До конца наших дней

Гастроли в Париже в рождественские праздники казались чете Дегофф-Унд-Таксис неплохой идеей — во-первых, приглашающая сторона грозилась обильно обеспечить их развлечениями после выступлений. Во-вторых, Рождество в другой стране помогало им обоим не думать о том, что для празднования этого семейного, домашнего торжества у них не было дома как такового. Квартира в Монтре, которая приютила их на несколько месяцев, была всего лишь милым убежищем, а мифический Лутц, родовое гнездо Дегофф-Унд-Таксис, пока еще был для них недосягаем — документы о полном снятии обвинений с Дмитрия еще не дошли до Зубровских властей. Поэтому, когда в сочельник, после оглушительного успеха премьеры «Самсона и Далилы» импресарио вручил Наннель два билета в Фоли Бержер с наказом «от души повеселиться со своим хмурым горным принцем», ими с Дмитрием было единогласно решено, что перспектива провести Рождественский вечер в обители порока вполне вписывалась в странность их совместной жизни. — За каждую лишнюю секунду, что ты пялишься на эти ножки, я буду взимать с тебя штраф! — громко рассмеялась Наннель, чуть не пролив шампанское, когда девушки-танцовщицы, кланяясь, в очередной раз вышли на канкан. Дмитрий наклонился к ней с заговорщический улыбкой. — Может, я представляю на их месте в этот момент тыои ножки? — усмехнулся он, — Считай, что я сублимирую! Наннель показала ему язык и вдруг сама с большим интересом засмотрелась на сцену — на ней как раз пышногрудая блондинка медленно раздевалась под музыку, норовя остаться к концу первой музыкальной темы без нижнего белья. Затем снова был канкан, какой-то комический номер, перерыв на шампанское, снова канкан, и к тому моменту, как Дмитрий с Наннель очутились в номере, уши их все еще пульсировали от музыки Оффенбаха в разных, не самых талантливых вариациях. Дмитрий устало упал на кровать, устроив голову на высоких подушках. — Что ты копаешься? — беззлобно поддел он жену, завозившуюся у дверей, но вдруг застыл, не успев договорить свою шутку: Наннель, оставив платье у входа, стояла перед ним в одном белье. На ней все еще было ожерелье из жемчуга, перчатки и туфли с затейливым ремешком, но больше — ничего кроме чертовски притягательного, переливавшегося в мелькавшем свете ночных огней из окна черного атласа. — Купила вчера в модном салоне, — Наннель провела ладонью по обхваченному тонкой тканью чулка колену, — тебе нравится? Дмитрий сглотнул, следя за тонкими женскими пальцами, и вдруг, поняв правила игры, улыбнулся. — Нет, — проговорил он, расстегивая ворот своей рубашки и расслабляя галстук, — сними-ка это всё к черту, милая. Наннель игриво потянула за жемчуг на своей шее. — Но оно такое красивое, — промурлыкала она, спускаясь пальчиками к лямке бюстгальтера, — неужели совсем-совсем не нравится? Может, ты хочешь сам его снять? Она опустилась на край кровати и закусила губу, когда Дмитрий, придвинувшись, положил ладони на ее покрытую черным атласом грудь и мягко сжал, проведя ногтями по выступившим от напряжения горошинам сосков. — Думаю, ты прекрасно справишься и без меня, — ухмыльнулся он, отпуская теплое тело, и Наннель вновь встала на ноги, устроив на краю постели мысок туфли. — Тогда запасись терпением, — томным голосом произнесла Наннель, — мне потребуется время, чтобы расстегнуть всю эту батарею крючков и пуговиц! Она повернулась к нему спиной, и Дмитрий не удержался от совершенно пошлого присвистывания: в том месте, где бюстгальтер с корсетным поясом крепился лентами к трусикам, отвратительно-кокетливым сердечком было вырезано отверстие — как раз в том месте, где крестец переходил в ягодицы. От этого «сердца» к застежке бюстье шла череда маленький бисеринок-пуговиц, и Дмитрий хотел было сжалиться и предложить жене свою помощь, как та вдруг обернулась, и Дмитрий вновь почувствовал, что теряет самообладание — так завлекающе она держала в ладонях собственную грудь, покрытую атласом. — Я тебя обманула, — шепнула она, — все самое интересное всегда спереди. И легким, почти незаметным движением расстегнула первый крючок, державший «косточки» бюстье, отчего взору Дмитрия открылась бесстыдно-влажная от пота ложбинка меж женских грудей. — Осторожнее, дорогой, не потеряй