Адель: Полутени

Впрочем, монет в моем кармане оказалось куда больше, чем я ожидал, и я покраснел до самых кончиков волос, когда осознал всю полноту своего позора: самая прекрасная и талантливая девушка из всех, кто мне когда-либо попадался на пути, подала мне милостыню как какому-то оборванцу! Первым моим порывом было бежать в ее кибитку и вернуть ей деньги, остановил меня лишь жуткий голод: от слабости я ведь могу завтра не встать с постели и тогда не увижу ее, не попаду на площадь, упущу шанс хоть что-нибудь заработать и прожить ее день. И без того в последние недели я съедал в день от силы пару кусков хлеба с черствым сыром. Теперь же я смогу позволить себе немного ветчины. Жалко, конечно, что не прямо сейчас. До утра еще придется попоститься. Окрыленный новым знакомством и ее восторгами в адрес моих теней, я и сам не заметил, как оказался дома: в ногах не ощущалось ни грамма усталости, я даже готов был и эту ночь провести за работой, создавая новый сюжет, но решил все же отложить этот порыв до утра. На сытый желудок творилось гораздо продуктивнее. Лавочник был невероятно удивлен, когда я положил перед ним на прилавок свои медяки и потребовал завернуть мне фунт ветчины. Теперь я мог себе ее позволить! Хотя бы ненадолго. А еще хлеба, сыра и эля. У меня сегодня будет настоящий пир. Я насилу удержался, чтобы не съесть всю ветчину разом, так я был голоден. Но желудок, давно не знававший мяса, радостно успокоился уже после пары полупрозрачных ломтиков, накрытых сыром, чуть расплавленным в моем новом изобретении – крошечной механической печке, не требующей ни дров, ни керосина, ни масла, ни даже спирта – никакого топлива вообще! Ну, кроме, разумеется, электричества. О нем нынче мало кто знает, а не пользуется и вовсе никто. Сказал бы я, что это они напрасно, да только ведь для использования динамо-машины нужны недюжинные умения. И вот уж когда я создам примитивную модель, пользоваться которой сможет любая кухарка, вот тогда Майхель разбогатеет! Да в моей лаборатории механизмов на несметные богатства, а я питаюсь плесневелым хлебом и не могу позволить себе буквально никаких лекарств. Но ничего, когда-нибудь справедливость непременно восторжествует! Я едва сдерживаюсь, чтобы не бежать к цирковому шатру сразу же после утоления голода: сегодня я наверняка опять увижусь с ней и должен показать ей что-то новое из жизни моих теней, должен удивить ее. Не могу же я каждый день показывать ей одно и то же. И я снова копошусь в своих механизмах до самого вечера, едва не пропустив положенного часа начала представления в цирке. Часы пробили ровно семь, словно бы напоминая мне о том, что пора заканчивать. Я задумчиво поднял взгляд на циферблат, размышляя несколько секунд, а не стоит ли… Затем махнул рукой. Не стоит. И без того боли в последнее время как-то уж слишком усилились. Еще немного, и я подарю аптекарю рефрижератор за его целебные мази и порошки. Черт бы побрал это бренное тело! Я успел забежать в шатер одним из последних, пробрался поближе к арене, готовясь терпеть два часа смертной скуки в ожидании своей госпожи, и замер в изумлении, когда первым же номером из-под купола к нам спустилась она. На ней по-прежнему был шутовской наряд – на этот раз, правда, несколько странный, больше напоминавший клоунский взгляд на пиратское одеяние – черные кожаные штаны с заклепками и облегающий верх в красно-черную полоску с веселым Роджером, застывшим прямо на груди. Метким глазом изобретателя за доли секунды я успел рассмотреть, что костюм пошит был буквально наспех из всего, что попалось под руку, но стремление Адели выглядеть именно так, заставило мою душу трепетать: ведь похожим образом я обрядил и свою тень, того самого Князя, и она приняла эту мою фантазию, оценила ее и даже примерила на себя. Сегодня и воздушные кульбиты ее исполнялись с каким-то особенным азартом, почти остервенением, и продолжались гораздо дольше обычного: ведь и картину для рисования на этот раз она задумала совсем уж невероятную. Холст спустили вдвое больше прежнего, и поначалу мне почудилось было, будто она снова изображает меня, но уже через несколько минут в сердце моем разлилась обжигающая лава: вместо шляпы на голове у меня торчали во все стороны уложенные в сложную прическу волосы. Она снова отдает дань моей тени! Длинный кожаный плащ, хищная беззубая улыбка, руки, сложенные в устрашающем жесте, но при этом дурашливый и озорной взгляд. А рядом с Горшком – дивной моей тенью – постепенно возникала и обретала плоть фигура его спутника Князя в точно таком же костюме, который был сейчас на Адели. Их сходство приобрело немыслимые масштабы, и я поднял повыше воротник плаща, чтобы привлекать как можно меньше внимания, боясь косых взглядов, боясь, что вот сейчас сходство это заметит весь зал и поднимет нас с ней на смех… Но никто ничего не заметил. Все лишь аплодировали, свистели и гикали, кидали монеты на арену и просили ее на бис еще немного покрутиться в воздухе, но она лишь спустилась на финальный поклон, подмигнула мне и приглашающе мотнула головой в сторону кулис. Я молча кивнул и выскользнул из шатра, обежал его и, зайдя с другой стороны, у выхода для актеров опустился на свой ящик и застыл в ожидании. Адель выскочила буквально минут через пятнадцать, едва успев сменить цирковой костюм на платье, от одного вида которого сердце мое принялось колотиться раза в три чаще, я сжался и схватился за грудь: роскошные пышные черные юбки складывались спереди в чудовищно откровенный разрез, таких мне не доводилось встречать даже у певиц кабаре, сверху стягиваясь в узкий корсет да там и оканчиваясь. Рукава заменялись кружевными перчатками до локтя. Адель повела оголенными плечами, поправила на волосах черную же шляпку и взяла меня под руку: - Пошли на площадь. У нас уйма времени для концерта твоих теней. - Но… - нерешительно кивнул я в сторону шатра, а та лишь махнула рукой. - Неужели ты не понял, что уж сегодня-то все они пришли сюда только ради меня? Так всегда случается, в каждом городе: сперва приходят из любопытства, а потом уже являются намеренно посмотреть именно мой номер, поэтому его и ставят под занавес. Я насилу смогла уговорить постановщика пустить меня в самое начало. Сейчас ползала опустеет, у народа освободится целых два часа, а они уже раззадорены моим выступлением и захотят еще. Тут-то твои тени и будут весьма кстати. Побежали же! – и она резво рванула к площади, волоча за собой и меня. Ящик мой