До конца наших дней

— Что там? — без особого интереса спросил Дмитрий, когда Наннель ловким движением выхватила из рук Клотильды конверт, не дав донести его до хозяина. Клотильда состроила полную негодования гримасу и раздраженно пробурчала что-то себе под нос. По воскресениями они завтракали в оранжерее, чем выводили строгую хранительницу луцских порядков из себя: мало того, что они спускались к завтраку почти в обеденное время, к часу дня, что было для Клотильды, привыкшей к ранним подъемам своего хозяина, нонсенсом, так еще и спускались в совершенно неподобающем виде. С дергающимся от с трудом сдерживаемого гнева Клотильда смотрела, как ее хозяин, всегда собранный и затянутый в строгий костюм даже дома и даже в одиночестве, выползал к завтраку в халате, наброшенном небрежно на — о, господи! — пижаму. Жена же его и вовсе не снисходила до халата, выходя в неглиже и таком тонком пеньюаре, что Клотильда могла рассмотреть цвет ее кожи. Завтракали они даже не за столом, а за маленьким садовым столиком, круглым, подходящим только для чая, из-за чего Клотильда вынуждена была смотреть, как колени ее хозяев упирались друг в друга, и как-то и дело сталкивались их пальцы над кофейником, то и дело переплетаясь. Это было неприлично, пошло и в высшей степени скандально для ее устоявшегося мира. — Нас приглашают на маскарад в Шёнбрунн, — сказала Наннель, вскрывая конверт ногтем. «Есть же нож для бумаги!» — застонала мысленно Клотильда, но ничего не сказала. Дмитрий изогнул бровь. — Звучит скверно, — проговорил он, отпивая кофе из тоненькой фарфоровой чашки с голубым рисунком охотничьей сцены, — зачем? Наннель посмотрела на него с ироничной улыбкой. — А зачем по-твоему ходят на маскарады? — Не знаю, — ядовито выплюнул Дмитрий, — я на них не хожу. Наннель скривила губы в противной усмешке и по-хулигански облизала ложку из-под вишневого джема. Клотильда в углу позеленела от возмущения. — А я хожу, — усмехнулась Наннель, — а поскольку я теперь замужняя дама, мне, пожалуй, нельзя ходить на них в одиночестве, верно? Дмитрий сощурился. — Не юли, ты меня не заставишь. Наннель закусила губу и решила сменить тактику: умильно округлила глаза и наклонилась через весь стол к мужу, рискуя испачкать пеньюар в посыпке на яблочных тартах в вазочке в центре стола. — Ну пожалуйста, — протянула она, — я не пропускала ни одного сезона. Там весело и, мне кажется, с тобой там будет еще веселее… В конце концов, мы можем уйти в любой момент! Дмитрий посмотрел в умоляющие глаза своей супруги, хитро улыбнулся и страдальчески закатил глаза. — Хорошо, я согласен, но только потому что ты бы всё равно туда пошла, и вся Вена бы потом шепталась, что мы с тобой в ссоре, раз я тебя не сопроводил! Наннель улыбнулась и тут же вернулась на место, как ни в чем ни бывало намазывая джем на свой тост. — Дорогой, поверь, ты не пожалеешь. Я тебе компенсирую все неудобства! — Да? — усмехнулся Дмитрий в чашку, — и как же? — В Шёнбрунне есть замечательный пустой лабиринт с удобнейшими лавочками специально для таких случаев… Клотильда услышав это едва не выронила поднос. Молодая графиня делала своими столичными пошлостями тихую жизнь в Лутц совершенно невыносимой. Когда Дмитрий осознал в полной мере, на что согласился, дав перед напором жены слабину, было уже поздно: Наннель, захваченная ожиданием развлечения, превратила их жизнь на целый месяц в невозможный круговорот с трудом сдерживаемой энергии. Бал-маскарад в Шенбрунне был ежегодным летним праздником в дань традициям имперских времен. Все родовитые аристократические семьи были приглашены туда, но, в отличие от других светских мероприятий такого рода, помимо них приглашения получали еще и люди, не имевшие дворянской крови, но сколотившие капиталы достаточные для того, чтобы здороваться за руку с министрами. Приглашались и знаменитости — кинозвезды, громкие театральные имена и даже писатели. Дмитрий получал приглашения на этот маскарад исправно в течение почти пятнадцати лет, но каждый раз выкидывал их в мусорную корзину, не распечатывая. Не то, что бы он ненавидел