челюсть, — усмехнулась она, медленно расстегивая тонкую ткань, и через несколько секунд начинавший раздражать Дмитрия предмет одежды упал на пол. — Тебе легко говорить, — пробормотал он, принимаясь за последние пуговицы своей рубашки, — перед тобой не раздеваются никакие соблазнительные женщины совершенно развратным образом! — Милый, тебе нужно проверить зрение, — шепнула Наннель, развязывая ленту, которая сдерживала краешек нижней части ее комплекта, — полчаса назад перед тобой толпой раздевались самые соблазнительные женщины Парижа! — Это другое дело, — улыбнулся Дмитрий, протянув руку и ухватив наконец жену за обтянутые шелковым поясом для чулок бедра, — у них у всех был один огромный недостаток. — Какой же? — шепнула Наннель ему в губы, просунув ладонь меж их телами и расстегивая мелкие пуговицы на его брюках. — Они не были тобой, — улыбнулся Дмитрий и, приподняв жену за бедра, с удовлетворением поймал губами ее удовлетворенный стон. Под его руками заскользили тонкие чулки, и он, не прекращая двигаться, властным движением потянул за застежку на поясе, заставляя невесомую ткань заструиться по женским ножкам от бедер до лодыжек. Наннель обняла его за шею. — Тебе удобно? — шепнула она, начиная двигаться в такт с ним, прижавшись так близко, как было возможно, и сдавленно застонав, когда Дмитрий переместил ее чуть выше, заставив упереться в собственное тело, — Мне кажется, ты так быстро устанешь… — А мне кажется, что ты слишком много разговариваешь, — выдохнул Дмитрий, дернулся и, перехватив Наннель под лопатками, опустил ее на кровать, проникая глубже. Та, вскрикнув от неожиданности, выгнулась в спине и прижалась к мужу всем телом, обвивая его спину руками. Ей особенно нравилось именно это в их занятиях любовью — быть так близко друг к другу, что не хватало воздуха, ощущать сбивчивое дыхание на шее вперемешку с хаотичными поцелуями, сжимать чужие плечи с отчаянной силой и чувствовать, как мягкие руки обнимают ее в ответ, прижимая к себе так, будто пытались вплавить ее в щедрого на ласки мужа. Наннель знала много, даже слишком много различных поз — но только эта, без изысков, в которой ее всего лишь вжимали в кровать чудесным ощущением чужого веса, заставляла ее чувствовать себя особенно прекрасно. Закусив губу после особо глубокого толчка, Наннель прижалась губами к чувствительному месту за ухом Дмитрия, и тот, сорвавшись, громко застонал, пережидая вспышку удовольствия, мягко оглаживая податливое тело под собой. — Не хочу показаться неучтивым, — вдруг шепнул он Наннель на ухо, тут же прикусив игриво за мочку уха и соблазнительно проведя ладонью по обвивавшей его торс ножке, чуть отстраняясь и прикасаясь большим пальцем к покрасневшему сгустку нервов в том месте, где их тела все еще были соединены. Наннель дернулась на постели, впившись ногтями в его плечо. — Только не выходи из меня, — зашептала она судорожно, удерживая Дмитрия обеими руками, — я хочу чувствовать тебя, когда… Конец ее просьбы смешался с протяжным стоном, и Дмитрий довольно улыбнулся, вновь нависнув над женой и целуя ее в горячие от постоянных покусываний губы. — Знаешь, я соврал, — усмехнулся он, чувствуя, как женские ладони мягко гладят его по пояснице, — твое белье просто изумительно. Напомни мне перед отъездом купить тебе еще пару таких комплектов. Интересно, а красное у них есть?.. — Зачем мне столько нового белья, если ты все равно хочешь снять его с меня? — устало рассмеялась Наннель, наслаждаясь теплом чужого тела в себе и над собой. — В этом весь смысл, — Дмитрий прикусил кончик ее носа, — в том, чтобы увидеть, как одежда исчезает с тела. Мы только что были в театре, где на этом построено все представление, милая, и ты не уловила суть? Наннель рассмеялась, скрестив ноги у него за спиной и мягко морщась от того, как мышцы в них все еще мелко подрагивали. — Кажется, мы сегодня оба были не слишком внимательны, — она зарылась пальцами в волосы на его затылке, — между прочим, и не только к Фоли Бержер. Еще и ко времени. Счастливого Рождества, дорогой. Кажется, часы на ближайшем храме пробили? Дмитрий с довольной улыбкой ткнулся небрежным поцелуем в ее раскрытые губы. — Это, определенно, самое интригующее Рождество за всю мою жизнь.