тоже ускорился, словно бы поняв каждую произнесенную ей фразу. Площадь и вправду не пустовала: скучающая публика покидала цирк и с любопытством смотрела по сторонам, ища, чем бы еще поразвлечься, и, пока я, запыхавшись, устанавливал ящик, Адель выскочила на передний план и закричала: - Только сегодня! Волшебные живые тени доктора Майхеля поют и танцуют, влюбляются и страдают, бушуют и крушат все вокруг на радость почтеннейшей публике! Всего пять монет, и вы увидите уникальное представление главного творца этого города! Сегодня, вися под куполом цирка, я написала портрет двоих из тех теней. Вас же заинтриговала моя картина? Подходите, и вы увидите этих ребят живьем! Пока я дрожащими руками открывал ящик и проверял механизм, возле нас собралась уже приличная толпа. Краем уха я слышал звон медяков, которые Адель собирала прямо в свою шляпку. А потом на сцену вышли мои тени, и поначалу галдевшая публика вмиг умолкла, разевая рты от изумления. Теней моих они видели, разумеется, не впервые, но, отлаживая механизм, я показывал им в основном что-то простенькое – животных, детей, бытовые зарисовки из жизни лавочников и белошвеек. Толпу удивлял сам факт того, что перед ними пляшут крошечные люди и звери – совсем как живые, но сотканные, казалось, из одного только света. А сейчас, спустя почти год подготовки, я продемонстрировал им то, для чего изначально и задумывал свой воображариум – новый мир, никогда и нигде прежде не существовавший, выдуманный мной от начала и до конца. Каждая деталь в нем вымучена была долгими бессонными ночами – каждая прическа, каждый костюм, каждое имя, каждая судьба… Михаил родился в моем сознании, разумеется, самым первым. Ради него все и задумывалось когда-то – сотворить самого себя и поселить внутри какого-нибудь иного мира. Дать себе иную жизнь, сделать более успешным, более харизматичным и ярким, обладающим талантами, куда более привлекательными для простой публики… Ну кем как не артистом мог стать мой Горшок? И он пел, пел как чертов падший ангел! Над его голосом я работал особенно тщательно, он должен был будить и бередить самые древние струны человеческой души. Низкий, утробный, но удивительно пластичный и отыгрывающий малейшую эмоцию, он пробирался под кожу и взрывался там снопом ярких искр, заставляя слушать моего артиста вот так вот, как сейчас слушали его они – широко раскрыв рот и замерев в самых нелепых позах не в силах сдвинуться и разрушить магию этого мгновения. Я придумал ему великую судьбу и великий же талант: он сочинял грандиозную музыку и обрел популярность во всем моем волшебном мире, даже правители восторгались им и ходили на его концерты. Одним из таких и задумывался Князь, которому досталась внешность моей супруги, просто потому что никак иначе я не решался ее вывести в число персонажей. Я создал ему роскошные одежды и посадил на великолепный трон, откуда он взирал на моего Михаила, внимая его пению, разрывающему душу на невидимые глазу части. А потом пришла Адель, и все изменила: неравные стали равными, а мир, где жили тени, превратился в нечто совершенно невообразимое. Честно признаться, я и сам до конца не понимаю, как все это у меня получилось. Да и у меня ли… Толпа смотрела вчерашнее представление, длившееся как раз около двух часов, и теперь уже новый народ подходил сам, зазывания Адели более не требовались. Они облепили меня со всех сторон, они подпрыгивали, пытаясь рассмотреть хоть что-то. Они залезали на деревья, они распихивали друг друга, стараясь пробраться ближе к ящику, а шляпа моей циркачки давно уже наполнилась монетами до самого верха, и среди них я заметил немало серебра и даже золота. Кажется, я все-таки спасен. Когда тени мои погасли, толпа неистово зааплодировала, кругом слышались крики: «Хотим еще!», но Адель приглашала их приходить через три дня на новую серию представления, и я понял, что за это время должен буду создать что-то новое. Спасибо, что хоть не завтра. За три дня я успею, плевое дело тем более, что уже приготовил для циркачки кое-какое продолжение. Кто-то обступил меня, жал мне руку, не обращая внимания, как морщусь я от их прикосновений, спрашивал о тенях и Горшке с Князем. Все они хотели знать, что будет дальше, а я лишь раздавал робкие глупые обещания, а сам поспешно паковал ящик. Адель буквально силой выдернула меня из восторженной толпы и потащила в сторону дома. - Я помогу вам донести деньги, иначе неровен час вас ограбят. Вот видите, я же говорила, что представление ваше стоит гораздо больше моего! А сколько вы еще с ним заработаете! Три дня ведь не слишком мало, да? Вы ведь успеете? Конечно же, я успею, моя циркачка. Теперь я просто обязан успеть. У самого порога я поднял на нее хмурый взгляд: сейчас прямо так развернется и пойдет к себе в шатер? Или все-таки…? - Завтра у нас выходной, - тут же ответила Адель на незаданный вопрос. – Поэтому предлагаю отметить ваш успех. Я не отниму у вас слишком много времени, но вы ведь все равно устали и вряд ли прямо сейчас сядете за работу. - Да… то есть нет, но… у меня… - В лавку я сбегаю сама, не беспокойтесь. Вот шляпа, берите, это все ваше. Но это еще не все, у меня куча медяков в чулках, на них я и приобрету все необходимое. Я постараюсь поскорее! – и тут же скрылась из виду. Я едва успел разгрести завалы в лаборатории и ополоснуть себя из лейки, как на пороге вновь возникла она – запыхавшаяся, порозовевшая и безумно красивая. Я искренне пожалел, что мне досталось так мало времени на доработку тени. Было бы у меня хотя бы пару дней, и она вышла бы куда изящнее и тоньше. Нынешний же Князь получился грубоватым, мужиковатым. От Адели ему достался лишь пронзительных взгляд призрачно-серых глаз, непослушные светлые вихры, решительность да… талант. Она прошла сразу к столу, который я только-только успел немного привести в порядок и убрать склянки с совсем уж опасными смесями, поставила на него корзину и тут же принялась по-хозяйски осваиваться. Достала мясо, сыр, квас, какие-то овощи и даже пару бутылок вина. - Говорят, у вас тут есть какая-то совершенно фантастическая печка, работающая, кажется, от… - …динамо-машины, - кивнул я. - Тащите котел, сейчас мы будем пировать. Она тут же вскрыла первую бутылку, мы сделали по несколько глотков, и Адель собралась уже было сама резать овощи и мясо для гуляша, но изобретатель я или нет, в конце концов? Я редко пользовался помощью этих механизмов, созданных мной в основном для мелкой кропотливой