«And if you're still bleeding, you're the lucky ones
'Cause most of our feelings, they are dead and they are gone
We're setting fire to our insides for fun
Collecting pictures from the flood that wrecked our home
It was a flood that wrecked this home»
«Youth» by Daughter
***
На ржавых деревянных плинтусах свисал паук. Он барахтался лапками в затхлом воздухе, под пристальным чужим взглядом. Сквозняк из дряхлой рамы заставлял его шататься на своей тоненькой ниточке, что отделяла его от пропасти, от такого же ржавого как и плинтуса пола. Но пауку не добраться до своего дома. Один мощный удар полотенцем, — и маленькое насекомое крохотной точкой падает на пол. Перевёрнутое мёртвое тельце. Всё ещё качающаяся серебряная ниточка. — Саске, всё в порядке? Итачи стоял рядом, держа в руках полотенце. Саске с отсутствующим взглядом кивнул, даже не вникнув в вопрос, смотря на пол, на убитого паука. В комнате было прохладно. Кажется, был поздний день, а может и нет: в их гостиной стоял противный тёплый сумрак в независимости от времени дня. Деревянная хлипкая форточка тонко скрипела при каждом порыве ветра, словно дом стонал. В воздухе зернилась пыль, глубокие тени забивались в царапины и щели стен, как кровь забивается в складки и узоры на ладонях. Платяной шкаф из когда-то красивой фанеры грузно стоял где-то слева, отражая своей ставшей рыжей поверхностью старый диван, на котором лежал Саске. — Голова не болит? Дотронувшись до бинта, младший Учиха медленно покачал головой. Разъедающее раздражение, желчное ожидание. Тихий снег. И слишком длинные паузы, слишком бесполезные вопросы. И бесполезное трепыхание, вязкое елозанье жизни в куске плоти, больше похожее на глупую отзывчивость мёртвого тела, поддающегося рефлексам в кипятке. Препарируемое, нецелое, ненужное. Расходный материал. Учебный, наглядный разворот анатомии для тех, кому это нужно. История болезней на лицо. Заинтересованные чужие глаза. — Это всё от стресса, тебе нужно больше отдыхать. Единственно найденная в том овраге веточка полыни стояла позади на тумбочке. От неё распространялся гнилой запах. Саске намеренно его вдыхал, запретив Итачи выкидывать умирающее растение. Последний отблеск давно ушедшей жизни, о которой напоминало лишь это неизбежное разлагание. Полынь словно распространяла и мысли о смерти. Саске так давно недвижимо лежал на этом диване, что, ему казалось, вместе с этой веточкой умрёт и он. Ведь от отсутствия сил уже саднило внутри, как если бы сердце вдруг лишилось крови. Саске чувствовал себя отравленным. Но вовсе не парами разложения — запахом дома. За столько лет он совершенно не изменился. Итачи вдруг подошёл и присел на диван, рядом с ногами Саске. Полотенце, которым он убил паука, Итачи положил на колени. Младший Учиха смотрел только на этот кусок ткани, пока старший пытался завести разговор: — Ты хорошо спишь? — Я не сплю. Итачи неожиданно ничего не ответил. На его постаревшем лице стояла печать кошмаров. Проглядывающиеся седые пряди волос напоминали серебряную нить паутины у плинтуса, безнадёжно оборванную, держащую ранее чью-то маленькую жизнь. Итачи отвернулся к отражению в шкафу, что искажённой грязной карамелью ещё больше подчёркивало их одиночество. В комнате, полной зеркал, ты не будешь видеть себя, ты будешь видеть тех, кого здесь нет. Чьё отсутствие ты ощущаешь отчётливее, чем стук собственного сердца. А в своих глазах видишь чужие. Потому что они точно такие же. Итачи смотрел именно за этим. Встречаться с прошлым они могли только через отражения. Но, подобно тени, прошлое и без зеркальных поверхностей следовало за ними. Печальный скрип форточки сменился завыванием ветра, что застревало в стенах и скулило. Дом как будто пытался развеять вечную тишину. Но она просачивалась и так, изъедала