балы — он просто считал себя на них неуместным. Собственными глазами видя, как рушится империя, в которой эти балы были обычным делом, и восстанавливая собственными руками по кускам свою несчастную страну, Дмитрий понимал, что не сможет никогда быть частью праздника жизни, который так отчаянно старались не потерять богатеи тех частей бывшей империи, кто не испытал такого страшного горя. Он был бы на маскараде в Шенбрунне черным угрюмым пятном, как смерть на пиру, а потому предпочитал собственноручно избавлять себя от плясок на костях воспоминаний своей молодости, а гостей маскарада — от своего общества. Но он так же мог понять, почему этот треклятый бал был важен для Наннель. До замужества у нее не было ничего, кроме собственного громкого имени, которое она создала трудом, потом, кровью и такими усилиями, что, казалось, в ее сердце ничего не осталось, кроме стремления приумножать свою известность. Приглашение на маскарад в Шенбрунне было для нее мерой высочайшего признания — ощущением, что ее старания, ее разрушенная жизнь и разбитое сердце не были напрасными. Отказаться от этой привычки хоть на год означало для нее забвение. Так уж была устроена логика артиста — если ты не в центре внимания, значит, ты становишься никем. — Послушай, — Наннель так тихо вошла в его кабинет, что Дмитрий не сразу заметил, что она сидела в напротив него кресле уже несколько минут, — кажется, я на тебя надавила… — Поясни, — пробормотал Дмитрий, не отрывая взгляд от бумаг: он никак не мог сосредоточиться, чтобы написать очередной разрешительный документ цыганской общине. Наннель неловко замолчала, и Дмитрий, вздрогнув, окончательно отложил бумаги в сторону. Его жена никогда не была застенчивой, и когда происходило подобное, он знал, что нужно было помочь ей обсудить то, что ее беспокоило. — Ты не хочешь идти на этот чертов маскарад, а я тебя не послушала, — вздохнула Наннель, — я подумала, что, наверное, была слишком эгоистична. У тебя наверняка есть на это причины, и я готова тебе уступить. Это всего лишь развлечение. Черт с ним, я без него спокойно обойдусь… Не беспокойся, я не пойду туда одна, не буду тебя позорить. Дмитрий снисходительно улыбнулся, протянув руку и коснувшись ее ладони кончиками пальцев. — Ты права, это всего лишь развлечение. И я большой дурак, что так отчаянно его избегаю, как чумы. Я понимаю, как оно для тебя важно, хоть это и глупый напыщенный вечер пафоса. Я не имею права отнимать у тебя твои Наннель неверяще посмотрела на него и в ту же секунду так лучезарно улыбнулась, что Дмитрий почувствовал, как нервы сворачивается узлом у него под ребрами. За эту улыбку он готов был идти на все ненавистные балы этого мира. — Какая хоть тема маскарада в этом году? — пытаясь прийти в себя, спросил Дмитрий, утыкаясь взглядом в их переплетенные пальцы, — какие-нибудь феи с шекспировскими героями, как обычно? У премьер-министра, как я правильно помню, всегда было тяжело со вкусом. — Было, — хихикнула Наннель, — до тех пор, пока он не женился! Теперь балом занимается его жена, и, поверь, это гораздо лучше! Дмитрий усмехнулся. — Какое, оказывает, полезное дело — эта ваша женитьба! Наннель театрально закатила глаза. — В этом году тема «античность». Бьюсь об заклад, одних Афродит будет штук пятьдесят! Дмитрий вздохнул. — Как, интересно, предполагается, что гости будут танцевать вальс и котильоны в тогах? Наннель пожала плечами, и Дмитрий устало откинулся на спинку кресла. — Оставляю выбор костюма на тебе. У меня всё равно нет никаких идей и, если честно, времени на раздумья. Наннель вдруг загадочно улыбнулась. — Не беспокойся, дорогой, я уверена, ты оценишь моё остроумие. В назначенный день в парадный зал замка Шёнбрунн, заставив высокопоставленных гостей заохать от неожиданности, вошли, сияя в странно-алом свете бальной залы, две фигуры в черных шелках. Дмитрий, облаченный в черный гимантий с серебряной отделкой, вёл под руку Наннель, от которой с самого выхода из дома не мог оторвать взгляда: струящийся хитон, прикрытый полупрозрачной накидкой, был расшит напоминавшими