Старые фики по ОЭ

Ей хорошо дается риторика и математика, ему — языки, история и землеописание. Она дружна со всеми лошадьми в конюшне, включая самых буйных жеребцов, а ее брат перед каждым выездом радостно встречает врученную ему кобылу, словно друга, обнимает за мощную шею и скрывает улыбку, когда Сона по-матерински кладет голову на хрупкое плечо. Она много смеется, она нашла себе подружек, ее обожают служанки и к ней снисходительны менторы. Он старается выглядеть сурово, но получается только все время быть растерянно печальным. Добиться от него смеха трудно, но редкие светлые улыбки вышибают из легких дыхание. Она украшает волосы гребнями и цветами на манер кэналлиек, он повсюду таскает с собой родовой кинжал. Она болтает с рыбаками, собирая обещанья, что довезут ее до берега Багряных земель — просто взглянуть. Он постоянно смотрит на север. Она ждет будущего, он — ну разве что письма. Рокэ глядит в закат. Визиты в Кэналлоа последний год стали какими-то… домашними. Он слишком часто возвращается сюда. Небо вверху становится сиреневым, солнце уже почти спряталось за море. Рядом молчит Рикардо. Ричард — мальчик явно признателен, что Рокэ называет его северным именем. С ним хорошо молчать. Они взрослеют. Ирис начинает кидать на Рокэ любопытные, оценивающе-испуганные взгляды, которые Алва, дружески потешаясь, разбивает шуткой или вопросами. Девочку просто пару лет придется отвлекать чем-то другим — так говорит ему Арлетта. А там уже ее нужно будет представить ко двору и выдать замуж. Рокэ неожиданно решает: «Только не за Ракана, с кем она обручена». Надорская радуга не заслуживает вечного изгнания. И Ричард… Ричард смотрит восхищенно, жадно, с негодованием, с горечью, с сотнями различных выражений. Ричард радуется его визитам, церемонно кланяясь в приветствии — письма из дома непрестанно вызывают в нем всплески такой вот древней церемонности. Ирис рада подаркам, развлечениям и обществу, ей хорошо о чем-нибудь рассказывать. А с Диком хорошо вот так молчать. — Как, юноша, ваши успехи в фехтовании? — Лучше, эр Рокэ. Ричард постоянно спотыкается на слове «монсеньор», а «соберано» прилипшее к язычку Айрис Рокэ больше раздражает. Впрочем, Алва привык и к «эру». Ну а что поделать, если для парня «эр» — это не Человек Чести как для иных, а прежде всего… что-то вроде «дядя». Друг отца. — С утра проверим. Юноша сияет. Лопес и в самом деле им доволен — для столь зажатого мальчишки, Ричард делает успехи невозможные. Упорства в нем хватит на десять Алва — а последнего Алва старый Лопес прозвал ослёнком за упрямство. Так и называл, пока Рокэ не выбил у учителя оружие однажды. Впрочем, он упорней в политике. С ним можно долго спорить — бесполезно. Легче оставить книгу, что-нибудь сказать, чтобы мальчишка взбеленился и задумался — о, ярости в вепреныше скрыто достаточно под этой детской робостью, под всей этой эсператистской скованностью. К счастью, не меньше в этой буйной растрепанной голове скрыто и ума. — Не передумали пока что ехать в Агарис? Медлит. Не хочется этого говорить. — Вы были правы, что моя провинция нуждается в правителе больше, чем принц Альдо в еще одном изгнаннике. Благодарю вас за совет, герцог Алва. Рокэ морщится. Весь уют молчания разбился о вынужденное, неприятное для Окделла признание. — И как на вашей родине дела? Дик скупо, словно нехотя описывает последние немногочисленные новости. Что-то о младших сестрах, кое-что о матери и о Лараках. Несколько бессмысленных, пока просто пугающих мальчишку фактов о бедственном положении провинции. Он учится, но это кажется и вправду неподъёмным, ведь ему четырнадцать. Пятнадцать вскоре. — Что-то вы не веселы. — Умер мой пес, — Дик открывается внезапно, неожиданно, чтобы тут же закрыться, как всегда. Рокэ даже теряется. Какой пес? Мальчуган, разве, не был привязан только к своей лошади? — Негро? — припоминает он кличку какого-то дворового. Дикон качает головой: — Нет, Карас… В Надоре, вы его не помните, он на вас лаял, — он кусает губы, — торкский волкодав. — Который выл, когда вы уезжали? — теперь он вспоминает. Да, действительно, был в этом зале старый, но еще мощный торкский волкодав. — Он выл с тех пор, как… Как погиб отец. Именно с того дня. На самом деле, до того, как вы приехали и как привезли новости, — тут мальчик вспоминает, кому это говорит, — простите, герцог Алва, я непозволительно… Рокэ знает, что либо Ричард сейчас наконец-то выплеснет всю ненависть, которую копит к нему, либо случится что-нибудь иное, но не менее необходимое. Юного герцога Окделла он не слушает. Просто сгребает за плечи и прижимает к сердцу, упираясь острым — больно, должно быть, — подбородком в теплую макушку. Ричард замирает. Всегда хотелось. Айрис непосредственная, сущий ребенок. Обнимает, прижимается, целует в щеку, словно правда — дядюшка. От этого смешно порой, порою тягостно, но к ней не тянутся руки, как к этому волчонку. Слезы прорываются. Уже окрепшие, немного огрубевшие руки юного герцога сжимаются на ткани его кэналлийской куртки. Герцог Окделл молча и отчаянно плачет ему в плечо и все не унимается, а Рокэ гладит легкие теплые волосы. Ричард не любит от него подарков, мнется и стесняется. Но на пятнадцатилетие неужто он не примет? Надо найти эту же породу, а если получится — вовсе приплод того Караса— должен, должен быть… Да и в Надор заехать за очередным письмом уже пора… Или вовсе свозить маленьких герцожат проведать матушку? Рокэ не думает, что прав, только привязываться — глупое человеческое свойство. И к кому ему еще можно привязываться в его случае с проклятием — так чтобы близко, но не дотянулось, чтобы не касалось их? Разве что к детям убиенного врага. Дикон уже умолк, но все еще никак не отстраняется. Молчит — с ним правда хорошо вот так молчать. Они молчат и смотрятся в закат.