* * *
Андрей устало массировал виски в тишине и темноте кухни: старался без нужды даже ночника здесь не зажигать, Алиса реагировала на малейшие вспышки света и тут же принималась капризничать, а, значит, Агате снова не спать. Она и так уматывается почище, чем он на гастролях. Вот только от ее работы есть хоть какой-то прок. И даже очень большой — она воспитывает их ребенка. А с его гастролей выхлоп почти смешной. Впрочем, в последние месяцы появилось хоть что-то, теперь он может платить людям зарплату не из роялти за Короля и шута. Теперь КняZz начал отбивать собственное существование, и ощущение, что все не зря, появилось, наконец, и у фанатов — пресловутая князевская дружина тоже поначалу сомневалась в правильности его решения. Андрей периодически натыкался на споры под видео: ребята искренне за него переживали, твердили, что Горшок просто утопит его проект, что надо было запретить тому использовать общий бренд или хотя бы по-умному разделить песни. Что все это несправедливо, и Князь по миру пойдет с этим аттракционом неслыханной щедрости. А теперь вот все чаще слышались голоса, что, дескать, все правильно сделал, так и надо было, пусть Горшок тухнет со своим Тоддом, туда и так ходят совсем уж отбитые фанатики… Но и у этих фанатиков в ответ всегда находился железобетонный аргумент: музыку Князь делать не умеет. Мало ее написать, надо суметь все это аранжировать так, чтобы стыдно за конечный продукт не было. А сам Андро всегда был поэтом, художником… да кем угодно, только не музыкантом. А теперь вот от него берут и требуют всех умений сразу. Горшку достаточно было просто фронтменить со своими иглами на башке, а ты текст подавай годный, и обложку хорошо отрисованную, и музло цепляющее, да и спродюсируй так, чтоб не подкопаешься, а затем спой! И чтоб не хуже, чем у КиШ! А если хуже, то все, на тебя вешают ярлык бездаря, выезжавшего за счет великого музыкального гения. — Гений, бля… — бормотал Андрей, со злостью сжимая кулаки, но отчаянно контролируя себя, чтобы только не впечатать их в стену и не разбудить жену с дочкой. — Ребята, на дворе 2013 год. Вы хоть что-нибудь кроме тупого нашего русского рока слышали вообще? Идите Misfits послушайте, эксперты музыкальные! Просветитесь, у кого ваш любимый Горшок спер все музыкальные идеи, и заткнитесь уже, наконец! Ради бога, заткнитесь! Вам предлагают в кои-то веки что-то свое, оригинальное, ни у кого не попертое. Пусть неидеальное, плоховато скроенное местам, но, сука, свое! Или вам так нравится Запад в русском переводе слушать? А зачем вам тогда перевод вообще? Настоящие меломаны вообще все поглощают исключительно в оригинале. Смитов, а не Кино, Кьюр, а не Агату, Дилана, а не Аквариум, Раммштайн, а не Алису, Оазис и Блюр, а не Би-2 со Сплином, Айрон Мейден, а не Арию, Мисфитс, сука, а не Короля и шута, ушлепки вы недоделанные! Все эти два года злость Андрея никак не находила себе выхода, но лишь бесконечно подпитывалась от фанатской критики и ворчания. Миха тоже постоянно подбрасывал дровишек, не давая утихнуть пламени осознания верности предпринятого шага: из Короля и шута следовало уйти, хотя бы чтоб узнать о себе всю ту «правду», что напридумывали величавшие себя фанатами. Им подарили целый огромный сказочный мир, а они потоптались по нему, разгромили, казнили населявших его персонажей, а кого-то тупо угнали в рабство и теперь радостные вещают, как у них все в шоколаде. Агата выползла из спальни в районе часа ночи. Она старалась не пропускать этих заветных минут вместе с мужем, когда Алиска уже уснула, а сами они еще держатся и могут прободрствовать пару часиков, пока и их не вырубит беспощадный анестезиолог Морфей. — Как прошли Окна? — она плотно прикрыла дверь и все же включила свет. — Миха не бузил. Даже обнялись и немного пообщались, — Князь пожал плечами, словно все это не имело уже для него никакого значения. — Как он? — Паршиво, — скривился Андрей. — Если честно, меня к нему Леня подтащил. Нашептал, что тому недолго осталось. Попрощайся, говорит, а то потом жалеть будешь. — Попрощался? — голос жены, как всегда, звучал нейтрально, почти даже холодно, но Андрей давно привык к такой ее манере: заинтересованность Агата проявляла как угодно, но только не интонацией, такова уж была ее хрустальная натура. — Да он поди еще всех нас переживет. Хотя выглядит, конечно, так себе. Вены все в синяках, лицо опухшее. Но я ему больше не помощник. Мне его жаль, но тащить его и дальше на своем горбу я не намерен. А то послушать это фанатье, так у нас все люди делятся на две касты: мрачных гениев, которым позволено все вплоть до уголовщины, и их бездарных подмастерьев, обязанных до конца дней им зад подтирать, а то они сами с такой сложной задачей не справятся и помрут еще ненароком, засунув вилку себе в жопу вместо рта! Да ну их к черту, давай лучше ужинать, — и больше в ту ночь они эту тему не поднимали. 19 июля начался как обычный день. Ничем не примечательный. Агата уехала на съемки, оставив отца с дочкой вдвоем. Вернулась к уже остывшему ужину: Андрей спал, распластавшись на полу, рядом копошилась со своими игрушками Алиска. В квартире царили тишина и умиротворение. Мужа Агата будить не стала, тихонько отнесла ребенка в кроватку, где та моментально отключилась, потом собрала игрушки, отправилась разогревать ужин. День был сложный и очень нервный. Хорошо бы, если бы Андрей еще немного поспал, пока она не придумает, как сообщить ему не самую приятную в его жизни новость. Агата и сама узнала ее совершенно случайно. Сами виновники торжества никогда бы не почесались сообщить об этом лично: в последние два года Князев с семьей воспринимался ими уже даже и не врагом, а просто незнакомцем. Проговорились артисты на площадке. У кого-то, как обычно, нашелся друг, а у того другой друг и так по цепочке до Лехи Горшенева, которого, дескать, сегодня Михина жена довела до истерики своими воплями. Супруги крупно поссорились, и та уехала, забрав Сашеньку. А через несколько часов вернулась за вещами, застав Миху в ужасном состоянии: тот едва плелся по дому, держась за грудь, еще шаг — и упадет, привет, инфаркт, инсульт, кома и летальный исход. А потом памятник, граффити, громкие речи на могиле. Приедь она хоть на час попозже, и все выше названное стало бы реальностью. Но пробок на шоссе не было, и домчала она вмиг, да и скорая вовремя подоспела, констатировала инфаркт, увезла на госпитализацию. А виноваты теперь во всем этом были буквально все, кроме самой святой Ольги: брат, родители, Князь, его семья, музыканты КиШ, наконец. И вот она теперь обзванивала всех по очереди с истеричными воплями, как все они довели ее Мишеньку. Саша, дескать, чуть отца не лишилась, а вы, ироды… Ну и далее по тексту. Алла бы и сама Агате обо всем рассказала, но потом, когда проблема подрассосалась. Только вот Оля успела наделать шуму, и теперь вся околомузыкальная тусовка гудела на тему инфаркта Горшка, а тот ведь даже в критическом состоянии не был. Замалчивать эту новость Агата тоже не собиралась: пусть уж муж сам разбирается, нужно ему такое знать или нет, имеет эта информация цену или отправить ее в мусор. Андрей, как ни странно, отреагировал довольно спокойно. — Этого следовало ожидать, — и налил себе чаю. — Я же рассказывал тебе, что на Окнах он уже выглядел паршиво. Хорошо, что Оля вовремя подоспела. Еще нам только образа святого мученика Горшка не хватало для полного счастья. Фраза прозвучала почти даже жестоко, но Агата не посмела и в мыслях осудить мужа, учитывая все, через что ему пришлось пройти в эти чертовы два года. Умри Горшок сейчас, Андрею бы точно не отмыться от клейма убийцы, предателя, завистника, прихлебателя и Сальери. — В больницу поедешь? — буднично поинтересовалась она. — Ну он же не при смерти. А лишний раз ядом его захлебываться не хочу. — Фанаты не одобрят, — покачала жена головой. — Бессердечным назовут. Князь нахмурился. Жалости к Горшку он не испытывал. Желания еще раз увидеться с ним — тем более. Да, в последние месяцы отношения их более-менее выровнялись, Миха перестал нести совсем уж очевидную ахинею и поливать бывшего друга откровенной грязью, но былого тепла, былых многочасовых разговоров за вискарем не вернуть. В их отношениях пропало главное — доверие, желание делиться без страха получить обухом по голове. А без этого все разговоры, все визиты в больницу не имели никакого смысла и были не нужны им обоим. Идти туда ради