работы. Они разбирали мне склянки, смешивали привычные типовые составы, когда в том была нужда, но в основном пылились без дела. И вот теперь за считанные минуты помыли и покромсали все, отправив котел с будущим гуляшом в печку, затем запустили динамо-машину, вызвав немалый восторг уже слегка захмелевшей Адели… - Здесь у вас как в сказочном царстве: сбывается все самое невозможное, о чем и помыслить нельзя! И при этом чтобы прокормить себя, вам приходится работать с этим ящиком на площади? Да вы должны быть при дворе и получать зарплату напрямую из казны на все ваши эксперименты! – она бродила по лаборатории, с восхищением касаясь каждой колбы, каждого аппарата, назначение которого было ей неизвестно, но один вид которых вызывал в ней бурю эмоций. – Вы… вы… - она вдруг резко развернулась на каблуках своих высоких сапог, - вы ведь создавали того Горшка с самого себя, так? Вы не захотели говорить об этом вчера, так, может… Я нахмурился и опустил глаза. Что я мог ответить ей? Правду? Тогда она вряд ли задержится здесь еще хоть на минуту, и потом я скорее всего тоже больше никогда не увижу ее. Я пожал плечами и скривился. - Возможно, таким я хотел бы видеть самого себя. Но о похожести судить уже не мне. - Безумно похож, безумно! Вы мрачнее, нелюдимее, он болтливее, веселее, но, если бы вы не оказались в таких обстоятельствах… если бы рядом были друзья… Кто-нибудь вроде того Андрея. Я снова сжался и отвернулся, закусив губу, не выпуская наружу разрывавший нутро стон. - Я понимаю, его внешность вы частично позаимствовали у меня, но их дружба, их душевная близость… разве не было у вас никогда ничего подобного в жизни? Я лишь покачал головой: если бы я сказал ей правду, вряд ли бы она поверила, а потому предпочел солгать. Душевная близость в моей жизни была да такая, что Горшок мог мне только позавидовать, если бы обладал свободной волей. И тот, с кем она у меня была, возможно, более остальных походил на нынешнего Князя, хоть при создании этой тени я меньше всех думал тогда именно о нем. - Тогда, возможно, у вас все еще впереди, - тепло улыбнулась она, подошла ближе и зажала мое лицо в своих ладонях, одним легким движением скидывая с меня очки. – Просто расскажите мне о них. О Горшке и Князе. Что их связывает? Как они познакомились? И что их ждет в дальнейшем? Это ведь не что-то запретное? Не что-то противозаконное? – в голосе ее вместо беспокойства и осуждения, наоборот, прозвучали нотки задора и заинтересованности. - Если бы вы только позволили мне доработать моего Князя, или… создать другого персонажа, вас… тогда эти вопросы просто пропали бы сами собой. - Сейчас это не имеет смысла, - отмахнулась Адель. – Они уже у вас существуют, у них уже есть какая-то история. Вы хотите все это уничтожить? - Они всего лишь персонажи. Немногим совершеннее тряпичных кукол. - Так расскажите мне их историю. Может быть, я и сама не захочу во всем этом участвовать. Ну… в виде этого Андрея, разумеется. Я почесал лоб и сделал еще один глоток вина. Историю я придумывал наспех, у меня и было-то на все это только два дня. Ее придется дорабатывать, доводить до ума, если Адель будет настаивать на продолжении, а пока… Мне просто придется выложить то, что я поспешно набрасывал в свою ветхую тетрадь в виде черновиков будущих представлений. - Они познакомились совсем юными, им было лет по пятнадцать. Обучались на реставраторов – ну, это что-то вроде художников, в общем. Андрей писал стихи, а у Михаила на тот момент уже был музыкальный коллектив, на том они и сошлись. - Тексты их песен и вправду феноменальны. Вы ведь сами их сочинили? - Когда-то давно, в другой жизни, - поморщился я, не делая постыдных для меня уточнений. – Как раз пришлись кстати. - Ну а музыка-то! Где вы взяли ее? - Это все тоже приветы из прошлой жизни. Был когда-то в большой дружбе с очень…талантливыми людьми. Так что, тексты и музыка не совсем мои. Но претензий от них не будет, да и на авторство я не претендую. Сам я придумал только образы ну и основную сюжетную линию. Правда, и ее до ума пока не довел. - Ну так что было дальше? Познакомились они, и…? - И вцепились друг в друга. Коллектив их сразу сменил название и звучать стал по-другому, а эти двое стали лучшими друзьями, через многое прошли, много лет на наркотиках сидели… - На наркотиках? – нахмурилась Адель. - Ну что-то вроде опиума. Неужели не слыхала? - Ну, разумеется, приходилось. У нас даже пару гимнастов выгнали за курение опиума. А один акробат в момент выступления был как раз… - Я это называю «под дозой». - Ну пусть так, да. И расшибся насмерть. - У вас все-таки очень опасная работа, - покачал я головой. – Каждый день так рисковать жизнью… - Его тогда сильно распластало. Череп от удара раскололся, как переспелый арбуз. После того случая гимнастов сразу и выгнали, а остальные желающие расслабиться мигом притихли. - Опиум до добра не доводит. Вот и мой Михаил получил от него по полной. И, вероятно, еще получит. Вы мне подали прекрасную идею для продолжения моей истории… - Разве вы тоже хотите его убить? – воскликнула возмущенная Адель. – Ни в коем случае! Я этого не допущу. У них с Андреем и их группой все должно быть хорошо, слышите? Ну разумеется я не хотел и не стал с ней спорить. Тем лучше. Пусть хоть моя тень выздоровеет от этой напасти и станет счастливее меня. - Все-все-все, - замахал я руками. – Он останется жить, вылечится от этой заразы, они продолжат писать и выступать вместе. Ну, конечно, не без ссор. - Они с детства в одной упряжке. Какие у них вообще могут быть ссоры? – снова встала на дыбы Адель. - Ну, должен же я поддать моей истории драматизма. Иначе все будет слишком слащаво как-то, разве нет? Если уж у нас не романтическая любовная история, а простая крепкая дружба двух творцов, то пусть они хотя бы до крови спорят. Пусть Андрей ваш продолжает писать сказочные истории, а мой Михаил, допустим, захочет от него каких-нибудь других стихов – более серьезных, взрослых что ли… Ну или Андрей как-то раз выступит на публике один со своими песнями, а Михаила это обидит. Ну и все покатится, как снежный ком… - Вы уж только не переборщите, не разрушьте их дружбу, - Адель щелкнула дверью печки, проверяя готовность гуляша. - Ни в коем случае! – улыбнулся я. – Они слишком нужны друг другу, чтобы эти споры в итоге вылились во вражду и расставание. Так, пощекочем нервы публике да и придумаем для них компромисс, а? - Гуляш готов! – торжественно объявила моя циркачка и с