***
Кофе. И головная боль, звенящая сотнями чужих голосов. Ну, может не сотнями. Десятками, — Саске исправил сам себя и поморщился: от стольких выпитов стаканчиков кололось во лбу, словно сотни тончайших игл вонзились в его череп. В круглосуточном кафе было практически пусто, не считая таких же полуночников, как он, но с каждым получасом людей становилось всё больше. Их тихие разговоры заполняли голову Саске, носились в ней, словно шуршащие и колючие комья снега. Хотелось вытряхнуть. Неоновая неприятная вывеска была настолько яркой, что её свет доставал Саске с улицы, расплываясь в луже грязного снега, словно пролитый бензин. Он смотрел на это через окно, фокусируясь то на свете вывески, то на отражении в стекле — так он мог проверять происходящее сзади. Потому что если кто-то за ним следил в этот момент... Учиха ни о чём не думал, и одновременно думал обо всём сразу, устало привалившись к немного сальной стене. В обычной ситуации он бы побрезговал. Побрезговал бы вообще заходить в места, где чужая бытовая тревога заполняла фон не хуже радиации. И Саске облучался: слушал чужие горести, вбирал в себя и отпускал, словно священник, принимающий исповедь. Ему казалось, что его сознание было проходной комнатой, где от каждого оставались следы, кусочки чужой жизни, что отваливались от неё как перхоть. Это гораздо грязнее непротёртых столиков и жирных стен. Но всё же ему пришлось сюда прийти. В место, куда бы он обычно точно не пошёл. В место, где он не был один ни на секунду. Ведь кто-то за ним следил. Всё началось два дня назад. Коноха, автобус, запах пластика и сырость в ботинках. Холодное утро, напоминающее ночь; мандраж после разговора с Какаши (прошло всего пара часов) и провожающий Итачи, с острой горечью на лице. Его отдаляющаяся грифельная фигурка, что сливалась с густой чернотой леса. И схлопывающаяся за автобусом тьма, что покрывала Коноху дымом, угольными разводами, чтобы оставить только обманчивое чувство, что когда-то там было поселение. Как воспоминание, которое не вспомнить. Как фотография, которая никогда не проявится. Навсегда останется чёрным квадратом в белой рамке. Плотное серое чувство охватило Саске словно пыльный тюль. Как будто нужно было прощаться. Он в пути, и ему пришло сообщение с незнакомого номера. Открыв его, мир Саске замер. Замер и, с оттяжкой, закрутился в обратную сторону, засасывая в себя всё вокруг, словно чёрная дыра. А после Саске расхохотался в голос. Несколько прохожих испуганно обернулись, а доставщик еды от неожиданности чуть не врезался в поребрик, матерясь сквозь зубы и роняя изо рта сигарету. Спустя долгие мучительные секунды Саске замолк, как бы смех не превратился в истерику. Размыто, странно и бредово — и Учиха откладывает панику до входной двери. А дальше всё как в дыму: седьмой этаж, стёртый номер своей квартиры. И всё ещё утро, напоминающее ночь. Снова забытый порог, кофе три-в-одном. Сообщение. И Саске накрыло душным липким чувством, что он вернулся к началу, к одиннадцатому ноября. Мир потемнел и сузился до него одного, до тошноты, твёрдой, как камень; похожей на проглоченный графит. Порог, которого не должно было быть, растворимый кофе в пакетиках, неубранная разбитая фотография на полу. И оставленный тут ужас, что рванул к Саске обратно, как разлагающийся бешеный пёс, заставляя дрожать от противоречивости чувств, от того, что звуки слишком громкие, свет слишком яркий, и он опять на коленях на кухне, хватался за ту же клеёнку... И он снова задыхался. Потому что даже Итачи не мог предугадать тот факт... Неизвестный номер Острый психоз проявляется в образовании бредовых идей, слуховых и зрительных галлюцинаций, психомоторном возбуждении, агрессивности и чрезмерной подозрительности к окружающим. Состояние возникает в результате развития психических заболеваний (таких, как шизофрения), перенесенных травм, стрессовых ситуаций, интоксикации организма. Черепно-мозговая травма тоже может стать причиной психоза. 07:21 ...