фанатов, а на выходе сделать селфи и выложить вконтактике, чтобы Маша из Урюпинска умилилась? Да пошло оно все. Такой сиропной выспренной фальши ни Горшок, ни Король и шут уж точно не заслужили. Не ради пиара они дружили все эти годы. Не ради пиара пьяные по гостиницам и поездам рубили за философию и мифологию, за анархию и демократию. Уж если идти в больницу, так с открытым сердцем и желанием все простить и примириться. Но ничего подобного Андрей в себе не ощущал. Вот если бы Горшок умер, вероятно, для Князя наступили бы черные времена тоски, ностальгии, сожаления об упущенных возможностях. Но нельзя жить в постоянном страхе смерти и поступать против собственной своей теперешней воли, чтобы потом не дай Ктулху ни о чем не пожалеть. И поэтому Андрей никуда не пошел, закономерно получив от фанатиков гору обвинений. Даже завалящей смс не написал, не позвонил. Попал в больницу, всякое бывает. Тем более, что через неделю Миху уже выписали. Поди опять возьмется за старое. Не жилец он скорее всего, и тут уж никакие посещения ничего не изменят. Сколько своего личного времени, сил — и физических, и душевных — угрохал Князь на его передозы! И не сосчитать. А что в результате? Миха как кололся, так и продолжает этим заниматься. Ни жена, ни ребенок остановить не смогли. Ни друзья, ни родители, ни дело всей жизни — музыка. Ни даже страх смерти. Хочет раньше времени загреметь на тот свет — да вперед. Вряд ли у кого-то хватит сил удержать его. Фанаты, разумеется, обвинили Князя — бросил друга, предал, свои мелкие амбиции поставил выше дружбы. А должен был осознать свою серость и незначительность и поставить ее на службу гению. Это кто у нас там гений-то? Человек, написавший музыку к Леснику? Вы это серьезно, ребятки? У меня для вас очень плохие новости: для начала пойдите хоть Бетховена послушайте, чтобы понять, что такое гениальность, а потом задвигайте про наличие ее у Михи. Все эти речи вызывали у Князя только приступы злости и ненависти к Горшку, который хоть сам и не имел никакого отношения к этим выплескам фанатской тупости, но так или иначе все же породил пресловутый приход своим поповством. Это ведь он пару лет назад на каждому углу кричал, что Князь для группы никто. Фанаты усвоили, поверили и вооружились этим знанием. На свежих фотках Горшок выглядел совсем уж бледным, похудевшим, но, кажется, более вменяемым, чем на пресловутом интервью с топориком, которое он давал полгода назад. Говорил связно, про Князя не сказал вообще ничего, во взгляде сквозила тоска и безысходность. По слухам, нового материала у группы не было, а Тодд Михе осточертел. Он сам оказался заложником собственной придури: побежал на поводу у очередной бредовой идеи и потерял соавтора, творить без которого теперь совсем не получалось. Бог с ними с текстами, что-нибудь бы придумали, но не писалась даже музыка. А это было совсем уж хреново. Прошло еще несколько месяцев. Андрей выпустил очередной альбом, а Тодд закрыли. Горшок во всех интервью упорно переваливал роль на младшего брата, но тот сходу категорически отказался, а ставить спектакль заново с новыми артистами и музыкантами никому не было интересно — публика шла исключительно на Короля и шута. Все вернулось на круги своя. Группа катала концерты, периодически меняя программу, но о новом материале даже речь не шла. Миха психовал, продолжал колоться, но отец теперь строго следил за состоянием его здоровья. Жизнь вошла в какую-то мерзкую колею, которая бесила уже всех до единого, даже некоторых фанатов. Сообщение в ватсап пришло ночью, когда Князь почти уже отрубился. Спустя год после пресловутой госпитализации и выявления проблем с сердцем. «Спишь?» «Да» и улыбающийся смайлик. «Я только что музло написал. Ща, погодь, на голосовуху запишу». Минуты через три прилетело аудиосообщение. Звук был отвратительный — шипящий, щелкающий. У Михиного телефона явно наблюдались проблемы с микрофоном, но мелодия отчетливо проступала даже сквозь несовершенства техники, подкрепляемая мощной Михиной рыбой в его привычной манере — под английское произношение. «Ну молодец», — аккуратно ответил Князь. Не то, чтобы мелодия шибко ему понравилась, но и отторжения не вызвала. Будь они до сих пор вместе, он бы, пожалуй, взялся и текст к ней написать. «Альбом готовите? Мих, телефон смени, микрофон у тебя пердит, половину нот не разобрать». «Реника подключил по полной. Он у меня и тексты теперь пишет. Пыхтим! Чо, думаешь, айфон стоит взять? Я не шарю в этом, ты ж знаешь». «Ну Самсунг хотя бы, а не это копеечное говно. Ты же так и не сменил его с тех пор?» — сердце Князя екнуло, пока он набирал этот текст. «Та пора» трехлетней давности казалась теперь чем-то настолько далеким прошлым, что аж страшно делалось. «Магия Калиостро — отстой». «Рад, что ты не меняешься, Мих» — смеющийся смайлик. «А музло чего прислал? Решил поделиться хорошим материалом со старым бесталанным другом?» «Иди к черту, Андро!» «И тебе спокойной ночи. Телефон смени, а то следующее музло слушать не буду». «НАХЕР ИДИ!» Отвечать Князь ничего не стал, только про себя оглушительно расхохотался, изо всех сил зажимая рот ладонью. Мириться Миха совершенно не умел. У него уже была как-то попытка за несколько месяцев до Окон, но тогда это выглядело как игра в одни ворота: он вещал про Тодда, про Гамлета, про кучу других идей и совсем не интересовался, что там у него, Андрея. Не поинтересовался и сейчас, нахамил даже, но Князь отчего-то засыпал с теплым чувством. Горшок замолчал и больше не давал о себе знать, и Андрей от скуки несколько раз проиграл ту дурацкую шипящую голосовуху. Мелодия хоть и не впечатлила, но крепко засела у него в голове. Он несколько дней подряд просто ходил и напевал ее, а потом и сам не заметил, как начал петь уже с текстом, который рождался буквально на ходу без малейших усилий. Очередная детская сказочка, как сказал бы Миха. Страшилка про любовь вурдалака и утопленницы: одна обречена навеки жить под водой, а второго жажда крови вечно гонит на поиски новых жертв с живой теплой кровью. Она хочет утопить его, чтобы им навсегда остаться вместе, а он бессмертен и не погибает. Трагичная какая-то дурость без очевидного финала: оба как страдали, так и продолжают страдать, выхода у ситуации нет. Вампир опустошает селение за селением в поисках новой возлюбленной, которую он мог бы обратить, утопленница тянет на дно лодки, ища нового суженого. Но в конце они вновь встречаются на берегу реки, чтобы опять хоть недолго побыть вместе. История Князю не шибко понравилась, зато идеально легла на музыку. Пришлось даже наиграть ее на гитаре, параллельно выкрикивая слова и корча максимально уморительные рожи, чтобы в ней чувствовалось меньше трагизма. А потом он скинул видео Горшку — спустя ровно три недели после их короткого диалога в ватсапе — и сопроводил фразой: «Можешь выкинуть это на помойку, но текст родился сам собой, я не успокоился, пока не написал его. Просто тебе поржать». Миха ответил практически сразу, едва успев послушать получившуюся песню: «Вурдалак и утопленница? Бляха муха, Князь, ты жжешь!» и куча ржущих смайлов. «Я, кстати, телефон новый купил. Самсунг. Зацени звук» — и снова напел какую-то рыбу, на этот раз без гитары. В ту же секунду Андрея словно прошило, и он пропел ту же мелодию, но уже с текстом — буквально пара строк, ничего эдакого, про шута-зомби. Горшок хохотал как полоумный. Потом напел мелодию дальше — уже до конца, Князь буквально сходу дописал на нее текст. Они веселились всю ночь, Андрею даже пришлось спрятаться на балкон, чтобы не будить девчонок. Миха перестал отвечать в районе пяти утра — скорее всего просто отрубился, как это всегда раньше и происходило. Князь тихонько лег под бок к Агате и заснул, решив днем подправить текст про шута-зомби. Идея ему понравилась, и она вполне неплохо ложилась на одну из его мелодий. Как раз сгодится для следующего альбома. Через пару дней он решил показать ее Горшку — скинул в ватсап аудиосообщение: «Для следующего альбома пригодится! Наш с тобой треп не прошел даром. Спасибо, что навел меня на тот текст». Горшок странно долго молчал, потом брякнул: «Значит, хочешь забрать ее себе?» «В смысле? Ну я текст накидал тогда, вроде неплохой вышел: шут-зомбак. Так как тебе песня?» «С моим музлом круче вышло!» «Ну так то твое. Что я с твоим музлом буду делать? Покупать его у тебя что ли?» «Давай я у тебя текст выкуплю что ли. И тот про