пространство, как древесные паразиты изъедают деревья. — Тебе было бы лучше, если бы ты вернулся? «Лучше». Луч-ше. Рот Саске наполнился чем-то едким, словно муравьиной кислотой. Но он не мог найти сил что-то ответить, смотря в потолок и ощущая его давление. Или это была тяжесть его собственного тела. Саске ощущал себя так, словно лежал под холодной бетонной плитой. Или же ею и был. — Надо вернуться, чтобы продолжить. — Рассеянный набор звуков, белые тухлые вспышки былой твёрдости. В голове одна единственная причина жить, но язык не смог передать это правильно. И возможно ли это? Теперь, когда диафрагму словно заменил камень, и Саске чувствовал, как она упирается в лёгкие, мешает дышать. — Саске. Спустя пару секунд он поднял глаза на Итачи. Тот въедливо смотрел на него. Эрозии от чужого взгляда, прорытые тоннели в разуме, что больше не терпел конкуренции. Младший Учиха чувствовал себя поеденным и обветшалым, как заросший мхом старый обрубок пня, которого размягчил дождь. — Ты теряешь сознание, разбиваешь в кровь голову и хочешь, чтобы я закрыл глаза на то, что ты хочешь продолжить губить своё здоровье? — Здоровье. — Эхом отозвался Саске, словно пробуя на вкус незнакомое слово. — Мне плевать на здоровье, Итачи. Так же, как и тебе на своё. — Кивнул он на ногу брата, за которой чёрной костью виднелась трость. Итачи неуловимо сжал и без того бледные губы. — Это другое. Ложь кислотным облаком осела в воздухе, подхваченная заунывным скрипом окна. Они оба понимали, что это не другое, а всё такое же. Неизменное семейное саморазрушение, деструктивное отчаяние, стянувшееся до них двоих, неаккуратно обрубленных живых веток. От всего остального погибшего дерева. — Ты наказываешь себя за то, что было не в твоих силах предотвратить, — прямолинейно полоснул Саске. Рука Итачи сильнее сжала полотенце. Почему-то оно казалось тоже мёртвым. — А я пытаюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы не обречь себя на эту же судьбу. — Как будто ты много думаешь о себе и своей судьбе. — Не думаю, — согласился Саске, смотря в потолок, на старинную пыльную люстру. Слишком хлипкая, чтобы выдержать вес человеческого тела. — Но я не хочу больше никого терять. — Едва слышное шуршание, шёпот — как белый шум. Крохотная щель разомкнутых белых уст. Из них вышло наболевшее, спокойно произнесённое, но для них двоих это словно резким плевком вытолканная кровь. Оно улеглось солью в борозды ран. Осталось песком в ушах, в руках. Не поднять, не повторить, не избавиться. Итачи ничего не ответил. И в наступившей мёртвой тишине Саске вспомнил тот день, что калёным железом отпечатан у него в сознании, покрыт чёрным вязким гудроном, огорожен колючей проволокой. День, что сгустком смерти остался в их доме. Доме, отделанном деревом и гниющем вместе с ними. Саске возвращался домой за полночь, когда ни звёзды, ни блеклая луна Конохи впервые не освещали его путь. Серая тьма, как в дыму. Но Учиха это не чувствовал, витая где-то в своей голове, в остатках прошедшего дня с Наруто и Сакурой. С Наруто. От долгого нахождения среди колосьев чесалась кожа, а в голове стояло их колкое шуршание. Родители наверное снова не обрадуются грязной одежде, но Саске шёл домой почти облегчённый, словно его душа неслась за ним привязанным воздушным шариком. Но он быстро лопнул, оглушив его, когда Учиха увидел чужой силуэт в окне своего дома. Резко остановившись у калитки, Саске увидел напряжённое лицо матери и непроницаемое лицо отца. Его и без того тяжёлая челюсть казалась ещё более массивной. Незнакомец не выглядел как гость. Гостей не встречают выключенным светом во всём доме. Гости не надевают закрывающую всё лицо шапку, с вырезами для глаз и рта. «Надо позвать Итачи». Проходить через калитку было бы самоубийством. Его бы сразу