что опасность намного ближе, чем они думали. Пальцы дрожали, но в целом Учиха держался. До зуда хотел оборачиваться, всматривался в чужие лица с оттенком лёгкой ненависти, но держался. Ощущение чужого наблюдения началось после сообщения. Уже после того, как Саске проверил квартиру Наруто и закрылся в собственной. Он не спал два дня, и полные вчерашние сутки он сидел на диване в своей квартире, практически не шевелясь. Словно под прицелом невидимого снайпера. Напуганный самим собой. По неосторожности он разбил стеклянную бутылку, и раздавшийся звук вызвал такую резкую волну страха, что его затошнило. Всё было не в порядке. Саске не мог сказать, что изменилось, но он всматривался в свои же безрадостные стены, почти ожидая увидеть, как они подтекают и растворяются, обнажая пустое пространство, запертый вакуум, где он остался один. Учиха сидел весь день, сжимая в руках разбитую бутылку, словно какую-то улику, и внутри боролись два желания: уйти, убежать тот час же обратно в Коноху и остаться, не шевелиться, ведь это его квартира, чёрт возьми. И он точно уверен, что дверь он закрыл: захлопнул для надёжности так, что задрожали стёкла. Это не было паранойей в обычном смысле этого слова. В какие-то моменты Саске сам признавал, что его подозрения бредовы, а реакции ненормальны, но он снова и снова впадал в странное неврастеническое состояние, находящее на него приступами от какого-нибудь триггера. С ним что-то явно было не так, но Учиха пообещал себе начать пить препараты только тогда, когда начнутся галлюцинации. Точнее, если начнутся. Хах, с чего бы им вообще начаться? Только потому, что кто-то написал об этом? Как бы то ни было, он договорился о встрече с Карин в тот же день, интуитивно понимая, что вечеринка жалости к себе окончена. К сожалению, девушка могла освободить время только перед работой. И Саске ждал её сейчас, здесь. Собственно, это всё, чем он занимался и до этого, весь оставшийся день. С плотно задёрнутыми шторами, осколками в руках (почему-то он так и не догадался их выбросить сразу), и закрытый со всех сторон. Всеми замками, что только предусматривались. Балкон, вентиляция, форточки... Кроме того, Саске столько раз дёргал дверную ручку, чтобы проверить, точно ли он запер входную дверь, что чуть не выломал её вовсе. Впрочем, это не помогло ему успокоиться. Он был взвинчен, взволнован, ощущая, как быстро бьётся в венах кровь, толчками, и чувствуя себя уязвимым просто от этого шума. Слегка не осознавая себя, видя лишь слабое человеческое тело, барьеры из костей, мышц и сухожилий, откуда он смотрел из головы, словно из глубокого колодца. Саске ждал Карин не только потому, что желал как можно скорее вернуться в привычную колею — слова Какаши не выходили из головы: «Ты вгрызаешься в жизнь, ты молодец, но не позволяй ей вгрызаться в тебя. Если позволишь, то рано или поздно окажешься в петле». Возможно, на это и был расчёт. Что рано или поздно Учиха сам себя сведёт в могилу. Откажется от общения со всеми, с кем только была какая-то связь, разорвёт их все, чтобы не отягощать себя звонками, встречами и даже смс-ками по праздникам. Потому что паранойя достигнет своего апогея. В одном из грязных переулков накурится какой-нибудь дряни или примет чего пожёстче. А дальше чёрные гематомы на сгибе локтей, лишь увеличивающиеся километры пройденных улиц, боль в ногах и усталость, вырубающая в коридоре. Антидепрессанты, страдание в глазах брата, годами не мытый пол. Гастрит от быстрорастворимой пищи, таблетки и ужасные ночные боли на балконе. Имя «Наруто» — лишь угасающий огонёк на причале напротив, но и он не Гэтсби, разве что в конце его тоже убьют. Не люди, нет. Голоса. И всё то же стрелковое оружие. Галлюцинации будут игнорироваться, чтобы не переживал Итачи. Ведь ремиссия какого-то там расстройства так и не наступит, а менять препараты дорого и болезненно. Синдром отмены и привыкание к новым таблеткам не то, что он предпочёл бы сконцентрированным саморазрушающим мыслям. Даже если галлюцинации действительно будут мешать его жизни. И однажды ему покажется, что в голове сидит насекомое, или как это обычно бывает? Может, в сознании станет слишком много