«This is the end
This is the end
You wait to find that I'm still here
And you've been waiting for the light to shine»
«The End» by Daughter
***
Саске ввалился в собственную квартиру в потёмках, запнувшись о порог, о котором вечно забывал и которого, по сути, быть не должно, и рассеянно захлопнул за собой дверь. Где-то позади в очередной раз загремел лифт, а в квартире справа от него загудел водопровод: он не один возвращался в свою квартиру в одно и то же время, когда все валились домой, усталые после работы, на которой их в очередной раз задержал нерадивый начальник или раздражающий подопечный. Но Саске было всё равно на присутствие других людей, живущих рядом с ним за картонными стенами: они были так далеки и незначительны, Саске совсем не следил за их жизнями (а ведь колясок стало всё больше, как и кричащих детей), не замечал чужие судьбы. Даже если эти судьбы вполне слышимо смывали воду в туалете, включали музыку, кашляли и занимались сексом. Саске не стал разуваться и включать свет — как и все эти дни, — он просто прошёл на кухню и бездумно поставил электрический чайник, даже не проверяя, есть ли там вода или только оставшаяся накипь. Привычка — вот, что им двигало. Он ненавидел, что приходилось вести себя так, будто ничего не произошло, ненавидел любую привычку, но, казалось, если её не соблюдать, сойдёшь с ума так же быстро, как набегали цифры в счётчике. И после — кресло, обшарпанное и подранное котами. У Саске не было кошек; это кресло — как и практически вся мебель здесь — принадлежало хозяйке квартиры. Оно освещалось узкой полоской голубого света из-за незакрытых до конца жалюзи: Саске с утра слишком торопился закрыть себя и помещение от солнца, чтобы подойти к этому ответственно. Неустойчиво сидя на подлокотнике, он не видя уставился на засохшие и старые следы грязи на полу от его обуви, в синей полутьме кажущиеся дизайном линолеума. Под затихающее бульканье электрического прибора, усталость сгорбила плечи Учихи, и тот медленно помассировал виски, проведя пальцами дальше, вцепившись в волосы. До боли. До треска. Чайник? Или это рвались натянутые как тонкая проволока нервы? Доводя боль до состояния невыносимости, когда брови сами непроизвольно стали выгибаться в отчаянном изгибе, Саске вдруг встал с подлокотника: чайник щёлкнул. Голова пульсировала, а тишина за спиной шуршала и двигалась, раздражала, сливаясь в клубах темноты и прячась в рассеянных тенях. Дрожащими руками Саске на ощупь достал банку с кофе — самую обычную, жестяную, в которой отцы и деды других людей хранили гвозди — и осознал, что она пуста. Пуста. Пуста. Пуста. Руки задрожали ещё сильнее: автоматизм обыденных действий вышел из строя, как сходят с рельсов чугунные поезда. И Саске вдруг выбросило в пустую реальность, неокрепшую, неправильную. Пустую, как банка кофе, которого вдруг не оказалось. Он осел на пол, на корточки, вцепившись в засахаренную клеёнку стола с выцветшими фруктами. Тревога, подавленная на какое-то время, проснулась с новой силой: комок чего-то тугого и болезненного пульсировал внутри точно отдельный орган. С усилием сжав челюсть, Саске услышал, как шумит в голове кровь, живая и резкая, и её течение казалось чем-то чужеродным и неприятным, кипящим, точно раскалённое масло. Саске тяжело дышал, ощущая, как тьма сгущалась вокруг него, как звенели внутри мысли. Болезненные приглушённые чувства врезались друг в друга. Царапали грудь и выжигали чужое — родное — имя на подкорке: Наруто. Наруто. Наруто. Сколько Саске мог выдержать, не думая о нём? Не думая о том, где он, как он, что с ним. Саске не мог избавиться от мысли, что всё это — затянувшаяся шутка, и Наруто вдруг объявится, с глупым лицом и всполохами голубых глаз, нервно почёсывая затылок из-за того, что не получилось заставить других посмеяться. Саске было не до смеха. Никому из них. Ведь Наруто не объявится. Хотели они того или нет, но это всё происходило на самом деле. Наруто пропал шесть дней назад. Шесть. Дней. Назад. Ужасно, невыносимо, нестерпимо много. Осознать прошедшее время не помогали ни треснувший телефон, с ровно и безнадёжно меняющейся датой, ни взволнованные лица друзей Наруто. На них смотреть было тошно. Хотя бы потому, что сообщили они Саске о произошедшем лишь спустя два дня. Думали, что не так всё серьёзно. Лишь Карин в наступившей ошеломлённости и надвигающейся панике ориентировалась как никогда уверенно: вот вместе с ней-то они и подали заявление о пропаже, заполнили тысячи бумажек, прошли из одного пункта МВД в другой, и, кажется, куда-то ещё: трещащие лампы над головой сменялись одна за другой, полицейская