всполохи дыма серебряными нитями, а ее прическу, уложенную на греческий манер, венчала диадема, украшенная, словно зернами граната, десятками ложных рубинов. Гранатовые «зерна» были и в колье, закрывавшим почти всю ее шею и спускавшемся к низкой линии декольте. Наннель оказалась права — ее остроумию нужно было поставить памятник. И Дмитрий, впервые услышавший об ее идее, так рассмеялся, что подумал, мол, не так уж страшно присутствие на маскараде, если это присутствие осуществится в костюмах Бога и Богини Мёртвых. Ведь, в конечном счете, кем еще могли быть они — хозяева затерянного в горах жуткого готического замка? — Матерь божья! — вскричала с восторгом смешная толстушка в костюме Геры и с лицом жены премьер-министра, — Плунон и Прозерпина! Наконец-то что-то стоящее! Дмитрий довольно оглядел потрясенные лица гостей. Все приглашенные, очевидно, восприняли «античную» тему бала слишком буквально, потому что выглядели словно полное собрание скульптурных шедевров Бернини: белые тоги, хитоны, гимантии, золотые браслеты, посыпанные белилами лица и ужасная, напускная духовность, словно это и не бал был вовсе, а собрание патрициев. Они же с Наннель выглядели совершенным слитком чёрного мрамора, потусторонним явлением, от которого от неожиданности шарахались особо впечатлительные гости. Наннель тем временем явно наслаждалась прикованным к себе вниманием: она была звездой, и эпатировать публику — пусть даже и таким мрачным образом — было не просто ее страстью. Это практически было смыслом ее жизни. — Как это тонко! — рассмеялся директор Венской оперы в костюме Посейдона, с каким-то нелепым трезубцем и фальшивой бородой, уже изрядно подвыпивший и оттого припавший к руке Наннель таким долгим поцелуем, что Дмитрий готов был испепелить его взглядом, — то-то я думал, кого вы мне напоминаете! И точно — Прозерпина! И мрачный Плутон при вас… Теперь всё встает на свои места! — Что же именно встает? — холодно спросил Дмитрий, пытаясь примирить внутри обязанность быть почтительным к формальному начальнику своей жены и нарастающее раздражение от его пьяной болтовни. — То, что вы ее похитили, шкодливый вы повелитель преисподней! — рассмеялся директор так громко, что обернулись несколько пар гостей, — когда фрау Наннель сказала, что выходит замуж за вас, я представил себе, как вы черным угольным облаком засасываете нашу богиню весны в свой мрачный-мрачный край в горах… Дмитрий уже открыл было рот, чтобы поставить зарвавшегося хохмача на место, но Наннель примирительно положила ладонь ему на грудь, выходя чуть вперед. — Между прочим, Прозерпина по легенде сама предпочла остаться в царстве Плутона. И сама съела гранат, чтобы быть с ним всегда. К беседовавшим подошел мужчина в костюме римского патриция, смутно похожий на директора главного департамента государственного банка. — А что, в этой вашей Зубровке растут гранаты? — таким же пьяным голосом спросил он. Дмитрий дернулся было вперед, но мягкая ладонь Наннель все еще лежала на его груди. — Нет, но я нашла чем еще соблазниться. Кое-чем поинтереснее. Дмитрий ожидал, что Наннель вспомнит про растущую в Зубровских Альпах зимнюю вишню, но она вдруг поднялась на мысочки и требовательно поцеловала его в губы на глазах у опешившей толпы. — А тебя не предадут анафеме за такое? — на всякий случай тихо спросил Дмитрий, когда смущенные до крайности почтенные мужчины разошлись, оставив их наконец вдвоем. Наннель посмотрела на него с хитрым блеском в глазах. — Ты забыл, что мой муж Бог Мёртвых? Думаю, мне не страшна анафема! Она усмехнулась, утягивая его к столу с напитками — по хитрому решению хозяйки приема, шампанское и вино наливалось из огромных глиняных сосудов, имитировавших античные вазы. — На самом деле, ты не представляешь, как много в этом всем иронии, — шепнула она Дмитрию, указывая на начинавших собираться на вальс пары, — Плутон и Прозерпина были единственной верной парой в мифологии. А мы с тобой — единственная верная пара во всем этом чертовом дворце. Дмитрий скептически поднял бровь. — Так уж и единственная. — О, поверь, — наннель