восторгом воззрилась на то, как механические мои руки достали котел из печки, водрузили его на стол, затем сняли крышку и замерли, ожидая, вероятно, дальнейших указаний. Мы просидели с ней до глубокой ночи, опорожнили обе бутылки и наелись гуляша, пожалуй, аж на несколько дней вперед. Вино разгорячило ее: она скинула сапоги, забросила свои стройные сильные ножки в кружевных черных чулках прямо на стол, без умолку болтала и хохотала, откидываясь на спинку стула и демонстрируя мне свою тонкую нежную шею и порозовевшие ключицы. Расслабился и я – расстегнул ворот рубахи, забыв о том, что Адели лучше не видеть мою воспаленную кожу, подвинул свой стул чуть ближе, а глаза мои так и пылали лихорадочным блеском, который Адель своим хмельным кокетством только сильнее распаляла. Я уже едва мог держать себя в руках, а та словно бы нарочно провоцировала, подводя к грани безумия. Я не должен, мне нельзя! Проклятый урод. Больной старик и юное совершенство – что между нами может быть общего? В какой-то миг желание мое превзошло все пределы, в которых я еще мог держать себя в узде, и тогда я шарахнул по столу кулаком, игнорируя адскую боль, и тихо, но твердо произнес: - Пожалуй, вам лучше вернуться к себе в шатер, - и опустил глаза. - Позволь мне остаться, - голос ее звучал хрипло и умоляюще. – Я… - Я не могу этого допустить. - Я лягу где-нибудь подальше, а? Ну хоть в твоей спальне наверху. Ты не услышишь от меня ни единого звука! – глаза ее светились такой жаждой меня, моей лаборатории, моего дома, моих теней и всей нашей с ней истории, что я просто не мог дальше сопротивляться и только молча кивнул, указав рукой в сторону лестницы, ведущей к двери в мою каморку. - Ты останешься здесь? – я и сам не заметил, как она перешла на «ты». – Со мной не пойдешь? – нет, ее нахальство было просто невыносимым! - Нет! – взревел я и отвернулся, слушая, как затихают ее шаги. В ту ночь уснуть мне, конечно же, не удалось. До самого утра я то писал черновики моей истории, то ковырялся в механизмах ящика, закладывая в него новый сюжет. Как же было сложно перенести свои чувства туда в эту безмозглую машину, которая к тому же в итоге выплевывает на свет божий две однополые тени, играющие роль простых друзей! Если я только попробую вложить в уста Михаила то, что чувствую к Адели сам, меня тут же повяжут. Инквизиция по-прежнему не дремлет, хоть темные века давно миновали. Да и вряд ли самой циркачке понравятся нездоровые мои фантазии. Я грыз кулаки, лупил ими по стенам, выл. Даже вслед за Михаилом отчаянно хотел испробовать опиум. А сон все не шел. И когда к полудню Адель вышла из каморки, одетая лишь в мою широкую рубашку, вместо приветствия и столь желанного поцелуя, я развернул к ней ящик и выпустил теней на свободу, запустив свой воображариум. Пусть увидит хоть слабые отголоски моих чувств, моих мук и желаний.

* * *

- И что же это означает, Мих, а? – Балу был так пьян, что не мог даже удержать взгляд, все время скользя им куда-то в сторону, словно бы все эти годы тщательно скрывал косоглазие. – Ты ничего не хочешь мне сказать? – Балу постучал пальцем по фотографии, которую минуту назад положил перед ним на стол Горшок. На ней улыбалась миловидная белокурая девушка со слегка, впрочем, провинциальными чертами лица. - Чего тебе еще, Шурик? – протянул не менее пьяный Миха. – Пойдешь свидетелем ко мне на свадьбу? - Я?! – совершенно искренне изумился Балу и округлил глаза, что выглядело как неумелая попытка спародировать лемура. - Ну не Реник же! – расхохотался Горшок. - Упаси боже! – замахал руками Балу. – Просто я подумал, что Андрей… И таки ты по-прежнему ничего не хочешь мне сказать?! – словно бы вспомнил, с чего начался этот странный разговор. - Ну давай, что ты хочешь от меня узнать? – игриво протянул Горшок, взял фотографию Оли и приложил к губам. – Клевая она у меня, да? - Факт. Но кого-то она мне напоминает. Может, сам признаешься, а? - Кого? – нахмурился Горшок. – На маму вроде непохожа. Или… Блин, ты же не Аллу имеешь в виду? А то потом понесут, что старший брат выбирает себе баб, похожих на жену младшего! Ты намекаешь, что мне Аллка что ли нравится? Нет, нет и нет! - Ох, - устало выдохнул Балу и опрокинул еще одну рюмку в и без того ничего не соображавшее нутро. – Оля твоя – копия Андрюха. Сделай ей стрижку и обряди в полосатую майку – и можно вместо него на сцену выпускать. - Да ты гонишь что ли? – взвился Горшок, но от пристального взгляда Балу все же не скрылась внезапно хлынувшая тому в лицо краска. - Со мной можешь в эти игры не играть, Гаврила, - перешел вдруг на это старое школьное прозвище Шурик. – Колись, я никому не скажу. Да и тебе самому полегчает. - В чем колоться-то? Балу, ты сбрендил что ли? Ты кем меня считаешь-то? - Мих, у нас налицо простые факты. Давай загибать пальцы: девушек в номер ты к себе никогда не зовешь и услугами их не пользуешься, а гастроли у нас долгие. Что ты там про Анфису вещал? Сиськи у нее красивые? Подружка по наркоугарам. Но вот вы разошлись с ней, и ты и не вспоминаешь о той семейной жизни своей. Зато с Князем и гостиничные номера общие, бухаете до ночи и засыпаете прямо на полу. А как ты психовал, когда тот о сольнике заикнулся! Как вешаешься на него с каждым его новым текстом, аж слюна брызжет, и глаза – словно семафоры. А вот эти новые правила ваши, где всем рулите вы двое, а мы – так, наемный персонал, это же его идея была, так? Ну не мог ты сам допереть до этой гениальной мысли. И ведь согласился, не пикнул даже. Друга своего из группы выгнать согласился! – Балу ткнул себя пальцем в грудь и громко всхлипнул. - Балу, да блин, получилось так! Ну чо ты, е-мое! – совершенно растерялся Горшок. - А Оля твоя – это последняя капля. Считай, что ты самолично расписался под заявлением о признании ему в любви. - Ты к чему ведешь-то это все? К тому, что я педик что ли? С бабами не сплю, а на Князя передергиваю? – Миха поднялся и грозно навис над пьяно ухмылявшимся Балу. - Да боже упаси, Гаврила! – и замахал руками прямо перед собой. – Уж я-то тебя знаю, как облупленного, и никогда ни в чем похожем ты замечен не был. Был бы пидором, уж ко мне-то всяко бы подкатил, а? Разве нет? – ущипнул Горшка за бок и хрипло расхохотался. - Тогда о чем речь? Я что-то не догоняю… - Миха поднял бутылку к свету, убедился, что рома там осталось на самом донышке, печально вздохнул и опрокинул в себя остатки. – Ты уж сформулируй как-нибудь так, чтобы я понял. - Пойдем спать, - резко