форма рябила перед глазами, а затхлый запах бумаг и старости, сырости, остался на рецепторах носа даже сейчас. Учиха был оглушён и растерян, словно его ударили по затылку чем-то тяжёлым. Всё напоминало дурной сон или очень плохой спектакль, на которые они втроём — Саске, Наруто, Сакура — ходили в своём родном городе — Конохе, в маленькое кособокое здание. Саске терпел это лишь из-за Сакуры и из-за Наруто, который готов был пойти хоть на эшафот, лишь бы добиться расположения подруги. Ощущения сейчас были похожими. Осознание ужаса росло огромной тенью за спиной, и Саске с подавляющим оцепенением ждал, когда оно полностью поглотит его. Часы, проведённые в полицейском участке, сливались в дни, текущие вяло и медленно, и Саске привык к ним. Ощущал себя будто под наркозом: ещё не чувствовал боль, но фрустрация напоминала и о другом; о том самом дне, когда... Сжав зубы, Саске резко выпрямился, не обращая внимания на цветные пятна, появившиеся перед глазами. Ему нужно ждать. Ждать, пока система из всех поданных, заполненных, подписанных, подтверждённых, он-надеялся-что-нужных бумажек со скрипом дойдёт куда надо, когда сделают хоть что-нибудь. Да, хах, ему нужно было всего лишь ждать. Однако Наруто пропал шесть дней назад. Как Саске, чёрт возьми, мог ждать? Ладони с силой сжали край стола. Тревога билась в его голове, словно запертая и раненая птица, а потому он не мог бездействовать. Саске исследовал улицы самостоятельно: от полицейского участка, к тому бару, где его лучшего друга видели в последний раз, и до квартиры. Ноги сами его несли — бестолково и лихорадочно, потому что Саске не мог просто сидеть и ничего не делать. И так несколько раз за сутки, пока эти улицы каждым мусорным ведром не запомнились на подкорке. Наруто пропал шесть дней назад. А Саске жил, существовал в той же квартире, искал в ящике завалявшиеся пакетики с противным кофе три в одном — горьким и одновременно приторным из-за сливок, — и медленно сходил с ума, чувствуя, как давно забытые, оставленные в прошлом беспомощность и страх текут по венам снова: острым и режущим, пронизывающим, знакомым. Насыпав в кружку порошок, Учиха залил его кипятком, пар которого неприятно обжёг нос и глаза, но Саске едва ли обратил на это внимание. Одни и те же мысли крутились у него в голове всё бессмысленно прошедшее время, лишь копя в себе невысказанный, непрожитый ужас, множа его и превращая в тревожную энергию, что не давала спать, есть и жить; тянула беспомощные пальцы, пуская по ним тремор, заглядывала в глаза и безмолвно смотрела голубыми огнями, ненастоящими, чужими. Ощущение, что каждая секунда уходит зря, не покидало Саске с того самого дня, как он узнал, что Узумаки пропал. Но нужно ждать, да? Ему нужно ждать. Медленно и с напором проведя по лицу ладонью, Саске отставил пустую кружку, проглотил мерзкое послевкусие (всё равно оставшееся на языке) и, так и не включая нигде свет, прошёл в спальню. Не снимая одежды и лишь скинув обувь, он лёг на диван, проигнорировав кровать. Усталость поверхностно ослабляла его мышцы, пока внутри кипело и жгло желание вскочить и… сделать хоть что-нибудь. Вот так, уже какую — четвёртую? Пятую? — ночь подряд, ложась на диван после многочасовых безуспешных поисков и отсутствия новостей со стороны полиции, Саске прокручивал свои собственные планы в голове. Он прекрасно знал, что все они более чем наивны, но ему нужно было поддерживать иллюзию того, что от него сейчас был какой-то смысл. Смысл, польза... Но он был как банка с кофе со стёртой бумажкой бренда; банка, заполненная лишь пустотой. В спальне жалюзи были открыты, пропуская ночь в запыленное помещение, оседая тенями в углах, собирая все мысли Учихи в ком над головой, что вдавливал его в пружины дивана непомерной силой. Страх. Это был страх. Он прижился в нём острым гадким существом. Существом, что тянуло на себя всё его внимание, разрасталось, словно раковые клетки. Днём он боролся и гнался за силуэтом своего лучшего друга, что видел во всех других силуэтах — в толпе, на остановках и во дворах, проклятых улицах, но ночью, ворочаясь на диване и морщась от своих мыслей, Учиха давил в себе слабость, но неизменно признавал: он совсем-совсем не смелый. За смелость всегда отвечал Наруто. И Саске надеялся, что смелость помогала тому сейчас. Саске верил в живучесть своего лучшего друга и перед сном раз за разом пытался переплавить свой страх в злость. Так было легче. Наруто пропал шесть дней назад. Но произошедшее со всеми ними... да, всё началось намного раньше. Угаснувшая в их реальности улыбка Наруто лишь послужила началом конца. Конца их миру.