отпила вина, — это высший свет Вены, здесь все друг с другом спят. — Именно поэтому я ненавижу столицу, — фыркнул Дмитрий, взявшись за свой бокал. — О, да, это абсолютный мир разврата, хуже Олимпа, — Наннель закатила глаза, — Ты бы знал, как долго я отбивалась от внимания тех индюков, которые пытались поддеть нас у входа! Директор оперы и вовсе сделал мне непристойное предложение в день, когда я объявила о дне нашей свадьбы! Дмитрий скрипнул зубами. — Я могу свернуть ему шею прямо сейчас, — процедил он, вопросительно глядя на жену, — только дай мне повод. Наннель примирительно сжала его руку. — О, не беспокойся, они не стоят твоего внимания, — она украдкой поцеловала его в покрытое черным шелком плечо, — они знают свое место. Если я устрою скандал, они потеряют мой голос и свои деньги. И они это знают. А еще, — она наклонилась к самому его уху, — я думаю, они знают, что мой муж вполне может прострелить им их жалкие головы. Все читали газеты после того случая с твоей матерью. Дмитрий хмуро усмехнулся, властно прижав жену к себе за талию. — Иногда полезно иметь криминальное прошлое, даже если ни у кого до сих пор нет о нём никаких доказательств, да? Наннель покорно прижалась к его плечу. — Главное, чтобы никто не узнал, каким очаровательно заботливым ты умеешь быть, когда не хочешь никого укокошить. Дмитрий усмехнулся. — Действительно. Это только твоя прерогатива. Пары вокруг кружились, стараясь не замечать, как расслабленно и вольготно чувствовали себя гости в странных черных одеяниях, глядя на них сквозь свои бокалы. Их выделяла из общей массы странная и очень банальная деталь, если не считать, кончено, костюмов — они были единственной парой, разговаривавшей друг с другом на этом вечере. Кружившиеся в танцы люди молчали, следя за своими шагами, а те, кто не был утянут в круг, разделились на группы по половому признаку: женщины стояли справа, шепчась о чем-то, а мужчины оккупировали угол у панорамных окон, выходящих на торжественный, подобный Версалю, сад при замке. И только чета Дегофф-Унд-Таксис, мрачным черным пятном разрезавшая бальный зал, держалась вместе, тесно склонившись друг к другу и явно посмеиваясь над чем-то, что попадалось им на глаза. — Я вижу своих подруг, — улыбнулась Наннель, помахав куда-то в сторону, — хочу вас познакомить! Дмитрий повернул голову. В толпе белеющих женских туник неожиданно замаячили три серые, удерживаемые на плече изящной фибулой в виде прялки, и принадлежали они трем удивительно похожим друг на друга молодым дамам. В волосах у дам были загадочные диадемы, вместо камней в которых были эмали с изображением желтых глаз. — Это что, Мойры? — хохотнул Дмитрий в свой бокал, и Наннель, хитро прищурившись, потащила его к странной Троице. — Ну хоть кто-то кроме нас пришел из представителей преисподней! — зловеще прошипела графиня, вцепившись в его предплечье. Дмитрий был не в восторге от необходимости знакомства, но приличия обязывали его уступить. Он знал этих женщин — заочно их знали все. Тройняшки-баронессы, проповедницы богемной революции, демонстративно отказавшиеся от родительского дома и жившие во грехе со всеми художниками столицы сразу для того, чтобы писать новаторские романы под шкодливым псевдонимом «Дочери Лилит», не казались Дмитрию слишком уж приятной компанией. Но они были знамениты, их рассказы нравились критикам, их (что было странным) с удовольствием видели в своем кругу министры, и, к тому же, они явно были людьми, с которыми у Наннель были общие приятные воспоминания и наверняка какие-то женские секреты, поэтому Дмитрий постарался выказать минимум пренебрежения, когда Наннель представила ему трех совершенно одинаковых, потрёпанных жизнью молодых дам с абсолютным выражением распутства и циничной беспринципности на лице. — Боже, Наннель, он и вправду так адски красив, как ты рассказывала, — протянула одна из «мойр», уставившись похотливым взглядом на Дмитрия. Наннель, к его огромному удивлению, ни капли ни смутилась. — Не пытайся смутить моего мужа, он прекрасно знает, насколько хорош! И Дмитрий был бесконечно