вдруг съехал с темы Балу. – Я уже ничего не соображаю. А поговорим завтра на свежую голову. Там авось и Князь к нам подвалит, на троих сообразим. Миха упал прямо там – на кухонный пол, едва успев увернуться от острого угла столешницы. Балу нашел в себе силы доковылять до дивана в гостиной, но пройти дальше в спальню уже не мог. В таком виде на следующее утро их и застал Князь, войдя в незапертую квартиру. Вздохнул, выбросил в мусор бутылки и заветрившиеся остатки еды – вернее даже было бы назвать их останками. Открыл окна и выгнал мух. Потащил сопротивлявшегося и чего-то бормотавшего во сне Горшка в кровать, насилу поднял и взгромоздил прямо на покрывало, накинул сверху плед, поставил рядом стакан с водой. - Оооо, а вот и наш монарх нарисовался, - протянул еле отодравший голову от подушки Балу. – Может, и мне водичкой подсобишь? По мне всю ночь асфальтоукладочный каток ездил. - Модель «Горшок 32»? - Типа того. - Оля там волнуется, мне весь телефон оборвала, а вы тут как голубки нарезались… - Голубки не нарезаются, Андрюх, - глубокомысленно изрек Балу. – Ты сам-то на свадьбу идешь? - Не знаю, Саш. Не думал еще об этом. У Аленки токсикоз тяжелый, я на побегушках. С альбомом опять же проблем много. Не до свадеб мне. Может, сами там как-нибудь, а? Думаю, Миха не обидится. Не первое же его бракосочетание-то, - Князь плюхнулся за стол, достал блокнот и начал что-то бездумно в нем черкать, пока Балу ставил чайник, пытаясь изображать из себя радушного хозяина. - Обидится. Еще и психанет, свадьбу отменит… - помотал головой Балу, безуспешно пытаясь разжечь огонь и чиркая спичкой по стертому боку коробка. - Ну, это ты уж загнул. Но я поговорю с ним, убедил, - и продолжал водить ручкой по бумаге. - Это кто у тебя тут? – вытянул шею Балу, заглядывая ему через плечо. - Да так, просто барышня, - хмыкнул Князь. - Один в один как та с Акустического. - Она, - кивнул Князь. – То шут рисуется, то она вот. Нужно постоянно практиковаться, чтобы навык не потерять. - На Горшка похожа, - не стал истончать все, что осталось от намека в его фразе, Балу. Князь нахмурился, наклонил голову, прищурился, рассматривая рисунок внимательнее. - Может, и есть что-то, - не стал спорить он. – Привык шутов рисовать, вот рука сама знакомые черты и выводит. - Один женится на твоей точной копии, другой портреты его женского пола рисует. Ох, ребята. Может, и хорошо, что ухожу я от вас. Сил моих смотреть на все это больше нет, - спичка, наконец, разродилась крохотным огоньком. Князь перечить ему, брыкаться и чего-то доказывать не стал. Молча дорисовал темноволосую барышню с огромными глазами и полез в шкаф искать съестное. - Как альбом продвигается? – без капли интереса в голосе произнес Балу. - Не спрашивай, - махнул тот рукой. – Со страхом жду, когда Миха проснется. Опять начнется пропил мозга. Прямо хоть из группы беги. - Ага, - закивал головой Балу, - если он тебе жизни спокойной не дает из-за всего одного сольника, представь, что будет, если уйти решишься. Живым он тебя из Шутов не отпустит, Андрюх, - хохотнул Балу, разливая по чашкам кипяток. - Кто кого и куда не отпустит? – раздался хриплый рев из коридора, и в кухню прошлепал полуголый и босой Горшок. Плюхнулся на табурет и тут же принялся дуть на заваривающийся отменно горячий чай. – Кто там куда собрался? - Да никто и никуда. Пей свой чай. Вон у меня печеньки завалялись. - Князь уходить из группы что ли собрался? – все не успокаивался Горшок, ежась и лохматя себе волосы. - С чего ты это взял? – миролюбиво похлопал его по плечу Князь. – Пишем новый альбом, все путем. - А чего вы тут тогда про уход шушукались, пока я там дрых? Если я узнаю, что вы тут за моей спиной что-то такое замышляете… - Мих, прекрати, - на этот раз совершенно серьезно оборвал его Князь. - А то вон сольник уже мутишь без меня. Еще один шаг, и прощай, группа? – Миха с удивительным мастерством совмещал поглощение печенек с горячим чаем и вынос мозга Андрею, не проколовшись ни в одном из этих начинаний. - Ты бы лучше задал себе вопрос, зачем я этот сольник мучу! – нахмурился Князь. – Не посещают на досуге такие мысли? - Конечно посещают, - кивнул Горшок. – Свинтить ты от меня собрался и лыжи заранее мылишь, площадку себе готовишь для отхода. - Зачем? Ну вот подумай, зачем мне куда-то уходить? Наша группа – это громкий бренд, я с него приличные бабки имею. А если уйду в никуда с голым задом, кто за мной пойдет? Кто на мои концерты будет ходить? Ты же у нас звезда сцены, - горько усмехнулся Князь и уткнулся лицом в кружку. - Ну ты же у нас сказочник. Уйдешь – и кто нам будет тексты писать? Я что ли? Или Реник? Да нас фанаты проклянут за наше косноязычие, - и Горшок громко и беззлобно заржал, нимало не стесняясь своих слабостей. - Ничего, выкрутитесь. Музычку пожестче врубите, глазами пострашнее вращать будешь, пару громких интервью дашь на тему «Скатертью дорожка»… - Парни, вы чего, сбрендили что ли? – непонимающе переводил взгляд с одного на другого Балу. – Вы это всерьез сейчас что ли? - Всерьез! А что, думаешь, шутки шутим? А сам-то ты далеко от нас ушел? Ты мне сам вчера на какую тему затирал, а? Нет, Андро, представляешь, что он мне вчера заявил!.. Что моя Оля… Балу явно смутился, не желая продолжать свои пьяные откровения, а потому хитро и ловко увел разговор в другое русло, вновь переводя стрелки на Князя. - Не отвертеться тебе от свадьбы, Андрюх. Ты видишь, как бузит наш Гаврила? - В смысле не отвертеться? – вскочил Горшок и дернул Андрея за плечо. – Ты съехать с темы что ль собрался? На свадьбу ко мне не хочешь идти что ли? - Да боже упаси, Мих! – замахал тот руками, внутренне проклиная чересчур резвого Балу. – Просто все тут в одну кучу свалилось – и Любовь негодяя, и Аленкина беременность… - Поэтому свадьба лучшего друга по боку, да? – нахмурился Горшок. – Ты и на мальчишник не пойдешь? - Мих… - Князь виновато покачал головой. - Так, - Горшок ударил кулаком по столу. – Что там мне вчера вещал Балу на тему похожести моей Оли на Князя? - Чего? – изумился такому повороту событий Андрей. - Вот этот кент, - ткнул он пальцем в изо всех сил старавшегося казаться невидимым Балунова, - мне вчера на пьяных щах заявил, что Оля моя – копия ты внешне. Отвечай за базар, Шурик! Говорил или нет? - Похожа, я не стану этого отрицать, - дипломатично откликнулся Балу. - Слышишь, да, Князь? А ты… ты… альбом без меня записываешь. На свадьбу и мальчишник не идешь! – в отчаянии всплеснул