увидели. А если бы не увидели, то услышали: петли безнадёжно скрипели. Отец не чинил её только для того, чтобы слышать, когда кто-то приходит. Сейчас это играло против них всех. Саске поспешно оббежал забор и начал по нему карабкаться. Из-за адреналина стало жарко, и футболка почему-то душила. Руки зазанозились, но он не чувствовал этого, упрямо игнорируя и слезший с пятки носок в кроссовке, и ставшую кромешной темноту. Саске хорошо знал свой дом и надеялся лишь на мышечную память, когда перелез через забор и шёл через двор, пригнувшись. Здесь была мягкая земля, в которую проваливались кроссовки, и ничего не было видно. Лишь более тёмные очертания дома. Кажется, он топтал мамины грядки, и, наверное, именно в этот момент Саске понял, что это больше не будет иметь никакого значения. И собственная самоотверженность пугала его, словно он шёл к пропасти и был готов туда упасть. Был готов и к тому, что за ним осыпалась дорога, отрезая обратный путь. И прошлую жизнь. Наощупь Саске нашёл запыленными пальцами раму окна. И, аккуратно подтянувшись, он попытался определить, какое конкретно это окно, ведь ему нужна была комната Итачи. Тот, наверное, ничего не знал и просто спал. Сетка на окне дала понять, что это спальня родителей. Мама терпеть не могла насекомых там, где спала, а потому во всём доме москитная сетка стояла только здесь. Пытаясь нащупать опору, Саске почувствовал холод во всём теле: он не мог достать до земли. Восьмилетнее собственное тело всегда казалось высоким, но сейчас Учиха понял, как мал был на самом деле. Но он и так слишком много времени потерял. А потому, зажмурившись, он оттолкнулся и разжал руки, чтобы не врезаться во что-нибудь под окном и не издать шум. Крик застрял в горле, и Саске издал только задушенный хрип: он упал на колышко, огораживающее грядки. Оно было пластмассовым и чудом не проткнуло насквозь, прогнувшись под его весом. Боль стрелой пронзила руку: электрические разряды оббегали его вывернутую правую кисть, словно он держал в пальцах шаровую молнию. Такое однажды случилось с их соседом Какаши, что давал им — Саске, Наруто и Сакуре — жизненные уроки. Вся правая часть тела онемела, Саске слышал стук собственного бешеного сердца и, до крови закусив губу, смотрел в беспросветное матовое небо. Он вспоминал, как они ходили в лес вместе с Какаши, как разводили там лагерь. Они играли в ниндзя на задании, носясь туда-сюда и стоя за деревьями в засаде, прячась от Какаши, что безмятежно собирал ветки для костра. Какаши однажды пришёл с бинтами на правой руке, что безвольно висела вдоль тела. Под извечной маской он улыбался и рассказывал, на что была похожа боль. «Как будто молния ударила» Саске резко вдохнул, пытаясь приподняться на левой руке. Какаши не говорил, что делать в случае, когда боль похожа на удар молнии. Вероятно, он бы посоветовал сходить к врачу или показаться родителям. Но Саске должен был их спасти, разве мог он сейчас обращать внимание на слабость собственного тела? Адреналин помог ему перевернуться на живот и встать на корточки. Под руками свежая рыхлистая земля, — её терпкий запах подобно спирту не давал терять сознание. Сверчки сидели в кустах смородины и перекрывали его тихие стоны. Или же стрекотали ему в аккомпанемент. Спустя какое-то время встав на ноги, Саске показалось, что перед глазами стало ещё темнее. Держа левой рукой правую, он, тяжело дыша и проваливаясь в землю, дошёл до стены дома. Отдышавшись, Учиха провёл пальцами по окну, нащупывая сетку. Идя дальше и перешагивая невидимые возможные преграды, он наконец дошёл до окна Итачи. Облегчение накрыло его с головой, когда Саске понял, что окно открыто. Он не помнил, сколько сил ему понадобилось, чтобы подтянуться одной рукой. Не помнил и то, какими влажными были его