благодарен ей за то, что, несмотря на прорезавшийся ненавистный ему столичный, жеманный говор и раздражающий тонкий голосок, Наннель очень нежно сжала в складках гимантия его руку. «Мойры» засмеялись — жутким, хлопающим смехом, будто змеи захлебывались ядом. — Ты давно у нас не бывала, — вздохнула та, что стояла посередине, — граф, это всё вы виноваты? Вы не отпускаете нашу чудесную певчую соловушку в столицу, к старым подругам? Заперли в башне? У вас же наверняка в этом вашем замке должна быть башня, мы видели на свадебных фото в газете! Дмитрий вдруг почувствовал, как та маска светскости и вежливости, которую он изо всех сил старался сдерживать, крошится от разъедающего его уши скрежета женского голоса. — Нет, не в башне, — абсолютно серьезно проговорил он, — приковал к спинке кровати и со свадьбы не выпускаю из спальни. Вот, вывез проветриться, а то совсем слабо стонать стала. И властно притянул жену к себе за талию. «Мойры» ошарашено замолчали, переглядываясь, и вдруг разразились таким хохотом, что у графа заложило уши. — Браво, браво! — визжали они, — Наннель, детка, теперь мы понимаем, почему ты вышла замуж! Такой темперамент! Мы пылаем, граф, пылаем! Мы в совершеннейшем восторге! И, не прекращая хохотать, они, распрощавшись, удалились к столу с напитками. Дмитрий скривил губы. — Я надеюсь, они поняли, что я пошутил? Наннель, почти висящая у него в руках и явно давящаяся смехом, с трудом покачала головой. — Не уверена. Думаю, тебе обеспечена слава жуткого брутального зверюги, который обманом затащил меня под венец и теперь пользует день и ночь с перерывом на государственный бал! Дмитрий невольно прыснул. — Прозерпине тоже никто не верил, что она счастлива с Плутоном, знаешь ли, — он поднял ладонь и ласково убрал прядь рыжих волос Наннель за ухо, — в половина трактовок этой легенды написано, что злой и жестокий бог мертвых похитил ее и насиловал все те полгода, пока она находилась в его царстве. Наннель криво усмехнулась. — Думаю, трактовщики не очень отдавали себе отчет в том, что изнасилование может приносить удовольствие, — она очень близко наклонилась к его губам, — если оно заранее спланировано, оговорено и сопровождается фразой «Я остановлюсь сразу, если ты скажешь, что что-то не так». Дмитрий вторил ее усмешке. — Если бы люди и боги умели разговаривать между собой, этот мир был бы намного добрее. Наннель хотела было сказать что-то приободряющее — речь Дмитрия чем-то тронула ее, — как вдруг будто из-под земли материализовалось нечто розовое, невероятно сверкающее и такое нежное, что Дмитрию показалось, будто его окунули в миску с пудингом. — Фрау Наннель! Герр Дмитрий! — пролепетало розовое нечто голосом Кристины, — как вы замечательно выглядите! Я хотела сказать… Это так эпатажно! Потрясающе! Девочка почти светилась изнутри, пожирая глазами знакомую пару так откровенно, что Дмитрий почти смутился. — Спасибо, моя прекрасная, — нежно улыбнулась Наннель, по-матерински потрепав девочку по щеке, — а кто ты сегодня? Нимфа? Афродита? — Нет, — засмущалась Кристина, — я Кора, богиня Весны! Видите, у меня даже есть цветочки! Дмитрий покосился на длинную темную косу, усыпанную мелкими восковыми бутонами и почувствовал, как его распирает нервный смех. Корой звали Прозерпину до того, как она спустилась в царство Плутона. Кристина так хотела быть похожей на Наннель, что неосознанно выбрала образ, существовавший неразделимо с образом ее кумира. — Вот так встреча, Дмитрий, — громыхнуло где-то позади девочки, и Дмитрий вздрогнул. Карл фон Хеемстра, кудрявый блондин с очаровательной улыбкой, приближался к ним, властно укладывая широкие ладони своей смущенной дочери на плечи. — Здравствуй, — коротко улыбнулся Дмитрий, — не ожидал тебя здесь встретить. Дмитрий лгал — именно Карла он ожидал бы видеть на этом балу в первую очередь. Этот очаровательный столичный красавец, любимец женщин и завсегдатай театров, был его парадоксальным другом, как, наверное, ангел может быть другом демона, а свет — другом тьмы. Они почти не расставались с университете, став настолько