грязных следов от других жизней, а Саске действительно брезгует. Саске не терпит чужой компании дольше двух дней. А себя он и так терпел слишком долго. Полицейский кольт в ящике Итачи, чтобы тот обнаружил выбитые мозги младшего брата на белом ковре в ванной комнате. И будет ещё один Учиха, убитый в своём собственном доме от пули. Возможно, так он встретиться с Наруто, а может того обнаружат целым и невредимым на следующий день после самоубийства Саске. Наруто спросит: «почему?», но не будет никого, у кого он мог бы это спросить. В таком случае... Учиха знал, о чём говорил Какаши. Возможно, он не хотел знать, советовали ли ему из личного опыта. Но факт остаётся фактом: Саске хотел встретиться с Карин и для того, чтобы... поговорить. Спросить. Рассказать. Они никогда не были близки, но это и к лучшему. Узумаки не делала вид, будто знала о нём больше, чем он знал о себе сам. Не кривила лицо в снисходительную робкую гримасу, говоря «ну я же тебя знаю», а также не избегала, не ненавидела, не давила авторитетом, не навязывала свою жизнь и свои возможные чувства. Она просто была в его жизни тогда, когда ему это было нужно, появляясь яркой красной вспышкой в те моменты, когда гасли все остальные цвета. Где-то сзади громко отодвинули стул, провозив его по плитке с ужасным скрипом. Саске поморщился, чувствуя, как этот звук выцарапывался в его мозгу. Сжав зубы, он рефлекторно повёл плечом. Рука действительно больше не болела, как и говорил Какаши. Скорее всего, тот явно не думал, что это произойдёт вопреки остальному. Стало действительно легче, с поправкой на то, что Саске едва ли чувствовал себя в безопасности даже в собственном туалете. Это пройдёт, подумал он. Нужно вернуться в расследование, держать выкопанную Хатаке надежду ближе к себе, и всё снова станет как прежде. Не мог же он действительно сойти с ума? Моргнув, Саске снова вернулся в реальность, к мерзким стенам, шёпоту за соседними столиками, звону и луже света от вывески... Звуки действительно пугали его до усрачки, заставляли дёргаться и сжимать потные ладони на ткани куртки. Посмотрев на часы над пыльным фикусом, он выдохнул. Шесть утра. Чертовски рано для того, чтобы сойти с ума.***
«А я вот и сплю Сплю, пока до меня не дойдет Эхо Мне в этом мире не видно зло Хоть и слышу его шаги Знаю, оно уж не спит давно А я Сплю» «Зло» от Лампабикт Наруто тяжело дышит. Все мышцы в его теле напряжены, подобно древесной коре. Один удар — и они могут разлететься в щепки, стереться в труху, но этого не происходит. Его кладут на кровать, и резкая слабость находит на Наруто подобно утоплению. Он издаёт стон и пытается дышать, дышать, дышать. Руки хватаются за горло, потому что голову стискивает коробкой, в ушах невыносимый писк, во рту много слюней, перед глазами зелёные и красные пятна, но внезапно... всё проходит. Руки безвольно падают в неестественной позе, согнувшись в запястьях, но Наруто чувствует такую лёгкость, что, кажется, не имеет веса и вовсе. Он понимает — лёгкая доза. Голос раздаётся где-то выше. — Меня не будет пару дней. Не смей отказываться от еды. Твой бойкот сделает тебе лишь хуже, надеюсь ты помнишь, что было в прошлый раз. Наруто не помнит. Он качает головой на чужой голос, словно в такт чудесной мелодии. Нежной, лёгкой, как застенчивая улыбка на лице девушки в его воображении... Однако он не помнит. Может это нейтральные интонации, может любящие, может злые. Может мужские, а может женские. Наруто ощущает их одинаково прекрасно. — Если ты думаешь, что сможешь умереть, то ты глубоко ошибаешься. Я не позволю. Точнее, не только я. — Наруто слышит смех, но не может понять его природу, его настроение, словно какая-то часть мозга не может больше распознавать интонации. — Надеюсь ты ещё можешь различать наши лица? Этот человек восхитителен. Наруто ненавидит его. Пузырьки белого, как мел, счастья травят Узумаки подобно газу. — Тебе... не сойдёт это с рук. Кровать прогибается под чужим весом. На секунду хочется посмотреть туда, но что-то Наруто останавливает. Он не хочет. Он не может. Он не... — Ты такой же, каким и был, несмотря на мои старания. Но я не могу часто колоть тебе транквилизаторы. Кое-кто не хочет твоей смерти, знаешь? — Кое... кто? — повторяет Наруто, с трудом воспринимая так много слов. Он взбирается по ним, как по лестнице, и с каждой ступенькой ему всё тяжелее, невыносимее. Что-то щекочет его под диафрагмой, дискомфорт сливается с эйфорией, и хочется просто закрыть глаза и парить, парить, не слушая чужой голос. Или слушая, но отстраняясь от того, насколько ужасен его носитель. Или носительни...