улыбку прячет свою и в лёгкие аромат девичий вдыхает. — Я готов рассказать тебе поле, Эти волосы взял я у ржи, Если хочешь, на палец вяжи — Я нисколько не чувствую боли. Я готов рассказать тебе поле. Про волнистую рожь при луне По кудрям ты моим догадайся. Дорогая, шути, улыбайся, Не буди только память во мне Про волнистую рожь при луне. — Давно в классику ударился? — девушка усмехается, заслышав строчки знакомые. В голове книжка потёртая всплывает, стихи есененские на языке замирают, а душа вновь пробуждается. — Шаганэ ты моя, Шаганэ! — отстраняется парень, встаёт ровно и пачку с сигаретами со стола берёт. Девушка инстинктивно берёт одну, подкуривает, да на парня смотрит, всё ещё ответа ожидая. Тот затягивается и рукой шею свою разминает, на губах улыбка играет, тёплая такая, уместная. — В педагогическом литературу все года преподавали. — плечами жмёт и смех женский стены тонкие радуют.