Пока я в атмосфере, словно пепел, сгораю Ты тянешь меня в ад, а я тебя маню раем
Кащей уходит ещё до рассвета, оставляет одну среди стен тесных, давящих. Глядит совсем перед выходом, как она во сне бубнит свое что-то. Сны Василисы беспокойные, отрывистые были. Это он понять успел за четыре коротких часа, когда Царевна то дернется неожиданно резко, то юлой вертится и надо ей было рядом тело его в сладкой дреме отыскать снова, чтобы провалиться обратно. На столе откуда ножницы брал, оставляет ещё одну драгоценность её — медальон чистой платины с изумрудом зеленым. Исчезает. Когда проснется она, прибираться начнёт от всего, что после ночи вчерашней осталось, обнаружит его неожиданно и смутно разглядывать будет долго. Точно её был. В шкатулку бабушкину аккуратно уложит, рядом с золотом в рубинах, которые до этого Кащей обратно принёс. На руку свою взгляд опустит, ни следа не осталось на коже. Под кожей только. Где-то глубже гораздо он был. Взгляду простому не увидеть. Чайник поставит, блины решит напечь по привычке, Царевич её никогда с плитой управляться не мог. Дверь отпирать пойдет, только звонок пропищит о гостях и добра молодца на пороге увидит. — Не один я, — скажет он и выглянет из-за спины богатыря, лихо болотное. — Кто-то тут извиниться хотел. — Надеюсь не от того, что ты его тумаками наградил. — Маратка губы в неловкости кривит и заходит следом за Турбо. — В общем это, чё.. — в кухне топчется и места найти себе не может, стыдно ещё больше вчерашнего. — Я дебил и всё такое. Не обижайся там сильно, я вчера Яндыру пол морды из-за тебя спалил горелкой, теперь таких пиздюлей от Такташевских отхватывать буду. — блины им на стол выставляет, варенье то, с сахаром Кащеевым. — Можно? Домой только вчера вернулся и так мать обжираю постоянно, а жрать охота. — Нет, тут еду только показывают, пробовать не дают. — фыркнула, смотрит на него, пока Валера в варенье уже ложкой полез. — Бери конечно. — сразу пару схватил и за щеки заталкивать начал, точно как с края голодного воротился. — И я не обижалась на тебя, на обиженных воду возят. — не жует даже, глотает сразу после пары укусов. Чай им наливает, чтобы хоть не давился. Блины дальше со сковороды снимать продолжает. — Ну ниче, — говорит. — Вовка мой сейчас оклемался, сборы будет устраивать. Покажем Такташевским где раки зимуют, Царевич же наш, универсамовский, значит и ты наша. — с добрым молодцем переглядывается, головой мотнул и на Маратку вопросительно смотрит. — Ну как, раз девицу из наших так, значит ответить надо. Они же за пидора того в лечебнице устроили. — в руках половник, тесто которым по сковороде распределяла, сжимает до белесых костяшек. — Идём. — стукнула им по кастрюльке полупустой, собираться впопыхах кинулась. За минуту из дома готовая выбежать, вместе с богатырем Маратку расталкивает, блюдце из под варенья облизывающего. — А чё? Куда? — на костыль опираясь княже стоял, по подвалу неспешно двигался, в вещах своих копошился, сразу видно – готовится в чему. Не приметил даже, что явился кто. Обернулся он на Царевну, все так же в песце своем, волосы ей кто-то уже сровнял до плеч и на воротнике локоны белые раскинулись, а может и сама резала. Глядит на него хмуро, брови вместе свела. Ближе подходит, стоит так, чтобы лик его перед собой видеть и холодом глаз светлых кусает морозно. — Как понимать тебя, Владимир? — прихрамывает княже, но стойко держится. Хоть и хочется на диван старенький присесть и её пригласить. — Ты сказал? — на Маратку зыркнул, а он за богатырскую спину широкую сразу скрывается. Знает, что Валера рад только, если она в неведении не останется. — Как. Тебя. Понимать. — повторяется, грозной казаться желает, не моргает даже. — Как поняла, так и понимать. — головой мотнула ему в сторону дивана, нечего перед ней тут геройствовать. Не сдвинулся даже он с места. — Мы за пацанов своих и за девчонок универсамовских, всегда стоять будем. Стояли и продолжим стоять, до последнего. Раз Хади Такташ войны хочет и методы такие в ход пускает – так тому и быть. — Но я не хочу войны никакой! — и строгость её почти тут же улетучилась, непонимание остаётся, потерянность остаётся, злоба остаётся, в звонком голосе выливается на князя. — Кто ты такой, чтобы решать это без меня и моим именем прикрываться? — Совсем понимать не хочешь? Они это начали, нападать на нас начали, душить нас пытаются. Царевич, Ералаш, ты теперь. Хочешь чтобы опять пришли или может, чтобы Турбо следующим стал? Или ещё кто из наших? Все ведь семья твоя, а ты наша. — рука княжеская на плечо в мехах укладывается, сжимает, думает что отрезвят сразу её слова благородные. — Такие понятия, Царевна и за честь свою тоже стоять будем, как и за твою. — Боже ты мой! — Василиса с плеча его руку сбрасывает и отталкивает в сторону, шаг назад делая. С ног до головы его с ужасом взглядом окинула. — Я просто хочу, чтобы в покое меня оставили! Не нужна мне никакая война, никакая месть, никакая справедливость и защита чести! Мы не в сказках про рыцарей и принцесс! — на ногу здоровую и костыль опираясь, ковыляет за папиросами. Не отрезвили слова, не о чем говорить больше было. — Я просто хочу жить спокойно, чтобы забыть все это как страшный сон! Я просто хочу, чтобы вышибло из моей памяти вас всех проклятущих, чтобы вы перестали думать, что побоищами можно решить несчастья! — закурил княже и горько в ответ усмехнулся, головой качая, на стену опираясь. — Твое слово. Кащей так видно влияет. — Мне он не сделал ничего дурного! — выпалила ответно, сама того не ожидая. Ведь и вправду, дурного он ей не сделал. Хоть и казалось, что намерения в нем злодейские только. Да ведь неправдой это с каждым днем оборачивалось, ведь ни разу он не заставил, не принудил ни к чему, даже приходил так, что рада Василиса была и рада, что на ночь он остался. — Никто не побеспокоит тебя боле, Царевна. — Надеюсь твои слова тоже не пустой звук, княже.Аигел — Пыяла
— Валера, не обязательно тебе меня сторожить днем и ночью. В самом деле. — сидели в комнате вместе они, щелкали программы в ящике картинки показывающем. Ещё одно чудо современности, хоть и бесполезное на вкус Завидовой. Переговаривались время от времени. — Брось, Василиса. — отмахивается, растягивается на кровати и голову косматую с кудрями отросшими, ей на коленки укладывает. — Как будто я у вас тут и так не сидел раньше, пока Елисей.. — Из больницы врач звонил, состояние стабильное. — она по голове его треплет, продолжает на кнопку жать бездумно, пока совсем не надоедает и не меркнет экран, затихая. — Так значит он правда возаращает тебе злато и цепи отданные на откуп? — жвачку «турбо» разворачивает, одну за одной, сразу несколько в рот закидывает. Арбуз и яблоко. Василиса мычит в ответ, пока он пузыри дует большие. — Странный он больно. — Ты совсем ничего не знаешь о нем? — отнимает запечатанную резинку и вертит меж пальцев Царевна, обертку цветастую разглядывая. — Кроме того, что все знают – ничего. Он ни с кем близких отношений не водит, девицы его ничего не рассказывали. Боялись может, а может ещё что.. — тишину после слов его слушали, она пальцами пузыри дутые лопала, развлечения ради. Тишину слушали до тех пор, пока стекло однушки на третьем этаже в дребезги не разлетелось. Вздрогнула тут же, а добрый молодец с места своего подскочил. Камень огромный на пол аккурат стола приземлился. Подбирает его осторожно, пока Василиса к окну подступает крадучись, как подруга её Лисичка делала, если секреты чужие послушать хотела. Стекло по подоконнику рассыпано, она сквозь дыру в окне смотрит и второй камень следом летит. Богатырь одернуть успевает за руку, и за себя отодвигает. — Сука Кащеева! — полчище под окнами собралось целое, от них камни летели, ещё полетят, подготовлено все для этого уже было. — Рожу твою поганую кострищем омоем, чтоб хуже чем у Яндыра было! Шкура вся слезет, пока визжать будешь и корчиться! — на добра молодца косится и в дверь начинают ломиться. С дурью, с