вурдалака тоже. Сколько возьмешь? Чо там надо-то для этого? Договор, то-се?» Больше переписываться смысла не было. Руки Андрея мелко затряслись, когда он пытался ткнуть в значок трубки, чтобы поговорить с Михой уже нормально, голосом. На том конце несуществующего провода Горшок явно бухал, это его состояние Князь мог распознать по паре звуков — настолько привык наблюдать его в самых разных видах на протяжении их 23-летней дружбы. — Мих, ты опять бухаешь? — с горечью в голосе выдал он. — Ну дык новый альбом пишется. Отмечаю ж! — Много написалось? — Ну вот две песни уже есть как минимум. Так чо там с текстами-то? Продашь? — Так отдам. Если авторство укажешь как положено, — в ту секунду ему не было жалко расставаться с такими хорошими текстами. Тут назревало что-то куда более важное. Горшок промолчал. Наверняка придется объясняться с фанатами, с чего вдруг он снова вздумал петь князевские сказочки, которые еще пару лет назад вовсю хаял, планируя навсегда отойти от них в мир историзма и анархии. А, значит, придется признаваться, что они с Князем больше не на ножах. Андрей понимал, что это Горшку дастся тяжелее всего, поэтому углубляться в тему не стал, решив немного разрядить атмосферу. — Подумай, в общем. Я не тороплю. У меня только-только альбом вышел, до следующего времени еще вагон. Но вот музло бы я у тебя взял. Поделишься, может? Авторство и роялти — все обещаю. — Да дохера наработок! — сразу засуетился Горшок. — Вагон просто! Я в последнее время строчу как проклятый. Реник помогает. Забеги как-нибудь, поделюсь. Да хоть штук десять бери, мне не жалко! — идея привела его в странный экстаз. — Забились. Могу хоть завтра подрулить. Из жратвы захватить чего-нибудь? — Ну это… Джека Дэниэлса возьми что ль… — Сорян, Мих, тут я пас. Я и сам завязал, и тебя поить не намерен. И вообще завязывать пора. Тебе мало прошлогоднего эпизода было? — Ладно, разберемся. Подваливай, я жду. Князь набрал колбасы, фруктов и, оказавшись на пороге нового дома Горшка, в котором прежде ни разу не был, и сам поразился, насколько волнуется предстоящей встрече. Впервые за три с лишним года ссор они вновь встречались как старые приятели, пусть и не работающие больше в одной группе. Князь долго мялся на пороге, не решаясь нажать кнопку звонка, все думал, как там Миха сейчас — похудел, поправился? Отрастил или обстриг волосы? Как одевается и вообще в целом что там с зубами у него, наконец? Эта мелочь насмешила Андрея, и он невольно расхохотался. И в тот же миг услышал жуткий топот за дверью, затем та распахнулась, и на пороге возник взъерошенный Горшок в одних шортах и с бутылкой кваса в руке. — Неожиданно, — брякнул Андрей, просто чтобы сказать хоть что-то, но дальше трибуну захватил Миха. — Привет. Давай проходи что ли, Андро! — и нервно захихикал, толкая Князя внутрь. — Вот, раз без вискаря, решил квас попробовать. Редкий отстой! Будешь? — Давай, но я тут соками запасся. — О, их же водкой можно разбавить! У меня там что-то оставалось, — и Миха замельтешил еще пуще прежнего, не поднимая глаз на Князя. А тот тем временем украдкой кидал на друга внимательные взгляды: Горшок сильно похудел и поседел еще больше. На голове был почти ежик, татуировок прибавилось, а в остальном все тот же суетной и болтливый Миха. С зубами — вроде не выбил те вставленные пока. — Так, стоп. Никакой водки, мы же договаривались. Фруктами будем закидываться. Отныне у нас ЗОЖ. Ну, по крайней мере, пока я нахожусь в этих стенах, — и Князь торжественно обвел рукой помещение, в котором царил привычный Михин художественный бардак. Любитель споров, на этот раз Горшок противоречить не стал, принялся лишь стряхивать какую-то белиберду со столика, освобождая место под принесенную Князем закуску. Тот, вздыхая, начал все это подбирать, потребовал у хозяина дома мусорный мешок: — Оля придет — спасибо нам не скажет за бардак. Так что, давай вести себя прилично. — Князь, ну ты это… изменился, — нахмурился Горшок, наконец-то поднимая на друга напряженный взгляд. — А как же наше святое: устрой дистрой? — Повеселиться-то я не прочь, но давай все же без дистроя. Тебе ж потом самому бабло отдавать, чтобы последствия дистроя устранять, — и разложил на столе все покупки. На трезвую голову разговор шел сложнее: Миха явно нервничал, теребил полы футболки, кваса выпил столько, что беспрестанно носился в туалет. Разрядить атмосферу могла только музыка, поэтому Андрей, наконец, попросил его взять гитару и сыграть несколько мелодий, чтобы он мог что-то для себя подобрать. И вот Миха сидел, зажав в зубах сигарету, дергал струны пожелтевшими от никотина пальцами и что-то мычал себе под нос, озвучивая, мелодии, от которых Князь за прошедшие с расставания три года успел порядком отвыкнуть. Но оно вернулось снова: хриплым Михиным баритоном, отсутствующим взглядом, полупотухшей сигаретой, знакомой болью в сердце и… моментально рождавшимися стихами. Горшок пел, а Князь поспешно строчил текст прямо на сигаретной пачке, чтобы выпрыгнувшее вдруг, как черт из табакерки, вдохновение не сорвалось с поводка, пока поэт ищет подходящий лист бумаги. Миха краем глаза заметил Князево мельтешение, улыбнулся, сбиваясь с темпа, потупил взгляд, ударил по струнам всей ладонью, затем потер нос, хлопнул себя по лбу и продолжил, но оставаться серьезным было уже трудно, когда наружу рвалась необъяснимая радость, и мрачноватая вроде поначалу мелодия раскрасилась в радужные тона. Кажется, ключ в замке дубовых ворот все же повернулся, а дверь приоткрылась — пусть пока и только на крошечную щелочку. Достучался. — Давай, Мих, сыграй еще пару раз, пока я нить не потерял, — махнул рукой Андро, не отрывая взгляда от коряво исчерканной сигаретной пачки, которую тот поспешно порвал и разгладил, чтобы получилось какое-то подобие листа. И Горшок играл, Князь исписал всю разодранную пачку, потом сдернул с подоконника газету и продолжил на ней, чертыхаясь про себя, что не догадался захватить какой-нибудь паршивый блокнотик. И музыка звучала так, словно Миха заново сочинял свою личную Оду к радости, хотя в текстах — и он не мог этого не понимать — как обычно, носились по лесу лешие, летали призраки, разбойники ели людей, а ведьмы забирали души случайных прохожих, чтобы сварить из них свое лучшее зелье. Обоим и не елось толком — перехватывали бутерброды в процессе, подчас выдирая их друг у друга из рук. Горшок все больше квас цедил, Князь уже даже и не следил за тем, что пьет, чертыхался на рвущуюся под плохо пишущей ручкой тонкую газетную бумагу. Миха, наконец, кивнул в сторону книжного шкафа. Бери, дескать, в любой книге есть несколько пустых страниц для заметок. Пользуйся. Такого прилива вдохновения у Андрея не было уже очень давно. Периодически подобное случалось и ранее — особенно в первые годы существования Короля и шута и в первые месяцы сольного плавания. А потом начали ступать след в след, все стало привычным и обыденным. Он успел забыть, какую все же классную музыку сочинял Горшок. — Это намного круче твоего Тодда, — буркнул Князь, дописывая текст четвертой за вечер песни, и отвалился, наконец, на спинку стула, шумно выдыхая и тряся рукой, чтобы снять напряжение. — Все четыре дашь? — Перепиши текста набело, я спою. Послушаешь, что получилось, — уклонился от ответа Горшок. Почерк он читал сразу и без проблем — сказывалась многолетняя привычка разбирать Князевские каракули лучше его самого. Андрей даже зачастую дергал Горшка, прося прочесть, что он там понаписал. Сейчас же он дрожащими пальцами держал листок, вырванный из Короля Лира, прямо перед Михиными глазами, а тот, нимало не напрягаясь, сходу с нужной интонацией пел такое знакомое и привычное — про гоблинов, оборотней, ходячих обезглавленных мертвецов… С голым торсом и набитой на груди анархией Миха пел суровое музло, которое со сказочным текстом вдруг вновь почему-то зазвучало как… Король и шут? Князь боялся высказать эту мысль вслух, но перед глазами так и плясали образы их обоих, скачущих по сцене и выкрикивающих в толпу слова только что рожденных песен. — Сколько возьмешь? — осторожно уточнил Андрей, когда Горшок закончил. — Бери так, — махнул тот рукой. — Не буду же я бабки с друга брать, ну ты чего, Андро! Даже авторство можешь не указывать. Хочешь — расписку дам, что их написал ты сам на случай, если меня понесет в пьяном угаре, а? — Мих, мне не нужны такие щедрые подарки. Не хочешь брать деньги — дело твое, но