ца? Наруто пытается присмотреться, но всё сливается в его глазах в одно марево блаженства. Как замыленная линза камеры, его глаза видят всё мягким и текучим. Ненадёжным. Отвратительные красные стены. Он чувствует горечь краски на языке, словно запах отслоился и осел у него во рту... Так много запахов... — Да, кое-кто. Он доставляет так много проблем. Рыщет подобно слепой собаке по нашей территории. И он знает, что ты где-то здесь. Но ему никогда тебя не найти, как много людей он бы не привлёк к поискам. Как думаешь, может убрать его и вовсе? — Его?.. Запахов неисчислимое количество. Наруто чует известь, синтетический воздух, пыль на металлическом вентиляторе, встроенном в квадратное углубление в стене... Кровь на его решётках. Человек пах чем-то приятным, цветочным. И, кажется, кофе... — Однако, знаешь, есть и кто-то, кто хочет твоей смерти больше всего. Ты помнишь? Скажи же, ты помнишь кто это?! — Он... Ты!.. Ты не... Слюни и прерывистое дыхание, мешающие говорить. И чужой усталый вздох. А, может, облегчённый. Наруто чувствует запах этого звука, алюминиевый и... Боярышник? Лисья шерсть... — Значит помнишь. Кое-кто расстроился бы, что ты помнишь только того, кто тебя ненавидит, но о том, кто тебя любит, ты не имеешь ни малейшего представления. Ненависть оставляет больший след, чем любовь, да? И порой одно не отличишь от другого. — Заткнись, — выдыхает Наруто, медленно моргая и водя руками по одеялу. Он на вершине лестницы, и тело слишком тяжёлое, налитое свинцом и кровью, заполненное камнями ненависти. Запить водой, выдохнуть. Запить водой, всковырнуть. Упасть, вспомнить, забыть, бороться. Бояться. Бежать. Остаться на месте. Деланное спокойствие слетело как шелуха, открывая больной разум, изувеченный и безумный: — Они даже не мешают, ты знаешь? За ними весело наблюдать. Они так хотят тебя найти, ссорятся друг с другом, утаивают информацию, прячут свои грехи. Кто-то прямо сейчас планирует убийство, а кто-то — самоубийство*. Из-за тебя. Но так грустно, что ты не можешь вспомнить никого из них. Ты... — Заткнись, заткнись, ЗАТКНИСЬ!!! Наруто изламывает, он борется со слабостью, пытается встать, но не может нащупать ни одну конечность. Словно одержимый демоном, он мечется, рычит и сжимает зубы. Ногти впиваются в простыни. Холодные слёзы горячей безудержной ярости текут из его глаз, пока комната плывёт спокойствием и обыденностью. И Наруто не может долго удерживать кипящую злость. Он заставляет себя сопротивляться, воздух внутри него нагревается, густеет, но снова рассеивается, остывает, успокаивается. Ничего же плохого не происходит. Зачем ему злиться? Он хочет. Ему не нужно. Ему нормально, ему невесомо. Неправильно. Искусственно. Хорошо. Так и разлетаются его эмоции, подобно высушенным мёртвым листьям, лишённым жизни. Он ничего не чувствует. И он понимает план. — Тебе... не может быть... грустно. — На выдохе, сквозь сомкнутые в отчаянии зубы. Человек с застывшим интересом смотрит на его метания. Как транквилизаторы усыпляют знаменитый золотой гнев Наруто Узумаки. Как защитная мембрана останавливает, отталкивает назад, забирает энергию, тревоги, мысли... Зачем же беспокоиться, если всё в порядке? Человек поднимается, поправляет одежду, смотрит. — Думаешь, я ни о чём не печалюсь? Знаешь, у меня есть семья, та немногая, что осталась... Иногда я переживаю о том, что с ними делать. Но кстати о родственных связях. Нужно наведаться к одной следовательнице... Размытое чужое лицо испытующе уставилось на Наруто, видимо, ожидая какой-то особой реакции на