закадычной парой друзей, что одно время делили одну комнату и — что греха таить — одних женщин. На пресловутый маскарад в Шенбрунне, еще до войны, — тот маскарад, на котором еще не отпечаталось горе, — они тоже ходили вместе, вплоть до того момента, как Карл, к началу 1913 года имевший десяток разных любовниц в неделю, сообщил своему лучшему другу, что женится на девушке, которую ему подобрали родители. Женился, сбрил свои смешные усы, и с тех пор потерялся для Дмитрия, как друг, навсегда. Женатая жизнь не позволяла им как раньше творить юношеские безумства, болтать о философии часами и пить абсент литрами. И Дмитрий, потерявший эти аспекты жизни и вынужденный сидеть в скучных розовых гостиных с вышитыми подушками в присутствии его скучной молчаливой жены, понял, что не было у них никакой дружбы вовсе — так, глупое товарищество, основанное на одной лишь беспечности молодости. С тех пор прошло двадцать лет, они оба сильно изменились, но Дмитрию все еще странно было смотреть теперь на этого солидного, всё еще очаровательного мужчину в дурацкой тоге и золотом венке, на молодую красавицу в его руках и понимать, что эта девочка, родившаяся, когда Дмитрию самому было двадцать, теперь была чертовски привлекательна для мужчин. Для таких же испорченных мужчин, каким был ее отец, приводивший в их с Дмитрием квартиру по две или три шлюхи разом. — Я рад наконец-то познакомиться с твоей женой, друг мой, — продолжал ослепительно улыбаться господин фон Хеемстра, потянувшись поцелуем к руке Наннель, — я двадцать лет ждал, чтобы увидеть твою фотографию в свадебной колонке «Вестника»! Хотя, признаться, я совершенно не ожидал, что ты за двадцать лет не изменишь своим привычкам! — О чем это ты? — Дмитрий напрягся. — Ты всегда любил актрис, друг мой, — не прекращал улыбаться Карл, — ах, были времена… Приятно видеть, что ты не изменяешь приверженности богеме! Слово «богема» прозвучало в его устах так хлестко и многозначительно гадко, что Дмитрий непроизвольно сжал кулаки — это было оскорбление, хоть и завуалированное, но направленное на его женщину. Все прекрасно понимали это глупое слово «актрисы» — эвфемизм проституткам во все времена, если это слово произносил мужчина. Кристина, слишком увлеченная разглядыванием колье на шее Наннель, совершенно ничего не слышала, и Дмитрий уже хотел попросить «друга» отослать дочь подальше, чтобы поговорить по-мужски, но Наннель вдруг чуть вышла вперед, снова успокаивающе положив ладонь на его гневно вздымающуюся грудь. — О, неужели? — ядовито ухмыльнулась она, — Что же, тогда я могу лишь восхищаться! Если мой любимый муж и в юности выбирал тех актрис, кому сам канцлер вручал почетный знак отличия за достижения в сфере искусства, я им очень горжусь! Насколько же он был прекрасен в свои двадцать, Герр Карл? Расскажите мне! Фон Хеемстра чуть сжался, не сумев ничего ответить грозному напору этой хрупкой женщины, закрывшей собой мужа, как щит. Улыбка на его губах дрогнула и померкла, из очаровательной превратившись в натянутую. Дмитрий, наблюдавший сцену, искренне ликовал: Наннель вцепилась в надменного хлыща своими острыми клыками и не планировала выпускать, пока тот при ней не истек бы кровью. Казалось, еще один шаг, и широкая улыбка графини превратилась бы в свирепую волчью пасть. — Думаю, Дмитрий справится с этим рассказом сам, — судорожно проговорил Карл, сжимая плечи Кристины сильнее, — нам уже пора, не хочу заставлять жену ждать. Раз был повидаться, Дмитрий. Надеюсь, увидимся в этом сезоне! — Надеюсь, что нет, — прошептал Дмитрий, когда фон Хеемстра скрылся в толпе, уволакивая с собой так ничего и не понявшую милую Кристину. Он вздохнул, положив ладони Наннель на предплечья и мягко погладив их. Наннель положила свои ладони поверх его, чуть отклонившись чтобы чувствовать спиной его сильную грудь. — Знаешь, что? — устало сказала она, — У нас с тобой отвратительные друзья. Дмитрий хмуро усмехнулся. — Не хочу тебе напоминать о поговорке «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Наннель развернулась в его руках и небрежно поправила свою