авторство я все же укажу. Или ты… — Андрея вдруг осенило, что Горшок просто не хотел афишировать их примирение, и тут же осекся, поморщившись. — Если так, то давай расписку, — все-таки это было лучше, чем совсем ничего. — Указывай, — резко остановил поток его безрадостных мыслей Горшок. — Пошли они нахер. Какое им вообще до всего этого дело? Я написал музло и подарил его тебе. Имею право, в конце концов, дарить свое музло кому угодно! Я его ни у кого не сплагиатил и подарил бывшему коллеге по группе. Другу, наконец. Пусть только попробуют взбычиться у меня, я им отвечу. Четыре только берешь? Или еще поиграть? — Давай поедим хоть, — рассмеялся Князь, ощущая, как с души свалился чудовищных размеров камень. И в этот самый миг тяжелые дубовые ворота, наконец, вновь распахнулись, а Миха стоял на мосту перед ними и не верил собственным глазам. С ободранных кулаков капала алая кровь, а с той стороны ворот, прямо у входа в замок ему улыбался Князь: он все-таки услышал. И открыл. ------------------------------------------------------------------------------------------------------------ Агата заглянула в комнату и громким шепотом уточнила: — Все же не хочешь почитать, чего они там пишут по этому поводу? Я уже несколько часов оторваться не могу, глаза в кучу, — и едва слышно хохотнула. Андрей нахмурился: он примерно представлял, что думает народ по поводу свершившегося, так чего нервы-то себе мотать лишний раз? — Вот нравится же тебе фекалии эти жрать, Саш, — покачал он головой. — Поди пишут, что я Горшка пытал на предмет получения этих песен? Или убеждены, что авторство приписано для привлечения внимания и рубки бабла? — В общих чертах, — Агата сделала неопределенный жест. — Звучат, правда, и разумные голоса: дескать, если Князь приписал авторство своего шлака Горшку, чего же тогда Миха безмолвствует? По этой же причине пытки тоже не годятся в качестве версии. В общем, пока там царит разброд и шатание, но начали появляться первые робкие голоса в пользу того, что, возможно, вы все-таки помирились. Правда, их тут же затыкают: великий гений Горшок просто не может общаться и дружить с этим воспевателем кабака. На закономерный вопрос, как же они двадцать лет в одной упряжке прожили, отвечают, что это Миха в невменозе был, а как прозрел, так сразу пошли терки. Сейчас он, дескать, чистый. Нафига ему этот убогий Князь? Андрей, он что, действительно завязал? — В который уже раз, — отмахнулся Андро. — Вроде месяцев семь в завязке, кардиолога регулярно навещает. С алкоголя стащить сложнее, но уже значительно сократил дозу. Недавно на УЗИ печени его выгнал. Результатам он ужаснулся, с тех пор капли в рот не взял, а это уже две недели все-таки. Не знаю, надолго ли его хватит, но обещал подумать о походе к гастроэнтерологу. — У них-то когда релиз, наконец? Давно же в студии сидят. — Да черт его знает. Похоже, терки с Леонтьевым начались, не хочет он опять мои страшилки петь. А другого-то ничего нет. Требует от Горшка нанять автора на стороне, чтобы продвигать дело анархии и разные исторические темы. Миха колеблется. Хрен поймешь, чем у них вся эта история закончится. Да мне и по барабану, не нянька я ему. Агата обеспокоенно покачала головой: за прошедшие несколько месяцев после окончательного примирения двух бывших коллег, а ныне просто давних друзей, сумевших преодолеть личные разногласия, Андрей так ни разу не упомянул о реюнионе. Не то чтобы она как-то особенно сильно ждала чего-то подобного: после ухода из Короля и шута муж стал спокойнее и домашнее, перестал срываться к Горшку по каждому чиху, практически неотрывно находился с Алиской, больше писал, принялся осваивать дизайнерские программы. Словно перескочил из одной жизни в другую и возвращения не планировал. Горшок, кажется, и не просил его об этом, но на написании текстов для нового альбома КиШ в последнее время уже прямо-таки настаивал. В итоге закончилось тем, что ко всем двенадцати песням грядущего альбома тексты опять были созданы Андреем — как в старые доТоддовские времена. Нежелание Реника снова ввязываться в разборки Горшка с Князем было Агате понятно: группа несколько лет позиционировала себя сугубо анархической, отошедшей от всяких там баек из склепа. А тут все заново. Горшок-то отбрешется в своей обычной манере, а вот наговорившему за эти несколько лет на статус истинной иконы интеллектуального рока Леонтьеву придется отдуваться за все обещания, что вот уж после Тодда они всем покажут, какой станет обновленная группа. Что у него готова гора текстов, что альбом на подходе. Да только с текстами теми, как догадывалась Агата, ничего путного не могло выйти изначально: она еще помнила, что за белиберду писал Реник во времена Кукров. Леха тогда тоже страдал косноязычием, но за прошедшие пятнадцать лет постоянные тренировки таки сделали из него неплохого текстовика, а вот Леонтьев все это время не тренировался, и поэтический навык его в лучшем случае остался на прежнем весьма низком уровне, в худшем — и вовсе был давно утерян. Неудивительно, что Горшок отверг все его наработки и вновь обратился к старому проверенному автору. — А чего стороннего автора не наняли? Хотели же концепцию менять? — Миха пробовал. Ему ничего не понравилось, хотя тексты шикарные получились, я читал. Но он их даже петь не стал, сразу завернул. — Сказки привычнее? — Да не. Горшку плевать на привычку. Просто… любит он сказки и все тут. И всегда любил. Изучает историю, читает труды про анархию, а сам любит сказки и веселье. Это тебе не Костя Кинчев, с трибуны вещать он не будет, хоть иногда ему того очень хочется. Но не его это совершенно, и он сейчас уже подспудно начинает это осознавать. — Замучается перед фанатами оправдываться… — Ну, это его дело. Миха выкрутится, уж поверь мне. Особо приставучим пропишет в рыло да и дело с концом, — оба рассмеялись. Примерно так по итогу и вышло. Релиз нового альбома Короля и шута состоялся месяца через два. Миха попытался робко закинуть удочку касательно оформления обложки, но Князь отверг все с порога: фанаты не поймут. То группа распадается, а то все вроде на месте, кроме Князя. Что за дела? Но Миха не угомонился и использовал для обложки старый рисунок Андро, завалявшийся у него в закромах среди прочего барахла — изображение дамы, подозрительно похожей на самого Горшка. Из числа той кипы рисунков, что он выпросил тогда у Князя да и берег все эти годы. Передал на обработку профессиональному художнику, и на выходе получилась симпатичная картинка с горой отрубленных частей тел по центру, поверх которой и восседала означенная мадам дивной красоты. Назывался альбом Апофеоз пьянки — в честь одноименной песни. Андрей получил диск первым и слегка обалдел от обложки: он успел забыть о том рисунке, что Миха выцыганил у него лет десять назад. Да и рисунок тот был простым наброском, выполненным еще во времена Конторы, когда они с Михой были юны, дружны, минуты не могли провести друг без друга, и на каждом новом рисунке Князя неизменно фигурировала физиономия Горшка — либо как есть, либо вот так завуалированно в виде самых разных девиц. Андрея и самого смущало это свое странное желание от раза к разу изображать Миху в женском образе, но рука словно бы сама водила карандашом по бумаге и выходило что выходило. Сам же Миха аж затрясся от возбуждения, когда увидел ту гору набросков. И, получается, сохранил их и даже использовал — на первом после их благополучного примирения альбоме. Пластинку Князь послушал с удовольствием и лишний раз убедился, что теперь в группе царствовал Реник: звук значительно утяжелился даже по сравнению с Бунтом на корабле, стал более приглаженным — стандартная западная альтернатива. От былого грязного и неумелого панка не осталось и следа. Теперь Король и шут просто слился с толпой других молодых групп, на фоне которых смотрелся динозавром. Эту мысль Князь и попытался донести до Горшка: чем тягаться с молодежью, следовало продолжать следовать своей дорогой, а не гоняться за модой. Тот даже не удивился и не спорил: видно, сам давно размышлял на эту тему. — Да Реник продавливает свою тяжесть. Что я с ним сделаю? Из группы его что ли выгонять? — Меня в свое время не зазорно выживать было? — миролюбиво поддел его Андрей. — Я тебя не выгонял! — взвился Миха. — Но создал для этого все условия. Предлагаю провернуть ту же схему и в отношении Леонтьева. — Да не уйдет он сам! Куда ему деваться? Он же не