пальцы, как соскальзывал, как испачканные ноги пытались зацепиться за стену. Но Саске помнил как облокотился животом о раму окна, как, тяжело дыша, переполз подоконник и упал на кровать старшего брата. — Итачи. — Тихо прошептал он. Шуршала тишина, и лишь сверчки на улице разбавляли её. Значит Итачи был не здесь. Он мог быть в туалете (но Саске сомневался, что его брат стал бы прятаться) или… На кухне вместе с родителями и этим незнакомцем. В комнате брата младший Учиха мог ориентироваться более смело, да и у него всегда было чисто, а потому Саске мог не бояться на что-то наткнуться. Но дома было ещё темнее. Он шёл к двери, сначала выставляя вперёд носочки ног, не имея возможности ощупывать пространство руками. Прислушиваясь к голосам, он различал чужой стальной голос и не менее твёрдый голос отца. Тихо открыв дверь, Саске наткнулся на сидящего у стены Итачи. Он был на корточках. Только спустя время младший Учиха понял, насколько маленьким тогда был его старший брат, казавшийся тогда самым сильным. Увидев его, страх заструился по лицу Итачи, словно под его кожу пустили воду. Он хотел было подойти, но не успел. Саске до сих пор не мог понять, как незваный гость услышал их. Но факт в том, что он вышел в коридор и направил на них пистолет. Какаши научил их выхватывать предметы из рук оппонента, уклоняться от брошенных в их сторону камней и даже ножей. Но он никогда не говорил о том, что делать, когда на тебя направляют дуло пистолета. Никогда не говорил и том, как сражаться будучи раненым, что делать, если кроме тебя в поле зрения врага ещё и твои близкие. Сакура и Наруто считали Какаши крутым, и Саске в какие-то моменты мог с ними согласиться. Но сейчас Саске понимал, что их самопровозглашённый учитель ничего не знал. Он учил их защищаться от той опасности, которой они никогда бы не подверглись. Игрушечной. Мнимой. Вакуумной. Не той, перед которой сейчас лицом к лицу стоял Саске. — Все ценные вещи в сумку. Живо. Младший Учиха замер, не в силах пошевелиться. Шок и страх парализовали его. Расширенные чёрные глаза следили за пистолетом, который направлялся то на него, то на Итачи, то на кухню, где, предположительно, стояли родители. Итачи медленно встал, а дальше всё произошло очень быстро. Он, видимо, сделал что-то, что походило на сопротивление. Но Саске не мог разглядеть. Он слышал только выстрелы. Внезапно в коридоре появились родители. Мешанина из тел, конечностей и одежды. Саске это напомнило копошение диких крыс, и его затошнило. Он не знал, что делать, но выстрелы замкнули его страх, высвободили его тело, и Саске ринулся на кухню, когда вдруг все оказались там. А дальше младший Учиха не помнил, что произошло. Точнее, он помнил всё отрывисто, словно кто-то давно прочитал ему рассказ, и это всё, что осталось в его памяти. Саске помнил лежащих на полу родителей, закрывающего их Итачи и то, как сам бросился на вора, сбивая того с ног и пытаясь выбить пистолет. Он помнил череду выстрелов, вскрик Итачи и собственный удар, который позволил выхватить пистолет. И последнее — руки старшего брата на воротнике Саске, резкий рывок и падение на пол. Звуки выстрелов, выплывшая красная луна, отражающаяся в лужах крови, и тишина. Тишина, что оглушила похлеще свистящих пуль. Тишина, в которой отчётливо слышались слова, которые родители больше не могли произнести. Удивительно, но в ту ночь в него не попала ни одна пуля. Но, несмотря на это, с тех пор в его груди поселилась такая боль, словно всё же была пробита брешь. Ушибы и вывих руки быстро смогли убрать врачи (но спустя года покалеченный нерв снова давал о себе знать). Но ни их приезд, ни приезд полиции Саске не помнил. Только красную луну, что выхватывала в темноте кухни его родителей, что недвижимо лежали на полу, в лужах собственной