свои слова. Но, когда её не последовало, удовлетворённая, спокойная улыбка расчертила чужие губы. — Действительно не помнишь. С этими словами человек подходит к двери, вытаскивает ключ, надевает тёмные очки и откидывает назад волосы. Нечто закопошилось в мозгу Наруто в смутном узнавании чего-то, что проглядывалось в его сознании лишь хаотичными пятнами, языками странного пламени. Волосы... Очки... — И да, тебе следует поверить моим словам о том, что я не позволю тебе умереть. Тебя будет навещать мой... друг. — На последнем слове человек спотыкается, словно хотел сказать что-то другое. Дверь захлопывается, проворачиваются замки, и Наруто удаётся наконец сесть, прислонившись спиной к изголовью кровати. Засеребрились нити мыслей, несформированные, лишенные эмоциональной окраски. Холодная сухая ясность, пыльная на пальцах, едва скрипящая на коже... Краснота стен сжимает его, словно лист бумаги, и Наруто прикладывает к правой стороне головы своё запястье. Он не помнит, откуда у него этот жест. Может, это как-то связано с его головной болью. Приходящей часто, но утихающей, уменьшающейся, подобно медленно тонущей лодке. Мысли лёгкие, воздушные, тяжёлое чувство рассеивается с каждой пройденной секундой после ухода этого человека. Он уже и не кажется таким уж плохим... Сознание стучит, но его воспалённый пульс замедляется, пока не останавливается вовсе. Слова человека теряют свой вес, эмоции, контекст и подтекст. Становясь просто ровными символами, такими же сухими и пыльными, теряющимися в сознании, отключенном от биения и колебаний. Тихая и прозрачная гладь воды, не пахнущая ничем. Слёзы текут по непонятной причине, и ему не остановить их. Наруто помнит, как он сюда попал, но не помнит того, что с ним здесь происходило. Пытаясь отыскать это в собственной памяти, его болезненно выталкивает обратно, словно крюком с тупым концом. Мозаика облетает, дырявится, и Наруто помнит несправедливо много: чужие грубоватые руки на своём плече, мятные зелёные глаза, маску на лице, очки и браслеты, кольца, шрамы, татуировки, капюшоны и туалетную воду. Он помнит и улетевшего из оврага светлячка, запах полыни, запах алкоголя, робкий поцелуй в лоб — дружеский, и обычный чужой взгляд, в котором было так много всего, помимо дружбы; объятья, улыбки, кусочки чужих лиц, кусочки чужих слов. Но всё это не имеет никакого значения. Ведь он не помнит, кому они принадлежат. Если бы только что-то могло напомнить?.. Наруто натыкается взглядом на баночки с гуашью, и невесомость в теле становится ещё более ощутимой. Какая-то важная мысль прирастает к нему, и он пытается заставить себя сфокусироваться на воспоминаниях. Отказывается видеть в этом человеке врага, ведь он помнит и другого человека, который совершил столько неоправданной жестокости по отношению к нему... Убийство... Убийства... Мамины красные волосы... Почему он об этом вспомнил?.. Нет, нет, он не должен об этом думать, даже если эти люди связаны. Даже если... Нет, такого точно не может быть. Нельзя об этом думать. Не сейчас... Ведь тогда всё, что останется в Наруто, это ненависть и зло. А он так хочет выбраться, так хочет вспомнить. Как он сможет это сделать, если все силы уйдут на лобовую конфронтацию? Да и... Всё хорошо. Всё ведь нормально. Всё нормально. Всё нормально. Всё... Он здесь, да... Но разве это плохо? Может, это хорошо. Может... Он думает об этом, и о многом другом, практически сразу забывая, теряя значимость, и тут же находя её снова, пытаясь забрать с собой, но повреждений так много. Так много пробоин. Через них важные крупицы мыслей подобно песку высыпаются в открытый океан, чёрный и холодный. Искусственным течением, что было в венах Наруто, несясь по нервам, усыпляя, блокируя... Он ныряет снова и снова, поднимается на поверхность и вновь опускается, пока вязкая субстанция мыслей течёт, подобно подводной реке, подобно потоку остывшей крови. Крови под ногтями, на запястьях, на ногах, на решётках... Наруто опускает веки, пока угасающие вспышки под ними мимолётно и расслабленно отражают обсидиановые глаза. И засыпает.