пишет. — Сейчас тяжелые гитаристы в почете. Будет нарасхват. — Да нафиг он кому сдался в молодежных группах-то? — Дело твое, Мих, — не стал продавливать тему Князь. — Но альбому этому место на помойке. Суровая подростковая альтернатива со сказочными текстами. Вас не поймут. Еще обложка эта… Где ты только нарыл ее? Горшок обиделся, психанул и бросил трубку, но только с тех пор, вероятно, крепко задумался о том, в каком направлении движется Король и шут. Тем более, что рецензии на новый альбом вышли очень противоречивыми. Князевский, вышедший двумя месяцами ранее, в основном хвалили: он придерживался однажды выбранного направления плюс усилил музыкальную составляющую мелодиями Горшка, сингл уже пролез в топ три Чартовой дюжины. А вот Апофеоз пьянки по большей части критиковали. Кто-то пытался увидеть плюс в новом тяжелом звучании, но в основном обращали внимание на то, что группа потеряла свое лицо, что панковский образ Горшка и текстовые страшилки диссонируют с тяжелой гитарной музыкой. Лидеру группы, утверждали, необходимо сделать выбор: либо они действительно уходят в сторону альтернативы и нарабатывают новую фанбазу, либо остаются со своими старыми панками и привычными сказками. Горшок страшно бесился, Князь даже не на шутку испугался, что тот заново запьет, и советовал для концертов поменять в песнях аранжировку на более облегченную и грязную, а потом быстренько выпустить еще один альбом, отвлекая тем самым внимание от предыдущего. Либо решиться и остаться там, куда притащил его Реник, но при этом искать другого автора текстов: страшные Князевские сказки никак не сочетались с новомодным звуком. В итоге все разрешилось само собой: Горшок слишком паниковал в то время, чтобы принять самостоятельное взвешенное решение. В продажах альбом провалился, фанаты костерили его на чем свет стоит: кто возмущался возвращением Князя пусть и в виде наемного текстовика, кому не понравилось новое звучание, и они требовали вернуться к старому доброму панку, кому-то наоборот показалось мало, и они требовали дать Леонтьеву еще больше воли. «Пусть Реник пишет тексты, у него это получится лучше!» «Долой панковский образ, это прошлый век!» Кто-то даже название требовал сменить. Дескать, ну какая альтернатива с такой детской пошлятиной? Но все бы ничего, Король и шут пережил бы и это — прожевал, проглотил и переварил, как делал ранее уже не раз, в конце концов, в век интернета на продажи альбомов не ориентировался никто. Главным ударом стало падение продаж билетов. Поначалу организаторы по старой привычке бронировали крупные залы, дворцы спорта, и даже первые несколько концертов состоялись в обычном режиме, но потом наступил период фанатского разочарования и охлаждения. Ворчали, что Louna и Слот лучше, что Король и шут — это прошлый век, что старые дядьки пытаются молодиться, и им это не идет. И день за днем дворцы спорта сменялись концертными залами, а потом и ДК. Когда, спустя полгода после выхода альбома, орги всерьез заговорили о клубах, барах и ресторанах, Горшок взвился и полыхнул. Звонок от директора раздался, как раз когда они с Князем в очередной раз пытались что-то вместе писать. Точнее, Миха снова подогнал ему несколько мелодий, и они их обмывали — пока еще без текстов. В связи с последними событиями Горшок порывался развязать, и Андрей старался держать руку на пульсе, чтобы не допустить этого, а потому заставлял друга пить Фанагорию. Тот морщился, кривился, плевался, но других вариантов у него просто не было, да и хоть какой-то алкоголь был явно лучше до тошноты надоевшего кваса. Горшок орал в трубку, а в конце разговора просто швырнул телефон об стену и принялся глотать вино прямо из горла бутылки: — Эта сука заявила, что ни один орг не соглашается на наши гонорары! Билеты не выкупаются, площадки и так уменьшились втрое, а теперь он предлагает мне 16 тонн! 16 тонн, сука, вместо Олимпийского! — Миха отбросил пустую бутылку в сторону и завыл. — Мих, это нормальный процесс, — Андрей осторожно погладил его по руке, затем придвинулся ближе, приобнял и положил подбородок ему на макушку. — Время панка прошло, сейчас на коне альтернатива, а ты им даешь ни то и ни сё. Ты уж определись — ты хочешь старую фанбазу удержать или новую наработать. — Мы гребаный Король и шут! Они должны хавать от нас все! Зря что ли мы двадцать лет их по-всячески ублажали? А теперь они от нас отвернутся?! — и, всхлипнув, уткнулся носом в теплую Князевскую подмышку. — Мих, ну что ты как в детском саду? — продолжал баюкать его Андро. — Преданных фанатов у любой группы обычно с гулькин нос. Они-то сейчас тебе клубы с барами и набивают. Общая масса следует за модой. Думаешь, почему роллинги стабильно уже более полвека собирают большие залы? Они постоянно меняют свое звучание согласно требованиям времени. Ты послушай, как звучит Satisfaction на альбоме, и как они играют ее вживую. А битлы и цеппы вообще очень вовремя распались. Если бы они продолжали писать все то же самое в другом десятилетии, то были бы высмеяны собственными же фанатами за неактуальность: кому нужен был бы простецкий психодел в эпоху Пинк Флойд? Или хард блюз в эпоху синтезаторов. Квины вон быстро прочухали фишку и переключились на откровенную попсу. К 90-м ситуация, конечно, выровнялась, но не факт, что они дотянули бы до тех блаженных времен и смогли бы вернуть себе прежнего размера площадки и высокие места в чартах, а репутация была бы безнадежно загублена. У Битлз и Лед Зеппелин, Миха! А ты мне тут про Король и шут вещаешь! — и еще крепче прижал его к себе. — Предлагаешь пойти на поводу у Леонтьева и удариться в альтернативу, а он пусть мне тексты пишет? Блин, видел бы ты, какую муру он мне тут притащил! Я едва не блеванул. «Из какого ты теста и где твое место?» Что это еще за пошлятина? Я не буду петь эту лажу! — Наймите текстовика на стороне. Со стилистом поговори, пусть почистят тебя от панковского налета. — Блин, Андро, ну какая мне еще молодежная альтернатива в мой сорокет с гаком, а?! А потом рэп воспрянет, и чего мне, рэпером становиться? Да пошло оно все в зад! — его горячее дыхание обжигало Князю грудь, пустая бутылка Фанагории валялась у их ног, и, несмотря на довольно тяжелый и нервный разговор, Андрей ощущал странный покой и умиротворение — впервые за долгие годы. В тот вечер ни к чему они так и не пришли, но уже спустя месяц случилось то, что и поставило, наконец, точку в бесконечных обсуждениях, стоит ли Королю и шуту изменить направление или вернуться к старому звучанию. Из группы ушел Ренегат, в очередной раз подтвердив свое прозвище. Возможно, он остался бы и продавил-таки свою позицию, но ему позвонил менеджмент Алисы и пригласил на прослушивание: Кинчев захотел себе гитариста потяжелее, и Реник успешно вписался в обновленную группу. Конечно, на том этапе еще не вполне осознавал, что его ждет. Что дядя Костя — это вам не истеричный полупьяный Горшок, которого всегда можно убедить или прогнуть. В Алисе царила самая настоящая диктатура, и не учитывалось ничье мнение, кроме верховного главнокомандующего — господина Панфилова. Возможно, Леонтьев наивно полагал, что уж он-то сможет переломить ситуацию, что уж с ним-то — великим и ужасным — Кинчев точно будет считаться. Вот только и в КиШ ему отныне дорога была закрыта. Горшок долго орал в потолок. Носился по спальне, путаясь в одеяле и чертыхался на чем свет стоит, а Князь только следил за тем, чтобы тот не вздумал налакаться. Не стоило оно того. — Мих, мы что, без Реника что ли никогда не работали? Да мы почти все свои лучшие альбомы без его гитары записали. И в этот раз справимся… — Справимся? — притормозил Горшок и грозно навис над внезапно осознавшим чудовищность своей оговорки Князем. — Мы? — Ну ты, вы… Музло пишешь ты, тексты я подгоню, если надо. Ну или найдем тебе автора… — Какого, к чертям собачьим, автора?! — проревел Горшок, хватая Андро за грудки и принимаясь трясти так, что довольно упитанный Князь мотался, как соломинка на ветру. — Автором будешь ты, понял меня, да?! И вообще, сука, Андро, ты в группу возвращаешься прямо сейчас, понимаешь, да?! Никакие возражения НЕ ПРИНИМАЮТСЯ!!! — последние два слова он проорал Князю на ухо, и тот в ужасе содрогнулся, ощущая, как барабанную перепонку пронзило острой болью. — Блажь твоя очередная, да? Я с музыкантами своими что делать буду? — Пристроим мы твоих музыкантов, не пропадут, — отмахнулся Горшок. — Я хочу свое