яростью, точно ногами влетают, по замку чем-то железным грохают. — Не подходи к окнам. — а потом и вовсе за руку Царевну хватает, чтобы прочь из комнаты увести. — Нашим надо звонить. — к телефону её тащит, пока Василиса ногтями в ладонь мертвой хваткой держащую, впивается. — Не долго тебе прятаться! — за дверью кричат, много чего кричат, но разобрать только это смогла. В коридоре страшно, дверь ходуном ходить начинает, а от замка все не отстают. Валера трубку снимает только, чтобы номер ввести. — Нет! — за запястье его перехватывает, глазами испуганными смотрит. Вдох делает, выдох, чтобы словам выходить помочь. — Кащею звони! — она двери сторонится, пока номер спасительный набирается. Только бы трубку он снял, только бы дома был у себя. Только бы номер правильным оказался. К стене подальше отходит. Не страшно. Ей не должно быть страшно. Она не одна, не может сейчас боязливой зверушкою обратиться. Не должна бояться. — Кащей! — слышит, как в трубку добрый молодец кричит, а Василиса видит, что ручка совсем хлипкая и в дверь снова шумно прилетает что-то, поэтому и она кричит, только громче охранника богатыря своего. Все что Кащей разобрать сумел – имя и пронзительный девичий визг, шума много, голосов. Но визг этот более явно. Противный такой. Тонкий. Как ножом тупым по коже вглубь. Все-таки надо было свернуть ей шею, пока спала. Бедовая Царевна эта, одни ужасы за ней по пятам следуют. Одни проблемы. Трубку бросил. Богатырь её второпях по дому рыщет, найти пытается хоть что-то, чем отбиваться удобнее будет. Стоят вдвоем напротив двери проклятой, в руках сковороду чугунную сжимает, с которой она же сама на него и кидалась. — В шкаф поди спрячься, сейчас они снесут эту дверь и начнётся. — Нет! — руки Василисины от себя силой отрывает резко, в сторону комнаты толкает, когда дверь вот-вот с петель слетит. — Ты один, я не брошу тебя! — Иди же! — выстрел. Громче, чем все до этого грохочущее. Штукатурка в подъезде осыпалась и затихло на мгновение полчище наступающее. Ещё один выстрел. Богатырь за руку её хватает, к комнате кидается, в окно выглядывает – никого на улице. Ветры холодные сквозь дыры в стекле оконном по комнате гулять начинают. Дверь входная о стену ударилась, отворилась. Шаги неспешные приближались к ним, но тишина вдруг вернулась обратно, хоть и согнали её прочь. Добрый молодец сковороду наготове держит, а потом фигура Кащея с «наганой» в руках появляется. Побелка россыпью на плаще его кожаном лежит, на плечах. Кудри все в ней и по щеке вместе со старым следом красным, белый новый. Оба оружие опускают, богатырь свое на пол в сторону бросает, пока Кащей по комнате глазами бегает. Бедовая Царевна. — Морде автоматной доложишь, что тут было – пулю поймаешь. — плечами дёрнул, побелку с себя стряхивая. На Василису теперь смотрит, как стоит вся такая растерянная, как грудина её вздымается, точно после погони нещадной. Может лучше и не надо было приходить? Избавился бы от неё и не пришлось тогда каждый раз себя так перекручивать, если ещё в одно несчастье она угодить вздумает. Не пришлось бы лететь сломя голову, на пожар точно и не пришлось бы жителей местных пугать звуками стрельбища. — Здесь никто войны не хочет, а с этим я сам разберусь. — На крысу что ли похож? — огрызается богатырь ему, хоть и боязно противится всегда было, и сейчас тоже боязно. Адреналин страх тот пересиливает. — Ну вы же все такие с честью, с понятиями правильным, герои сраные. — брезгливо слова произносит, хоть и знает, что брезгуют все им только. Кто же чернотой такой брезговать не станет? Мазутом, что чуть заляпаешься – не отмоешь потом никогда. — Царевна с Царевичем, брат и сестра мне. Их я дольше пацанов знаю, она меня в школу собирала, когда малым совсем был. Она рожу мою перекисью поливала, когда Царевич после драки притащит. — как на духу все выложил, слышали бы пацаны – засмеяли бы, а может и чушпаном нарекли. Да только правда это была, которую не было смысла теперь утаивать. Правда, в