руками Горшок, случайно опрокидывая на себя кружку с остатками чая. - Ох, дурак, - покачал головой Андрей, хватая кухонное полотенце и аккуратно вытирая мокрую грудь Михи, затем спускаясь ниже, скользя по треникам. - Не надо, я сам! – рявкнул Горшок, вырывая у него полотенце. – Предатель! - Мих, я подарок вам куплю, зайду на роспись, но бухать, извини, не пойду. Аленка и правда плоховато себя чувствует сейчас. Ей я нужнее… - Ты всегда кому-то нужнее, - надулся Миха, комкая в руках полотенце. – А это что за баба у тебя? – ткнул он пальцем в свежий рисунок. – Напоминает она мне кого-то. Вот, жена на сносях, а Князь каких-то левых баб себе рисует и не стесняется. Нет бы на свадьбу к другу… - и сам тут же рассмеялся от глупости и нелогичности собственной фразы. – Блин, и где я бабу эту раньше видел. Кто она такая вообще? - С Акустического мамзель, - встрял Балу. – Не узнаешь что ли? - Точно! – хлопнул себя по лбу Горшок. – Ничо так телка. - На тебя, Мих, похожа, - осторожно заметил Балу. – Спрашиваешь, где ты видел ее? Да в зеркале. - Чего?! - Значит, так, парни. Меня Рогожникова убьет, если застанет наши веселые посиделки. Поэтому давайте сворачиваться. С вами классно и все такое, но мы все же не на гастролях. Что ты там про Алену с токсикозом говорил, Князь? Да и тебе, Мих, не нужно Олю из виду упускать. А то неровен час пойдет сольник на стороне мутить в точности как ее прототип, - и отвернулся к мойке, пряча ехидную ухмылку. Утренняя прохлада постепенно сменилась удушающей жарой. Горшок топал по улице прямо так, как и сидел у Балу – босиком и с голым торсом, неся в руках рубашку и ботинки. Рядом шагал задумчивый Князь. - А ведь он прав, Андро, - заметил Горшок спустя несколько минут напряженного молчания. – Оля страшно похожа на тебя. Я сам когда понял это, то просто обалдел! - Я рад, что тебя окружают исключительно прекрасные люди, - не преминул съязвить Андрей. - Типаж у вас один, понимаешь, да? Он правда мне вчера на всякую хрень намекал, я даже повторять ее не буду. Но вот типаж да, - и аккуратно толкнул Андрея плечом. – Ты чо, дуешься что ли? - С чего бы вдруг? - Ну, сорвался я, накричал на тебя. Ты же ведь точно уходить не собираешься, а? - Мих, сто раз же уже обсуждали, - устало дернул плечом Андрей, отталкивая руку Горшка. - Ты чего пихаешься-то? – взвился тот. - А ты чего завалился на меня? Я тебе подставка что ли? - Ну просто облокотился немного, - растерянно произнес Горшок. – А ты правда ту бабу с меня рисовал? - С Анджелины Джоли, - буркнул Князь. Больше они не произнесли ни слова, вызвали такси и разъехались по домам. Стоя в прихожей, Горшок внимательно всмотрелся в лицо встречавшей его Оли. Похожа, чертовски похожа. Просто до безумия. Постричь, переодеть и… вправду можно на сцену отправлять. Или… наоборот? Господи, как же похожа… Сделал шаг вперед и заключил ее в жаркие объятия, на этот раз не страшась, что его оттолкнут. На мальчишник Князь все же забежал. Принес трехлитровую бутыль вискаря, поспешно и как-то скомкано принялся поздравлять грядущего молодожена. Потом так же поспешно попрощался, но Миха ухватил его за плечо: - Пойдем выйдем, Андро. Покурим. За десять минут не родит твоя Аленка преждевременно. Он был уже страшно пьян, впрочем, как и все остальные. Буквально едва держался на ногах, поэтому тут же рухнул на ступеньки и безуспешно пытался прикурить, чиркая выдохшейся зажигалкой. Князь чертыхнулся, отобрал ее из ослабевших рук, резко дернул колесико вниз, поднося забившееся пламя к сигарете… Миха ткнулся вперед, перехватил его ладонь и прижал к своей щеке, прикрывая глаза. - Не отталкивай, а… - едва слышно прошептал он. – И не уходи. - Мих, мне к Аленке надо, - Андрей устало опустился рядом, задержав руку в неудобном положении, но не отнимая ее от лица пьяного друга. - Я про группу. Не уходи от нас. От меня… - Мих, я никуда не ухожу, ну ты чего, - Андрей толкнул его плечом и обнял, прижимая к себе. – Ну куда я от вас денусь-то. - Сольники пишешь, - Горшок всхлипнул и уткнулся носом в его плечо. - Мих, ну у меня песен вагон целый накопился. Куда мне их девать? Тебе они не годятся, сам же сказал. - Андрюх, ну не наша эта тема, все эти твои Стальные кандалы, ну серьезно! Понимаешь, да? – Горшок поднял на него горящий взгляд. – Вот Марионетки, Отражение – это да! Вот давай так и дальше, е-мое! Это гениально! - Мих, я пишу не только Лесника и Марионеток, но еще и Голые коки. И это тоже часть моего сознания, моего мира. - Но не надо это в группу тащить! - Ты сам ответил на свой же вопрос, почему я записал сольник. - Андро… - он снова уронил голову ему на плечо. - Ну что такое? – отстранился, взял его за плечи и всмотрелся в пьяные шальные глаза. - Как мне хорошо с тобой сидеть тут… Так бы и сидел без всяких там мальчишников и свадеб, а? - Мих, тебе домой пора. И репу давай завтра отменим, отлеживаться же будешь после такой пьянки… - Не уходи… Или… пойдем ко мне? У меня мелодий несколько родилось, я тебе покажу, а? Олька у себя сегодня, я один. Или если ты за Аленку переживаешь, то пошли к тебе. Приткнешь меня там куда-нибудь на диван, а? - Мих… - Пойдем, пойдем, Княже, - и пьяно повис на друге, дыша ему в шею и едва задевая ее губами. Алена не рада была видеть бухого Горшка, но активно возражать не стала. Ушла в спальню и включила какой-то фильм. - Я тебе вот сейчас что сыграю… - потянулся Миха к гитаре, но гриф перехватила сильная и более проворная рука Князя. - Сперва я тебе покажу. Вот послушай-ка: Крик подобен грому: «Дайте людям рому!» Нужно по-любому людям выпить рому! Андрей бодро распевал песню, которую написал буквально накануне, и Горшок включился в процесс, начал похлопывать ладонями по коленям и активно подпевать, забываясь и голося на весь дом. - Это блин круто! На сингл тянет! Андро, ты мега мозг! – начал было орать Горшок, а потом вдруг осекся, весь как-то сник и помотал головой. – Ну и нахрена тогда тебе сдался я? Повел плечами, ссутулился, зажал ладони между колен… - Мих… - Андрей отложил гитару, подсел ближе, снова обнял его. – Не сходи с ума. Ты гораздо круче поешь и фронтменишь. - А, это все фигня, - махнул тот рукой. – Преходяще. А вот творчество… - Ты музыку обалденную пишешь! Хочешь – давай Марионеток синглом сделаем? - Не, на хитяру у нас на Продавце только Ром твой тянет, чего я буду очевидное-то отрицать. А с Бунтом как вышло! – он поморщился и помотал головой. – Писали-писали с Реником тяжеляк, а выстрелил твой