писать, понимаешь? Без всякой этой твоей пьяной анархической цензуры. Хочу про пиво, значит, будет песня про пиво. Хочу про банщика, значит, про него напишу. Юмор хочу и кабак, понял меня? А ты мне опять в уши ссать начнешь, и все закончится одним — только на этот раз рухнем в пропасть уже мы оба! Так что, иди-ка ты, Миха, нахер, вот каков будет мой тебе ответ. — А я твоего ответа не спрашивал! — зарычал Горшок еще громче прежнего. — Я так решил, значит, так и будет, понял?! Хочешь кабак и пьянки — сколько угодно. Будем двойники писать или чаще пластинки выпускать. — Да это ты сейчас мне пыль в глаза пускаешь, — недоверчиво усмехнулся Андрей. — А как до дела дойдет, опять начнется. — А кто тебе помешает тогда уйти, а? — хитро подмигнул ему Горшок. — Ты же правильно сказал: оба рухнем тогда в пропасть. Я-то готов, мне терять нечего. Это ты у нас теперь на коне, Княже. Решай. — Сам же только что сказал, что все уже решил, и моего ответа не требуется, — игра эта начала Андрея порядком забавлять. — Ну не к батарее же мне тебя приковывать, Княже. И не на цепи на сцену выводить, — в глазах Михи засверкали игривые огоньки. — Я-то все решил, а вот что насчет тебя? Боишься пропасти что ли? — Не в том я возрасте, Мих, чтобы рисковать карьерой и налаженным бытом. Если опять уходить, мы с Агаткой уже не вытянем. Мне все-таки сорок два. — Ссышь, значит? — не сдавался Горшок. — Другу не веришь? — Друг… помню я еще, как этот друг костерил меня на все лады. — Ты уже наказал меня за это. Не только ты, но и жизнь поганая! Видишь, теперь я перед тобой стою и прошу вернуться. А, знаешь, с чего я предлагаю начать? С мюзикла, - и замер, наслаждаясь произведенным эффектом, пока Князь демонстрировал один из самых ярких и продолжительных фейспалмов своей жизни. — Так я и знал. Это розыгрыш такой был, да? — Неа, — Миха расплылся в широкой улыбке. — Только по нашим песням, понимаешь, да? Ты сможешь сценарий написать? Ну или… просто историю, а сценаристов мы потом подыщем. Шокировать фанатов, так уж шокировать на полную катушку! — и принялся радостно потирать ладони. — Давай поступим следующим образом, — принялся спокойно рассуждать Князь. — Историю я напишу, и мюзикл мы сделаем, но и коллектив свой распускать я не стану. Ты можешь в пропасть свою сигать сколько хочешь, но, если что, группа КняZz всегда готова будет принять тебя в качестве второго вокалиста. Ставить крест на втором своем детище я не намерен. Но… — Но…?! — Но и первое не брошу. Сделаем мюзикл, а там посмотрим, ага? Как пойдет. Может, ты еще сам не захочешь со мной работать. — Не дождешься! — Горшок дернул Князя на себя, а, когда лицо его оказалось непозволительно близко, вдруг осторожно прижался губами к плотно сжатому рту Андрея, словно бы спрашивая: «Можно?» Потом отстранился и испуганно посмотрел тому в глаза, ожидая кулака в глаз или… лекции о пропаганде ЛГБТ? Но вместо этого Князь лишь замер на мгновение, непонимающе хлопая глазами, а потом вдруг улыбнулся и едва заметно кивнул, словно бы все эти годы догадывался, боялся и… ждал. Горшок шумно выдохнул, прижался к нему, а затем пустился с ним в пляс, снова путаясь ногами в одеяле и по пути натыкаясь на мебель. Оба оглушительно хохотали и во всех смыслах находились от пропасти куда дальше, чем двадцать лет назад. А потом будет еще дальше, еще смелее, еще горячее и, наконец, по-настоящему, как и должно было бы быть с самого начала и всегда. --------------------------------------------------------------------------------------------------------- — Блин, круто! — девица в кожаном мини поправила на ногах сетку и затянулась уже третьей по счету сигаретой. — Никогда не думала, что пойду на какой-то мюзикл, — и выпустила дым в ночное небо. — Спасибо, что вытащила, подруга. — Хотелось с Тоддом сравнить. Да и Князь вернулся же. Надо было заценить, чего ради, — отозвалась вторая фанатка, одетая куда более скромно. — Это бомба! Реюнион КиШ — это бомба! — визжал народ поблизости, а подруги продолжали нервно курить и обмахивать ладонями разгоряченные лица. — Ну и как тебе? — более скромная подруга оттащила девицу в мини в сторону, чтобы не слушать больше восторженных воплей, она и сама готова была вопить от счастья и насилу сдерживалась. — Я на Тодде пять раз была, отвечаю! Но это… Правда, наврали они нам, ох, наврали. Совсем не по песням КиШ мюзикл. Как вообще Горшок допустил взять за основу сольную песню Князя?! — Адель-то? Миха же сам в интервью говорил, что нещадно правил Андрюхин сценарий, но в целом он от него перся не меньше нашего. Стимпанк, скачки во времени — это ж Михина тема! Плащ-то какой роскошный вышел! А лабораторию, говорят, по чертежам Жюля Верна создавали с привлечением реальных инженеров! Не, ты как хочешь, а я еще разок сгоняю. Хочу получше все рассмотреть. — Какое разок? Возьмите все мои деньги, я поеду за ними по городам! Ходят слухи, Реник уже даже на поклон к Горшку приходил, назад просился. Совсем его Костя прижал, воли не дает, дрючит по полной. Вспомнил, как с Михой вольготно было. Да только все, старое звучание рулит! Яша рулит! — Жаль, только Князю вновь толком места в мюзикле не нашлось, так, совсем небольшая роль, хоть и важная. Опять там звезда — Горшок. — Говорят, Миха его на роль циркачки уламывал… — Да ты гонишь! — и вытаращила глаза. — Я отвечаю! — кожаная мини отчаянно затрясла ирокезом. — Это была бы тогда Голубая Адель, — и невольно рассмеялась. — В любом случае, актриса и так похожа на Андро как две капли воды, мы ничего не потеряли. А шут из него просто отменный вышел. Ох и поползут теперь слухи! — Да уже вовсю ползут, ты чего! Их кто-то застал тут в недвусмысленных обстоятельствах. Думаешь, просто так от Горшка Оля-то ушла? — Да ну ладно тебе! А Агата чего? Делает вид, что не при делах? — А шут ее знает, Агату эту. Про нее тоже разное болтают. Да мне-то пофиг, я не гомофоб. Хотя немного жаль, что акробатку не Андрей сыграл… - Да ну, какой из Князя циркач? Как бы он эти кульбиты крутил? Там профессионалка отработала. Зато шута он суперски вытащил. Да плюс ему авторство сценария и всех текстов душу греет. Вроде даже несколько мелодий его тоже использовали, со всех сторон, короче, ублажили нашего Андро. Миху же сожрут вопросами, почему мюзикл назван по сольной песне Князя. — Говорят, он сам предложил… — Вот никогда не поверю! — Ходят слухи, он требует от Князя, чтобы КиШ и его сольные хиты на концертах начал исполнять. Хочет таким образом перекрыть воздух его группе. Как бы опять на этой почве не разругались. — Ой, да оба потешили себе самолюбие этим мюзиклом. Надеюсь, дальше дела на лад пойдут. — Хрен знает. Панк сейчас ноги протянул. Альтернативщики лучше собирают. Может, зря к Ренику тогда не прислушались? — Лучше умереть на обочине, но достичь своей цели, чем прожить сто лет, осознавая, что предал себя. Знаешь, кто сказал? — Кто? — Ой, да хрен знает. Какой-то старпер из рок-тусовки. Да это и неважно. Смотри, они идут автографы раздавать. Побежали! — КО-РОЛЬ И ШУТ! КО-РОЛЬ И ШУТ!* * *
В абсолютно новом воображариуме, собранном с нуля из выточенных специально для него деталей и собранных по совершенно новой схеме, опять фигурировали все те же мои старые тени со своими проблемами и истериками. Как такое возможно? Я в чем-то ошибся? Я открыл крышку, пересмотрел механизм, сверив его со схемой. Ошибки не было. Тени мыслили и действовали самостоятельно. Я в ужасе захлопнул крышку ящика, схватил его и тут же рванул к Александре: я не понимал, что происходит и как из всего этого выбираться. Мне нужен был чей-то трезвый и непредвзятый совет. И то, что в гостиной давно знакомого и столь роскошно обставленного дома я встретил в том числе и Альбера во вполне себе домашней одежде, даже не удивило меня. Наверное, подспудно я давно ожидал чего-то подобного и даже выдохнул с облегчением: все-таки вдова нашла покой и счастье, и мне больше не придется мучиться бесконечным чувством вины за вызванную в ней привязанность. Он явно смутился, не ожидая меня видеть. А уж когда из спальни выпорхнула Леонеску в одном исподнем, я резко отвернулся, едва скрывая улыбку, и брякнул первое, что пришло в голову: — Я жду приглашения на свадьбу! И вообще я ничего не видел. У меня к вам дело. Мне подождать? Они привели себя в порядок минут за пятнадцать, затем выслушали мои сбивчивые объяснения. А потом я вновь открыл свой воображариум. Вот только на этот раз он показал