гранатовую тиару. — Интересно, автор этой теории был в курсе, что другом Христа был Иуда? Дмитрий мерзко хихикнул, притягивая Наннель ближе к себе. — У всех бывают осечки, — проговорил он, предлагая даме локоть, — между прочим, становится скучновато. Божественная Прозерпина, могу ли я вас похитить из этого развеселого царства куда-нибудь, где помрачнее? Наннель фыркнула. — Кристину будешь похищать! Она у нас, вроде как, девственная Кора. А я, дорогой, уже в том прекрасном положении Царицы Мёртвых, что могу следовать за своим мужем самостоятельно! Дмитрий довольно улыбнулся, погладив Наннель по плечу. — Приятно иметь дело с настоящей Царицей! Сад Шенбрунна, знаменитый своими фонтанами и лабиринтами, постепенно тонул в ночи, и редкие парочки, сбежавшие из шумной бальной залы, никому не мешали, разбредаясь по огромной территории, освещенной жалкой парой газовых «лун». Дмитрий взял Наннель за руку. — Боже, наконец-то я могу трогать тебя и не думать о том, что могут подумать люди, — наигранно простонал он, ожидаемо получив от жены тычок под ребра. Наннель устало вздохнула, обвив свободной рукой его предплечье и почти повиснув на нём. — Я так устала, — пробормотала она, — но, думаю, миссия по эпатированию толпы сегодня выполнена на отлично! — Всегда знал, что мы приехали сюда не для развлечения, — усмехнулся Дмитрий. Наннель пожала плечами. — Я питаюсь этим, — попыталась объяснить она, с трудом подбирая слова, — это как быть вампиром, только испытывать не жажду крови, а жажду внимания. Думаю, с этим живут все артисты. Я должна подпитывать свою энергию тем, что взбаламучиваю покой этой проклятой публики. Да, я их ненавижу, но мне становится физически легче от осознания, что половина из этих мужчин хочет уложить меня на ближайшую горизонтальную поверхность, а половина из женщин будет еще неделю обсуждать скандальность моего костюма. Дмитрий медленно кивнул, уводя ее глубже в зеленые коридоры лабиринта. В сумраке ночи он казался почти черным. — Я знаю, поэтому и согласился поехать с тобой, — сказал он, поглаживая ее пальцы, — не могу сказать, что полностью понимаю тебя, но я представляю, что ты чувствуешь. Я не испытывал иллюзий, когда собирался провести всю жизнь с актрисой. Наннель тепло улыбнулась, услышав из уст своего мужа слишком романтичные для него, и потому прозвучавшие слишком глухо, слова и, остановившись, прикоснулась ладонями к его лицу. — Тем более, — продолжил Дмитрий, притянув жену ближе к себе в объятиях, — в нашу первую встречу ты пыталась «сожрать» и меня тоже. — А что мне оставалось делать? — прыснула Наннель, — одинокий красивый мужчина сидел передо мной и совершенно не реагировал на мой флирт! Это выглядело очень «аппетитно»! Дмитрий усмехнулся, увлекая жену на неожиданно материализовавшуюся в углублении стены лабиринта мраморную лавочку. — Так это, выходит, ты меня соблазнила? — улыбнулся он, ткнувшись носом в ее щеку, — а я поддался искушению! Наннель обвила руками его шею. — Нет, это ты меня соблазнил, — шепнула она, — я рассчитывала на глупый курортный роман, а ты неожиданно оказался умным собеседником, который не считал, что с женщинами можно разговаривать только о погоде. Ты был язвительный, в меру противный, циничный и умел рассуждать о немецкой философии. Рассудительный, красивый мужчина, который готов разговаривать с тобой день напролет на стаканчиком виски… Я и надеяться не могла на такую роскошь. Дмитрий ласково погладил ее по спине. — Как мало нужно женщине для счастья, оказывается. Всего лишь тот, с кем можно язвительно поболтать. Наннель вздохнула. — Я двадцать восемь лет была лишена такой возможности, так что ты не представляешь, каким наслаждением были наши витиеватые пикировки в «Гранд Будапеште». Дмитрий чуть отстранился, заглядывая ей в глаза. — Для меня тоже. — Я думала, у мужчин нет проблем с умными беседами, — попыталась пошутить Наннель, но смех вышел грустный. Дмитрий потерся носом о ее скулу. — Мужчины гораздо глупее, чем ты думаешь. Их тоже интересуют крайне приземленные вещи: женщины, ставки и иногда лошади. А еще