крови. Они пытались вести переговоры, выиграть время для побега сына. Но когда всё произошло, они закрыли детей своими телами. Итачи отделался пулей в ноге. Он и застрелил вора. Все деньги ушли на похороны родителей, на адвоката и на подкуп судьи, ведь Итачи грозил тюремный срок за превышение обороны. А потому пуля из ноги так и не была вытащена. Старший Учиха приспособился жить с ней. Она попала в большеберцовую кость, спустя время произошло срастание. Врачи прогнозировали скорый остеомиелит и аллергическую реакцию на инородный предмет, но вот уже почти тринадцать лет он ходит с пулей, обходясь лишь мазями и тростью. И вечной ноющей болью. Но Итачи, казалось, к ней привык. Боль от потери была сильнее. И Саске понимал это. Своя собственная дыра в груди от невидимой пули так и не заросла, обрастая гноем, опухолями и паразитами. Но даже так он не смог её заполнить. Даже спустя много лет. Какаши, взявший тогда опекунство над несовершеннолетним Итачи и маленьким Саске, не смог переубедить старшего Учиху. Впрочем, у Какаши тоже не было денег на операцию. После суда они все были на грани бедности, но, если бы Итачи захотел, Какаши нашёл бы деньги, Саске это знал. Знал и то, что пропадающий днями старший брат связался с компанией, чьё общее незаконное дело помогло бы не только оплатить операцию, но и укрепить их шаткое финансовое положение. Но Итачи ничего не предпринимал. Спустя много лет Саске понял, почему. Платным образованием в другом городе и наличием собственной квартиры, пусть и не самой лучшей, Итачи обеспечил ему билет из Конохи. Впрочем, тогда младший Учиха думал, что это единственная причина. Саске переехал в другой город, больше не поддерживал связь с Какаши и приезжал домой на выходные, с каждым годом навещая брата всё реже. Чужой город поглотил Саске в свой уродливый быстрый темп, наполнил его жизнь бесполезными, но яркими вещами, и Итачи отпустил его. По крайней мере, так им обоим казалось. И вот, спустя столько лет, невидимая рана в груди разрослась ещё больше: с потерей Наруто Саске вернулся в тот самый день, и проживал его всё это время раз за разом, попав в чёрный день сурка, в кошмар, из которого не мог выбраться. И помочь не мог никто: ни Сакура, ни даже Итачи. У того был свой кошмар, из которого за столько лет он не смог найти выход. Перевернувшись на диване на бок, лицом к спинке, Саске закрыл глаза. Тонкий завывающий скрип окна прервал Итачи, закрыв форточку. Он ушёл практически бесшумно, даже стук трости об пол остался где-то на границах сознания. Саске знал, что, причиняя себе боль просто обычной ходьбой, Итачи наказывал себя за то, что тогда не смог. Не смог действовать быстро, подверг младшего брата опасности, не спас родителей. Это была вторая причина. И старший Учиха потому здесь и жил. Дом словно не мог отпустить его. Но, на самом деле, это он не мог отпустить прошлое. Словно, находясь здесь, он мог что-то изменить. И эта мучительная вина день за днём высасывала из Итачи все силы. И Саске считал это безумной глупостью. Пока не пропал Наруто. Оказавшись с Итачи в одной лодке, Саске с горечью и тошнотой видел ближе не только собственные раны. И их лодка шла ко дну. И он чувствовал это. С каждым днём мир становился всё темнее и темнее даже без леденящей душу зимы. Саске сжал челюсть, пытаясь отогнать воспоминания, отгородиться от них, но здесь это было невозможно. И были лишь тишина и холод; ржавый и дымный мрак. И дискомфорт в правой руке, в которой нервы звенели электрическими разрядами, замыкая невидимую цепь. Боль в руке напоминала постоянный жалящий ток, заставляла сжимать зубы до шума в ушах. Тело паука смёл ветер, и на полу больше ничего не осталось. Лишь медленно качалась оборванная ниточка паутины, одиноко серебрясь в тени плинтусов.