нечто совсем иное: какую-то рядовую средневековую сказку, которая, может, и не была на слуху, но и не отличалась особой оригинальностью. Тени словно бы издевались надо мной. — Дьявол! — возопил я, не дав им доиграть. — При первом после сборки включении он показал мне совсем другое! Как же заставить его проиграть именно ту пьесу? — и я залез в механизм, не особенно, впрочем, представляя, что я там собираюсь изменить, чтобы вернуть то счастливое завершение истории Короля и шута, что я сам посмотрел около часа назад. — Майхель, не пори горячку, — хлопнул меня по плечу Альбер. — Ты же сам сказал, что эта машина отныне работает без сценария и исключительно по своей воле. Так чему ты удивляешься-то? — Откуда он знает про тех моих теней? Я сам с нуля их разрабатывал, а он взял и переиграл мою историю по-своему. Как такое возможно? — Ты сам наделил его свободной волей. Что не так-то? — продолжал недоумевать Альбер, а вдова лишь согласно поддакивала его словам. Теперь, когда мне нужно было сформулировать свои страхи, возмущения и претензии, я осознал, что сказать мне было и вправду нечего. Воображариум знал о моих тенях оттуда же, откуда знал о той средневековой истории, которую наверняка тоже вздумал переложить на свой лад. Просто знал и все. Как знали о них Альбер, мадам Леонеску и сотни других жителей Лурда. — А то, — наконец, нашелся я, — что я сам потратил уйму времени на спасение Короля и шута и Горшка. Я проиграл десяток вариантов, которые под конец тени уже по своему разумению выдавали как трактовку событий моей собственной жизни. А этот… взял и просто оставил его в живых! Просто жена пришла домой на час пораньше, и вуаля. — А кто сказал, что так делать было нельзя? — усмехнулась вдова. — Воображариум твой решил, что история должна развиваться иначе. Взял и исправил ее. Тем более, что свою ты тоже, в конце концов, исправил. Разве не так? Так почему в мире теней все должно было оставаться мрачно и трагично, если даже в жизни нашлось решение? — Не думаю, что он вообще хоть что-то исправлял, — покачал головой Альбер. — Майхель собрал эту чудо-машину только сегодня. Вряд ли ее шестеренки хоть что-то знали обо всех предыдущих воплощениях тех теней. Они просто взяли и… — Придумали ее заново, — выговорил я, с ужасом осознавая правоту аптекаря. — Или тени обрели собственную волю и отдельное существование и сыграли спектакль уже так, как посчитали нужным именно они. Без привязки к тебе и твоей истории. Без попытки трактовать ее на свой лад. Тебя там больше нет и никогда не должно было быть, на их взгляд. Ведь это их жизнь, понимаешь? Ты захотел добавить в нее остроты и драматизма, чтобы заставить толпы на улице рыдать и требовать продолжения, а они посчитали иначе. Ты создал этот новый ящик, наделил его разумом и тем самым освободил их. Вряд ли они когда-нибудь еще отыграют перед тобой собственную жизнь. Один раз они показали тебе, как было нужно, и на этом все. Зато у нас теперь есть возможность увидеть мириады других историй без шанса влезть в них своими грязными человеческими лапами и все испортить. И когда это Альбер стал таким романтичным философом? Или это любовь так на него подействовала? — Похоже, ты разбираешься в моих изобретениях лучше меня самого, — хмыкнул я. В конце концов, Адель ведь тоже, кажется, ратовала за примирение теней и избавление Горшка от зависимости. Выходит, все это время тени были вовсе даже и не моими, а… ее? И на этом вся моя полная драматизма история была завершена. Точнее, она продолжается и по сей день, ведь кто-то же должен был записать все это, чтобы читатели потом смогли оценить мой слог и мои приключения, перещелкивая металлические планки в мехакнижной, но из нее, наконец, ушла боль. И, надеюсь, это навсегда. Правда, одно обстоятельство продолжало причинять мне некоторое беспокойство, хоть я и гнал прочь все мысли о нем, пытаясь внушить себе, что просто придираюсь к мелочам на ровном месте. Но заноза прочно засела в мозгу, не желая покидать его: Хельга по-прежнему мало напоминала мне и мою Адель, и, тем более, моего шута. И вместо того, чтобы наслаждаться моей нынешней, хоть и несколько странной все же, семейной жизнью, я продолжал тосковать по отчаянной циркачке и своему лучшему другу. Наверное, когда-нибудь наука сможет обосновать, почему один и тот же человек в разное время и при разных обстоятельствах вырастает в столь непохожих между собой людей. Мне было хорошо и с Хельгой, и с нашей дочерью, я обрел покой, исчезла острая боль, но никуда не ушла острая скука и неизбывная тоска, будто бы мне так и не удалось спасти ни Адель, ни шута… Только теперь я уже не мог прыгнуть назад в прошлое и хоть издалека полюбоваться на обоих, моими же стараниями в прошлом их больше не существовало. А обсудить все свои сомнения с Хельгой было слишком страшно и волнительно. Впрочем, жена все равно чувствовала, что со мной что-то не так. Я старался соблюдать равномерные временные промежутки между посещениями семьи, чтобы успеть закончить все дела в своей лаборатории, но ловил себя на том, что не шибко рвался вновь увидеться с ними: в обществе вдовы и Альбера мне было даже интереснее. Они понимали мое состояние и веселили меня как могли. Свадьба их состоялась уже месяца через три после того, как я застал их тогда в гостиной, и теперь они собирались усыновить какого-нибудь беспризорника, чтобы семья их стала полноценной. Хоть аптекарь и продолжал наведываться в будущее к своей дочке, наблюдать за ее ростом и развитием, чтобы успеть отследить появление первых признаков грядущей болезни и тут же оповестить об этом медиков. Постепенно и в их доме я начал ощущать себя лишним и снова боролся с отчаянным желанием прыгнуть в прошлое и обсудить все со своим шутом… Желанием несбыточным. Грешным делом, я даже ловил себя на мысли, что могу, по крайней мере, прыгнуть в свое собственное прошлое и вот уже оттуда попробовать вновь отыскать в уже тогдашнем прошлом и шута, и Адель, и мысли эти сводили меня с ума, не давая покоя. Однако, ситуация разрешилась сама и несколько неожиданно для меня самого. В одно из возвращений к семье я застал Хельгу буквально светившейся от счастья. Она бросилась мне в объятия и радостно закричала: — Получилось! Кажется, у меня получилось! В городе построят цирк! — и принялась покрывать мое лицо поцелуями. — А как же бродячие? — нахмурился я. — Они не справляются с возросшим спросом на живые представления. Твои воображариумы, милый, это великое достижение, но живые гимнасты вызывают куда больше восторгов. Мэр уже выделил землю под строительство — как раз в том переулке, где цирк раскидывал прежде свой шатер, а администратором будущей труппы назначили… кого бы ты думал? — Тебя? — и вправду изумился я. — Но ведь ты простой библиотекарь. — Мои постоянные тренировки в том зале давно уже ни для кого не секрет. Из местных, пожалуй, я одна так предана цирковому делу, а доверять набор труппы посторонним мэр не хочет. Через пару месяцев к нам прибудет очередной бродячий цирк, и у нас будет возможность переманить их к себе. Народ наверняка предпочтет осесть и жить в нормальных домах, а не ютиться месяцами по кибиткам. — А выступать… тебе позволят? — Если у меня будет чем удивить публику, я выступлю, — с сомнением покачала она головой, — но до настоящего акробата мне очень далеко. Впрочем, время покажет. Глаза ее горели, и в огне том я начал вдруг узнавать Адель, рьяно преданную своему делу, готовую отказаться от чего угодно ради него. Теперь мне куда больше времени приходилось проводить в будущем: Хельга — или отныне я уже мог с полным правом называть ее Аделью? — командовала стройкой, изучала информацию обо всех кочевых труппах, прикидывая, кому предложить работу. Она продумывала интерьер, встречаясь с лучшими архитекторами города. И тренировалась, до седьмого пота тренировалась. Я замечал это по стертым в кровь ладоням, по осунувшемуся лицу и заострившимся скулам, по ногам, с каждым днем обретавшим мощь. Возможно, у нее и не получится достичь тех же высот, что однажды покорились ей в нашем общем прошлом, но я верил в железную волю Адели: она никогда не сдастся. Она обязательно добьется своего. И вот всего только год спустя я стоял на пороге нового цирка Зазеркалье, созданного руками, мечтами, фантазиями и несгибаемой волей своей любимой циркачки, и с величайшим трепетом ожидал премьеры. Выбранное ей название не единожды заставило мое сердце