душе сомнения поселившая, может Василиса и верно все говорила. Улица семья или на улицу он пришел, чтобы семью другую защищать? От улицы беды все и без улицы не выжить никак под небом казанским. — К себе всегда пустит, накормит, напоит, поспать даст. Думаешь этим отплачу? — Найди Соловья, — деньги из кармана ему протягивает Кащей, да вкладывает в ладонь так, будто пожимает. — Он хорошо с замками управляется, занимался разбоем квартирным. Пусть приходит завтра с утра, поменяет. — руку с силою сжимает ответно, а сам думает, как же запутался теперь. — А я тут сегодня останусь. Больно перина мягкая, да яблоки вкусные.Bjarla — Обряд (Сейд)
Из «Яви» в «Навь» переходя Судьба становится иною Ты выйдешь сам из передряг И сможешь управлять судьбою
— Умеешь пользоваться этим? — «нагана» в руках его не казалась такой тяжелой, как когда в её руку легла. Словно часть силы своей передать решил, хоть и совсем малую толику. Даже не треть, не четвертину. Ещё меньше. — Конечно не умеешь. — уголок его губ кривится улыбкой, пока Василиса рассматривает то, чем он делится с ней. Локон выбивающийся за ухо заправляет и следом двумя руками берется, на Кащея глядит. — Зачем это мне? — улыбается, точно волче на дикой охоте. По кругу её обходить начинает, будто крадётся. Голову набок наклоняет, когда позади неё оказывается и руки её своими берет. — Хочу научить тебя, Царевна. — сжимает хваткою крепкой и медленно поднимает «нагану» с ней вместе. — Для чего? — он рассмеялся и впервые Василиса смех этот слышит таким: и бархатистый и хрипящий, и громкий и тихий, и обжигающий пламенем и стужей, и комнату заполняющий и до костей внутрь пробиравший. — Хочешь быть слабой? — показывает как цель избирать правильно, как навести и увидать место точное. — Не хочу. — шепчет Царевна, а он все смеется и смех этот с ветрами по комнате гуляющими сливается. — Значит тебе отдаю. — А как же ты? — Думаешь это мне надо? — Василиса лицом к нему поворачивается, когда руки Кащей её отпускает.Скучна без «Нави» будет «Явь», Подобие явленья транса, Когда равны и «Явь», и «Навь» Родиться «Правь» — слуга баланса
Лицом к лицу, совсем не увидать, что отражается на нем. Лишь тень фигурная стоит, окутав черным полотном. Рука с «наганою» ползет по плоти костяной его, чтоб убедиться и сейчас, что он не тень, он ощутимее её. — Чего Царевна ты желаешь? — он тихо молвит ей в лицо и чувствует как к коже подпирает, та сила мрачная его. — Хочу узнать какой ты, Коще. Хочу смотреть я как в тот раз. Хочу всю нечисть видеть рядом, что и теперь не покидает нас. — и руку он её с «наганую» подводит, туда где поразить его легко. Виски пульсируют до боли, когда играет он с судьбой. — Тогда глаза не закрывай. — целует жадно, космы собирает, пока «нагана» в пол летит. Целует так, что у неё дыхание спирает и страх в глазах уж очень ощутим. Целует так, чтоб плащ она стащила, откинув спешно на кровать. И чтоб за шею ухватилась, когда бедро ладонью он сжимал. Ветра те кожу обдувают, когда нагая вся стоит. Целует, сверху нависает, лопатки-крылья придавив. Ногтями по спине терзает, Царевна кости все его, ногами тело обвивает и вьется змейкой все равно. Огнём под кожей все пылает, когда плоть к плоти вместе с ним. Когда внутри все заполняет, та чернота, идущая за ним. И на плаще из мрака овладев, целует в шею он её. Кусает, кожу раздирает – клеймит собой, Царевну подчинив. Кричит от страсти исступления, теряет над собой контроль. Глаза не закрывает как велели, и смотрит, как же вьется рядом мир иной. Следы на теле оставляет он ей синеющие в рябь, растягивает время, замедляет, чтобы движения повторять. Песком часы те утекают, покуда длится сей обряд. Царевна тени укрощает, во вкус вошла, а он и рад. Не так должно было случится, не так проходит первый раз. Поймёт чуть позже, все закончив, когда посмотрит ещё раз. Окинет взглядом комнату ночную, накроет одеялами её. И рядом сядет с папиросой в перекуре, и проклянет тот день, когда решил её узнать.