Гарри дурацкий! И сингл, и клип – все ему досталось! Я тебя, Княже, временами просто ненавижу! - Да брось врать-то, Мих, - хитро усмехнулся Князь. – Ты меня любишь. - Люблю, - уныло согласился он. - И знаешь что? Прекращай стрессовать по поводу моего выдуманного ухода. Никуда я не уйду. И знаешь почему? - Ну? – встрепенулся Горшок. Князь встал, сделал знак ждать его и, вернувшись минут через пять, бросил на стол целую кипу рисунков. Миха непонимающе уставился на нее. Затем медленно протянул руку и принялся ее разгребать. Здесь были рисунки и наброски разных лет – карандашные и акварельные, и везде мелькала одна и та же дама, которая когда-то появилась на обложке Акустического. С разными прическами, в разных костюмах и образах, но с неизменно знакомыми чертами лица и круглыми карими глазами. Первый рисунок с ней датировался ноябрем 1988 года, последний и самый свежий – вчерашним днем. На нем задорная деваха в топе и мини гордо восседала на мотоцикле, прижимаясь к сидевшему за рулем светловолосому парню. - Это… это…? – не в силах выговорить вопрос, хватал ртом воздух Горшок. - Как-то так, - хмыкнул Князь. - Я возьму их себе, - решительно заявил Миха, сгребая рисунки. - Эй, эй, полегче! – ударил его по рукам Андрей. - Ты еще себе нарисуешь, а это… это должно быть у меня! – и он капризно и совсем по-детски выпятил губу. - Ладно, черт с тобой, забирай. - И еще… слушай, Андрюх, может, еще один акустический запишем, а? Ты как думаешь? – и ткнулся носом ему в плечо, пряча смущенную улыбку.

* * *

В первые минуты, пока тени только начинали свое представление, Адель замерла на пороге, не смея пошевелиться. Затем медленно прошла к ближайшему стулу, присела на самый краешек и наклонилась вперед, не сводя взгляда с моего воображариума. Чем дальше двигалось повествование, тем ярче сияли ее глаза, но позы она не меняла, словно страшась упустить хотя бы секунду столь желанного зрелища. Когда же свет внутри ящика, наконец, погас, и тени вернулись в недра его механизма, она резко поднялась, решительным шагом подошла ко мне и без предисловий впилась губами в мои никак не ожидавшие столь резкого напора, но тем более его жаждавшие губы. Сперва, не скрою, я опешил и просто окаменел, не смея пошевелиться, циркачка же моя совсем осмелела, забралась руками мне под рубашку и слегка подтолкнула в сторону стола в надежде, вероятно, на что-то большее. Но этого я уж никак не мог себе позволить, а потому, ответив все же на ее яростный поцелуй, больше никаких авансов не делал, лишь крепче прижал ее к себе, запустил пальцы в ее феноменальные волосы и только целовал. А, когда оторвался, наконец, от ее губ, то прошептал виновато: - Прости, это невозможно. Я не могу… Как мог я позволить ей увидеть меня без одежды? Как мог я испоганить ее чистую и светлую красоту своим мерзким уродством? - Это из-за жены? – она отстранилась с видимым равнодушием. - Нет, - покачал я головой, впрочем, задаваясь про себя вопросом, будет ли это считаться изменой. – Ее давно уже нет в моей жизни. Настаивать Адель не стала, словно бы поняла, что здесь кроется какая-то тайна, которую вот так нахрапом лучше не взламывать. А потому отправилась готовить нам чай и яичницу. Столь прелестна была она в одной лишь моей рубашке, не скрывавшей ни изящных изгибов ее крепкого тела акробатки, ни очертаний ее юных грудей, что я сам насилу сдерживался, чтобы не поддаться искушению и пойти-таки у нее на поводу. Останавливала лишь мысль о том, как исказятся ее прекрасные черты, когда она увидит меня во всем безобразии. - Ты должен показать этот новый эпизод публике. Они будут ждать, - проворковала циркачка, разливая чай по огромным металлическим кружкам, способным дольше обычного поддерживать исходную температуру напитков. - Думаешь, им стоит это увидеть? Я же создал его специально и только для тебя. Там все так двусмысленно, неоднозначно… - Ничего двусмысленного, - тряхнула она своей светлой гривой. – Крепкая дружба, душевная близость и ничего другого. Или нынче в обществе такое не в цене? – нахмурилась она. – Нынче всем подавай разврат, романтику, свадьбу, детей и сварливых жен с пьющими мужьями? Так твой воображариум – это совсем про другое. Он про настоящее, про светлое, честное и огромное. Такое огромное, что весь мир не в состоянии его вместить. Эти твои ребята… ты ведь и сам не понимаешь, что создал, так ведь? Ты ведь в Андрее этом своем меня видишь и заставляешь Мишу вести себя так, словно Андрей – это девушка. А он сопротивляется, он не хочет так. Ведь Андрей – не девушка, он его друг, у них одна душа на два тела, одна голова на двоих. Поэтому твой Миша так и боится его потерять: потеряв Андрея, он самого себя потеряет. Разве это любовная история? - Да как он может сопротивляться? У него нет самосознания, он простая голограмма, которую проецирует на сцену ящика кусок железки. А эту железку обучил всему я! - Пусть так, - не спорит Адель. – Значит, ты сам не веришь в то, чего хочешь показать. То, что я увидела, не грешно, не преступно. Это не Содом, Майхель, это что-то такое, о чем, наверное, втайне мечтает каждый. И если ты все это вправду ощущаешь ко мне, а не просто хочешь провести со мной ночь… Впрочем, о чем же это я, - и она смущенно рассмеялась. – Ведь именно ты сейчас оттолкнул меня. Кажется, ты только что преподал мне урок любви и душевной близости. И спасибо тебе за это, - вслед за тем она встала и убежала в мою каморку, а через несколько минут вернулась уже одетой. – Прости, я так корила пошлую публику, а сама ведь при этом являюсь ее частью. Я сжал кулаки: я не стоил ее дифирамбов. Знала бы она, что только мои боли и мое уродство мешали мне воплотить мои мечты и фантазии в жизнь, а Андрей и Михаил вышли такими уж непорочными исключительно из страха перед жандармами. Если по Лурду поползут слухи о Майхеле содомите, никто уж точно не будет ходить на мои представления и покупать мои изобретения. Мне и без того чудилось, что я показал в своем воображариуме слишком много, что жандармам непременно донесут, особенно учитывая мое холостяцкое существование. Но Адель так была воодушевлена новым эпизодом, что я не стал ничего ей доказывать. Она и публику сумеет убедить в возвышенности и чистоте помыслов как моих, так и моих теней. Уже стоя на пороге и собираясь уходить к себе в шатер репетировать завтрашнее выступление, она вдруг развернулась, а в глазах ее загорелся ставший мне уже хорошо знакомым азартный блеск: - Скажи, у тебя