екнуть от подобного совпадения. Набрать труппу ей не составило никакого труда, администратором назначили управляющего одного из лучших бродячих цирков нашей страны, а Адель осталась в роли простого консультанта и акробата второго состава. В качестве конферансье я робко предложил ей свой давний механизм в виде сказочного пня, и она с восторгом согласилась: ну в каком еще цирке возможны подобные чудеса? Узнав из моих старых черновиков о давнем трюке с волосами, она вознамерилась повторить и его — правда, пока без художеств, всего только скромные кульбиты. Но нам с Александриной и без того было жутко: Адель тренировалась с детства, а вот Хельге пришлось гораздо сложнее. Но все постепенно возвращалось на круги своя. Номер жены поставили ровно в середину: на случай, если она завалит выступление, его всегда можно будет прикрыть кем-то более умелым и опытным. Управляющий вообще сомневался, стоит ли так рисковать на премьере, но Адель не желала слушать его возражения. Она хотела именно эту столь высокую ставку, для нее это было делом чести. Мы с дочкой сели подальше от арены, чтобы не смущать нашу маму, и, если Александрина смело завопила и захлопала в ладоши, когда Адель вышла к канату, то я не выдержал: сполз за стоявший впереди ряд кресел, зажмурился и заткнул пальцами уши. В те долгие четверть часа ее выступления я пережил самые страшные минуты в своей жизни. Я ничего не видел и почти ничего не слышал, лишь молился, и сам не зная, кому именно, чтобы она просто не сорвалась. Пусть запорет к чертям этот проклятый номер, но останется в живых. А потом дочка принялась трясти меня за плечо и что-то кричать в ухо, да и зрители повскакивали со своих мест и зааплодировали. Поднялся и я, открыл глаза и успел заметить лишь как Адель моя кланялась со счастливой улыбкой на лице, а техники сцены помогали ей освободить волосы от скрепленной с канатом ленты. Она все-таки вернулась. Вечером, уже дома, она болтала без умолку, кружила по комнате Александрину, прыгала мне на шею и без конца целовала, повторяя: — У меня получилось, слышишь! Они мне поверили! — Мамочка, теперь тебе осталось только научиться рисовать! — в унисон с ней кричала дочка. — Чтобы было все в точности как у Адели! Теперь я мчался домой с куда большим энтузиазмом, хоть с женой мы отныне виделись и реже из-за ее постоянных тренировок и частых выступлений. Впрочем, однажды она вернулась домой гораздо раньше обычного, и доставила ее пара гимнастов на своей машине. Адель была бледна и отказывалась отвечать на мои нетерпеливые расспросы. Гимнасты лишь пожали плечами: — Во время тренировок она упала в обморок. Кажется, ваша жена тратит на все это слишком много сил. Наш врач велел ей больше отдыхать, но вам все же следует вызвать семейного доктора. И, разумеется, я отправился за Альбером, у которого медицинского опыта имелось побольше иных докторов, да и доверить жизнь своей жены я мог только ему. Он попросил нас с дочкой оставить их вдвоем, и сводящий с ума осмотр длился едва ли не сорок минут. Неужели мне и здесь вновь придется потерять ее? Я был в крайнем отчаянии и почти рыдал, дочка нарезала круги вокруг меня, переживая ничуть не меньше. Когда аптекарь, наконец, открыл дверь, позволяя нам войти, на лице его сияла загадочная улыбка, вмиг развеявшая все мои тайные страхи. — У тебя совершенно невозможная жена, Майхель, — покачал он головой. — Рекомендую запереть ее дома и не выпускать… ну, по крайней мере, месяцев восемь. Никаких тренировок. Никакого, черт побери, цирка! — и нахмурился, грозя пальцем совершенно растерянной Адели. — Что с ней? — вскричал я, ничего не понимая. — У нее что-то серьезное? Почему ей следует лежать так долго? Это чахотка? — Какая еще, к дьяволу, чахотка? — отмахнулся Альбер. — Твоя жена ждет ребенка. И я вот совсем не уверен, что она и сама не знала об этом, продолжая посещать свои жуткие тренировки, — брови его сдвинулись к переносице, и Адель при этом мигом втянула голову в плечи, опасаясь следующей вполне оправданной вспышки гнева. Не помня себя от счастья, я рухнул на колени возле ее кровати, впился губами в ее ладонь, а она слабо улыбнулась и едва слышно произнесла: — Зато теперь у меня будет масса времени, чтобы научиться рисовать. Мы с Александриной, не сговариваясь, расхохотались, а потом та и вовсе унеслась на улицу к друзьям, убедившись, что мама вне опасности. Живописи она и вправду училась с полной отдачей, и месяца через четыре выдавала очень интересные работы. Безусловно, то были далеко не Рафаэль с Босхом, но от нее же ничего подобного и не требовалось. Поначалу она просто выводила элементарные штрихи, стоя у мольберта, затем понемногу начала усложнять процесс, меняя руки, беря кисточку в рот, а иногда — даже зажимая пальцами ног. Требовала подвесить ее к потолку вниз головой, но вот тут я уперся: после родов у нее еще будет масса времени учиться рисовать в каких угодно позах и состояниях, а жизнью своего ребенка рисковать я был не намерен. Тогда она двигала к холсту стол, ложилась на него спиной и рисовала, заведя руку назад и практически не видя готового результата. Постепенно каракули ее стали все более походить на осмысленные картины, в которых проскальзывал то я, то Альбер, то Александрина, то сама Адель в неизменном цирковом наряде, а то и беззубый рыжеволосый шут со своим аристократическим красавцем — королем. К седьмому месяцу она порядком наловчилась и слегка сбавила обороты тем более, что сильно увеличившийся в размерах живот позволял ей теперь носить только легкие летние платья, ходить босиком, лежать на кровати и прямо на ней же делать бесконечные эскизы в альбоме. Беременность сделала ее куда женственней, чем она была даже во времена Хельги и ожидания рождения Александрины. Движения стали плавными, кремовое платье из шифона в мелкий цветок и соломенная шляпка превращали ее в совсем уж воздушное существо. Никто бы не узнал в ней теперь ту отважную циркачку, каждый день рискующую жизнь и имевшую буквально стальные нервы. Все эти месяцы я ни разу не отлучился к себе в свое время, решив, что ничего страшного за этот период не случится, у Альбера все под контролем. А живот моей супруги все продолжал расти. Аптекаря это несколько беспокоило, но он лишь потирал переносицу и качал головой. Принимать роды он заранее категорически отказался, и, когда час, наконец, настал, я отвез ее в больницу, где Адель вскоре благополучно разрешилась. Двумя мальчиками. Она устало улыбнулась, когда доктор показал ей два орущих свертка, посмотрела на меня, которому к тому моменту дозволено было войти и оценить свое значительно разросшееся семейство, и на удивление твердо произнесла: — А я знала, что так и будет, Майхель, — потом приподнялась на локте. — Ну кто еще может родиться у нас с тобой, а? — Назовем-то их как? — я напряженно рассматривал две торчавшие из простынок головки — одну с уже довольно густыми темными волосиками, вторую — с едва ощутимым светлым пушком — и сердце мое плавилось от любви и счастья. А буквально в следующий же миг меня осенило. — Один будет, пожалуй, Рей… — А второй — Буффон, — подхватила мою мысль Адель. — Надеюсь, они подружатся, как и их родители когда-то, — и загадочно подмигнула мне, и в этом взгляде я с внезапным облегчением узнал того, кто все же, наконец, вернулся ко мне, своему королю. — И как же мы распределим имена? Кто будет Реем, а кто — Буффоном? — задал я, пожалуй, самый глупый и неуместный в тех обстоятельствах вопрос. — А вот это решать уже им самим, — и мой шут снова подмигнул мне. Наверное, пройдет еще немало лет, прежде чем я закончу все свои дела, изобрету все свои машины и смогу вернуться в будущее к Адели и детям — даже ради них я не могу бросить человечество прозябать во мраке технического невежества. В конце концов, я все еще не закончил работу над обещанным городу куполом. Теперь уж у меня точно хватит на него средств и фабричных мощностей. И если не здесь у себя, то там в будущем я таки спасу всех нас от губительной жары, обещаю. Но однажды обязательно наступит тот день, когда я закрою для себя настоящее, попрощаюсь с Альбером и Леонеску и, забрав с собой часы, остановлю их механизм, чтобы тот ненароком не выбросил меня назад, и навсегда уйду в наш с Аделью мир создавать новую усовершенствованную машину времени, чтобы у всех вас однажды тоже все получилось, как получилось у нас, у теней и еще обязательно получится у Рея и Буффона.