Второй шанс

За непродолжительное время своей новой, если можно так сказать, жизни Сасори испытал множество отвратительных состояний. Сонливость, голод, головная боль, боль в теле, в общем и целом требовавшее к себе слишком много внимания. Но с самым отвратительный кукольник столкнулся новым утром. Нет, у него не болела голова, не тошнило и не пересохло во рту, хотя, лучше бы так. Тогда, возможно, не пришлось бы раз за разом прокручивать в голове прошлый вечер, а с ним и с десяток вариантов того, как стоило бы поступить. Но если отмахнуться от прошлого, как уже совершённого, было легко, то вот будущее напрягало буквально физически. Как поступить? Сделать вид, что ничего не было, и просто выполнять поставленные задачи? Очевидно, да. Потому что любые другие варианты, назойливо, точно кровососущая мошкара, лезущие в голову, были одна бредовее другой. Но больше всего раздражало даже не это. А то, что, смирив гордость и принципы, Акасуна вынужден был признаться самому себе в том, что Дейдара прав. Что-то действительно изменилось. Что-то большее, чем просто тело. Значение того, кто раньше просто был рядом, зачастую, являясь не более чем раздражителем, обузой, возросло настолько, что кукловод не мог этого вынести. Привязан он к мальчишке или, всё же, к прошлому, единственным осколком которого Дейдара являлся в этом новом, зачастую, сложном и непонятном мире? Сасори не мог ответить. Не хотел отвечать, подсознательно догадываясь, что этот самый ответ надломит его мировосприятие ещё сильнее. Поднявшись с кровати, он, постояв секунду, точно собираясь с силами, толкнул дверь, отделявшую спальню от коридора, где, очевидно, не горел свет. К полумраку глаза привыкли медленнее, чем в голову пришёл закономерный вопрос: где Дейдара? По сути, здесь его ничего и никто не держал. Он напросился, можно сказать, ввалился в чужой дом со всей своей присущей ему бесцеремонностью. И уйти тоже мог в любой момент. Но раньше, чем кукольник сумел осознать, радует его эта мысль или, всё же, не очень, с кухни доносится приглушённый стук, а за ним раздражённое шипение. Не ушёл, значит. Скорее всего, так и спал на кухне, но до этого никому кроме самого подрывника дела быть не должно. Акасуна же сворачивает на полпути, закрываясь в ванной комнате. Ум настойчиво акцентировал внимание на так раздражающем липком ощущении на собственной коже. Стоило бы умыться или и вовсе, как он обычно это делал, каждый раз жалея потраченного времени, принять душ. Вот только не оттягивал ли он неизбежное? Очевидно, да. И кукловод с каждой секундой ненавидел себя всё больше. За пассивность. За слабость. За абсолютное непонимание.. себя. Как младенец, который только-только пытается встать, Сасори ощущал себя беззащитным, неуверенным и смешным. Точно не тем, кем хотел бы себя видеть. Точно не тем, кем должны были видеть его окружающие. И особенно он. Ледяная вода колет кожу, но приносит некоторое облегчение. Возможно, и стоило бы постоять под холодным душем хотя бы пару минут, но Акасуна решает не рисковать. Умывшись, он заходит на кухню, где Дейдара во всю развил кипучую деятельность. - Доброе утро. - блондин улыбается и на секунду даже кажется, что тот тоже пришёл к очевидному решению: игнорировать всё, что произошло вчера вечером. Однако, почти сразу тот делает шаг навстречу, бесцеремонно целует в лоб, но тут же снова отходит к плите, где пузырилась и потрескивала яичница. Вроде бы, и не настолько критичное нарушение личного пространства, но Сасори, всё же, напоминает: - Я не ясно выразился? - Ммм.. - тянет Дейдара, так, будто бы пытается вспомнить, что именно было сказано, - Предельно ясно. И от его тона вдоль позвоночника пробежали мурашки. Не мог же он сам всё решить за двоих? Не настолько же Дейдара, в самом деле, самонадеян чтобы считать, что знает, как будет лучше? Мозг отказывался встраивать это в общую картину, отторгал и сопротивлялся, но, похоже, именно так и было. - Не смей ко мне приближаться. - медленно, чуть ли не цедя слова, произносит Акасуна в надежде, что хоть так в светловолосой голове отложится нужная информация. - Не приближайся. Мне это не интересно. Не нужно. Меньше чем через полгода я снова буду в том теле, в котором должен. И я не буду чувствовать ничего. Дейдара оборачивается. В его глазах будто бы расползается чёрная тень, но тут же исчезает вместе с тем, как подрывник беззаботно улыбается и кивает. - Хорошо. Как скажете, Данна. В этот момент в груди будто бы рассыпались острые кусочки льда, впиваясь в лёгкие, в сердце, в рёбра, не позволяя сделать вдох. Почему? Он же хотел именно этого. Дистанции, спокойствия, во всех смыслах. Но.. ждал ли он, что Дейдара согласится так просто? Нет. Определённо, нет. Раздражающая пульсация в висках не мешает развернуться, и покинуть кухню, будто бы в нескольких метрах от Дейдары дышать станет легче. Сасори отказывался допустить, что он поверил в привязанность к себе. Но, логически, с чего ей вообще быть? Всё время, каждый раз всё, что он делал для Дейдары - это унижал, и не только его самого, но и всё, что мальчишке по тем или иным причинам было дорого. Почему кто-то в здравом уме должен испытывать хотя бы каплю симпатии к тому, кто вёл себя подобным образом? Почему должен о нём заботиться? Единственное, что было бы правильно - это уколоть в ответ. Максимально жестоко и больно. Что, вероятно, и произошло. И стоило этой мысли прийти в голову, Акасуна почти моментально успокаивается. Ведь это.. логично. Это правильно и справедливо. Он получил лишь малую часть того, что Дейдаре пришлось выносить. И теперь он был уверен, что не повторит ту же ошибку во второй раз.