ведь целая лаборатория разных интересных штук. Ты ведь можешь помочь мне создать какой-нибудь новый и интересный номер? Давай я сбегаю и переоденусь в свой привычный костюм, а потом мы вместе подумаем, как еще сможем удивить зрителей. Это ведь нам обоим на пользу будет – весь город поймет, что от твоих изобретений есть толк, что ты не нелюдимый болван, а талантливый ученый. Может, и продажа пойдет резвее? Я коротко кивнул, еще не понимая, что именно могу ей предложить, но, как только она скользнула за порог, скинул посуду своим механизмам, а сам склонился над черновиками. У меня и вправду завалялась целая гора во многом бесполезных изобретений – негодных для быта, а потому пылившихся в чулане до лучших времен. Мы работали с Аделью целый день, и под вечер до площади пришлось уже бежать, чтобы успеть застать прогуливавшийся после работы люд. Она снова зазывала почтенную публику зайти ко мне на представление, но их и не надо было уговаривать, они еще помнили вчерашнее, а потому, едва завидев меня с ящиком, толпа заполонила площадь. Возможно, новый эпизод и не был столь зрелищен, как вчерашний – в нем звучало мало музыки, а концерты и вовсе отсутствовали, но все еще помнили, как эти ребята, так лихо выясняющие теперь отношения на кухне, еще вчера выступали в ярких костюмах и исполняли страшные песни. Познакомиться с ними поближе, послушать их откровения, узнать об их жизни рвался теперь каждый, кто накануне, раскрыв рот, наблюдал за их плясками и воплями. Перед ними словно бы приоткрыли занавес и пустили их за кулисы, где прежде они никогда не бывали. Это совершенно новое ощущение родило ничуть не меньший восторг, и, когда тени скрылись в недрах моего ящика, публика ревела едва ли не громче, чем вчера. Монет мы уж точно собрали не меньше. Если так дело пойдет и дальше, я смогу строить серьезные планы на свое дальнейшее существование и даже, чем черт не шутит, если смогу подлечиться, то, возможно, и у Адели не вызову отвращения… Работу мы продолжили и на следующий день, и к выступлению моей циркачки были готовы отменно, хоть ни разу и не отрепетировали в самом шатре. Просто прибыли туда заблаговременно, и с установкой всего я справился сам – не без помощи своих верных механизмов, разумеется. Адель снова выступала последней, и, ожидая ее выхода, я любовно оглаживал то, что приготовил к ее выходу. Публика просто обалдеет. Началось все, как и обычно: циркачка моя выполняла кульбиты под куполом, затем спустился холст, на котором она тщательно выводила на этот раз огромный портрет шута – не дешевого пошлого клоуна, а самого настоящего придворного шута в ярко-красном колпаке с золотыми бубенчиками. Шут широко улыбался, протягивая ладони в зал, словно бы желая обнять всех и утащить с собой в свой сказочный мир. Зал аплодировал и громко кричал «Браво!», но, впрочем, не громче обычного – ровно до того момента, как шут вдруг ожил, подмигнул всем и пошевелил ладонями. А потом словно бы сошел с холста, вырвавшись из его бумажных пут, ошметки полетели вниз на арену, а шут пошагал к залу, заливисто хохоча и позвякивая бубенцами. Я создал его очень давно и просто так без всякой конкретной цели – себе на забаву. Впрочем, разумеется, и у него имелся прототип. Может быть, когда-нибудь я наберусь смелости и расскажу о нем. Вышедшая же на арену кукла была складным портативным механизмом, при нажатии на который особым образом она обретала форму и начинала двигаться и издавать звуки. Для детских забав шут был великоват, в площадных представлениях же терялся эффект неожиданности – его легко можно было рассмотреть со всех сторон еще прежде, чем он начнет обретать объем и форму. У себя в лаборатории я когда-то вмонтировал его в стену и иногда развлекался тем, что выпускал шута побродить и повеселить меня своим обществом. Мне нравилось наблюдать за тем, как застывшая на стене картина обретала вдруг плоть, отделялась и, громко хохоча, шагала между полок с химикатами. Адель приметила эту деталь моего интерьера и долго хлопала в ладоши, когда я продемонстрировал ей своего механического друга. Она непременно хотела показать его и публике. Зал и вправду разорвало от этого удивительного зрелища. Сперва, не понимая, в чем дело, все заорали от ужаса, а, когда Адель, вращаясь на тросе прямо над шутовским колпаком, провозгласила: - Доктор Майхель и одно из его изобретений! Оживающая картина! Вы все живете в одном городе с величайшим гением современности. Насладитесь работой его непостижимого ума! В тот вечер толпа никак не хотела расходиться. Все обступили шута, дети рыдали, требуя у родителей купить им нечто подобное, несколько толстосумов уже заказали мне точные копии в натуральную величину или поменьше. Но самое удивительное предложение поступило от директора цирка. Едва толпа все же рассосалась, и мы остались с Адель на арене вдвоем, пакуя нашего ставшего столь популярным шута, этот шустрый пожилой человечек выскочил из-за кулис и принялся тараторить: - Доктор Майхель, это феноменально! Я предлагаю вам сотрудничество: вы выступаете со своими работами в нашем цирке, а мы платим вам приличные деньги. Как насчет десяти золотых монет за представление? Первым моим порывом было отказаться, но я решил не рубить сплеча тем более, что у меня завалялось еще немало бесполезностей. Почему бы и не получить по десять золотых за каждую? Через пару недель цирк уедет, а деньги мне еще пригодятся. Цирк уедет через пару недель, осознание этого факта вдруг накрыло меня с головой. Я ведь даже не знал, откуда Адель родом и как мне поддерживать с ней связь, когда шатер на площади разберут, а кибитка их уедет колесить по другим городам… С тенями мы в тот вечер не выступали, и я побаивался, что она не захочет идти со мной. Но она сперва вызвалась помочь мне отнести шута, а потом просто не захотела уходить. Мы снова варили ужин, пили вино и веселились. Опьянев, она опять набросилась на меня с поцелуями, а я теперь и не думал сопротивляться. На этот раз она была уже чуть смелее, но я с прежней стойкостью выдержал ее напор и слегка отстранился, только когда поцелуй стал уж чересчур жарким и провокационным. - Прости, - нахмурилась она и отправилась ко мне в каморку. А я с бешено колотящимся сердцем мог всю ночь думать лишь о ней и о наших поцелуях. И сочинял новые концертные выступления моих теней. Потому что, если бы я рискнул показать простую их жизнь из закулисья, на этот раз жандармы точно арестовали бы меня за содомию.