они до отвратительного восторженные. Им обязательно нужно что-то защищать и на что-то нападать, такая уж у них природа. Так что встретить человека с таким потрясающим здоровым цинизмом, как у тебя, который бы не брызгал слюной по поводу политической обстановки ли, очередной ли спортивной игры, человека, который искренне смеялся над моими шутками о Шопенгауэре и составлял такие остроумные ответы, что мне хотелось смеяться в голос, было подарком судьбы. Я тоже не надеялся быть понятым в этой жизни. Наннель во все глаза смотрела на мужа, и чувствовала, как сердце у нее под ребрами окутывает привычная, теплая нежность. — Как повезло, что мы встретились, — усмехнулась она ласково, прижимаясь губами к краешку его губ, — иначе такие отвратительные циники, как мы, однажды поплатились бы за свое всезнайство. — Чем это? — фыркнул Дмитрий, потянувшись к фибуле на плече Наннель. — Например, — выдохнула она, ощущая, как летняя прохлада огладила ее обнажившиеся плечи, — вечным одиночеством. Они целовались, осторожно касаясь языками губ, очень медленно, будто в очередной раз пробуя друг друга на вкус. Они знали привычки и пристрастия друг друга уже до страшного точно, и, когда Дмитрий чуть прикусил нижнюю губу жены, тут же зализывая место укуса, Наннель улыбнулась — она знала, что после такого он обязательно углубит поцелуй, а она обязательно обнимет его за шею, подаваясь ближе. Наннель обожала целоваться — вернее, обожала целоваться с Дмитрием, который поначалу говорил ей с тенью смущения, что ненавидит этот «обмен слюнями». Но потом они начали разговаривать в постели, делиться своими страхами, и Дмитрий не заметил, как спустя месяцы уже сам тянулся к Наннель, когда они оставались, наконец, наедине. Дмитрий, углубив поцелуй, потянулся и запустил руку под длинный женский хитон. Наннель одобрительно замычала, усаживаясь удобнее, закинув ногу ему на колено и чувствуя, как упирается бедром в его возбуждение. — А если кто-то пройдёт? — игриво спросила она, зеркальным жестом проникая рукой под его одежды и с удовлетворениям слыша приглушенный стон. — И что они подумают? — усмехнулся Дмитрий, ощущая, как нетерпеливо Наннель насаживается на его пальцы, — «О боже, какой скандал, законные муж и жена занимаются тем, чем обычно занимаются в браке?». Действительно, нонсенс. Наннель застонала, кусая расплывшиеся в улыбке губы и вызывая у Дмитрия ответный стон, сильно сжав ладонь у него под хитоном. — Я думаю, для них уже шок, что мы с тобой ладим, — она провела ногтем по особо чувствительной венке, — никто не привык к любви в браке. — Какое аккуратное слово ты подобрала, — прошипел Дмитрий, сгибая пальцы и учащая движения, заставив Наннель мелко задрожать, — да, мы отлично «ладим», дорогая. Даже слишком. Наннель держалась, закусив губу в немом крике, и Дмитрий почувствовал, как мелко сокращаются внутри ее мышцы. Она изогнулась всем телом, повиснув в его руках, но через секунду вдруг подняла на мужа хищную улыбку. Дмитрий ничего не успел сказать, как вдруг Наннель сползла со скамейки вниз, скрываясь под складками его хитона. — Не хочется запачкать такой замечательный черный шелк, — загадочно произнесла она, повторив те движения, что делала рукой, языком, и Дмитрий на секунду забыл, как дышать. Когда всё закончилось — слишком быстро, как показалось разгоряченному Дмитрию, — и Наннель выбралась из-под его хитона, развратно вытирая губы тыльной стороной ладони, он невольно широко улыбнулся, привлекая ее к себе на колени. — Если бы эти почтенные снобы знали, каким увлекательным может быть брак, их мир наверняка бы пошел трещинами, — усмехнулся он, утягивая жену в поцелуй. Наннель утомленно закинула руки ему на плечи. — Пусть остаются в своем неведении, — выдохнула она ему в губы, — если бы жёны всех этих министров узнали, чего на самом деле хотят их мужья, думаю, в стране участились бы случаи смерти о сердечных приступов. — Значит, будем владеть этим знанием единолично, в одиночестве, — улыбнулся Дмитрий. Наннель игриво погладила его по щеке. — Хоть в одном вечном одиночестве мы будем вместе.