Приход

      Девушка мило хихикает с очередной Максимовской шутки, прикрывает лицо руками и кладёт голову на его плечо. Макс расслаблен, полностью отключен от внешних забот и чувствует себя сейчас просто лучше всех на планете. Он чуть вздрагивает из-за резкого прикосновения к плечам. Через тело, кажется, проходится электрический ток, когда чужой наглый нос ощущается в волосах, а после этот лёгкий укус. Лисов поворачивает голову в сторону Ромы и улыбается так широко.       — Мм, и что там такого может быть, чего я ещё не видел? — парень вмиг забывает о своей собеседнице, поднимаясь на ноги и огибая диван. — Похуй, погнали, мне скучно.       Девчушка лишь открывает рот, не успевает выдавить из себя и звука, как Максим уже резво топает по направлению к лестнице. У него слишком много энергии, чтобы сейчас просто сидеть на месте, срочно нужно чем-нибудь себя занять, и Ромка как нельзя кстати.       — Бля, бро, давай потом ещё покурить сбегаем, — насвистывает себе под нос мотив популярной «Тамады», шагает по ступенькам и здоровается с каждым встречным. Все понимают, что с этим пацаном не так, никто не удивляется. Лисов осматривает второй этаж, останавливается перед одной из комнат и смотрит на Панкова с немым вопросом в глазах, мол, ну и чё, куда нам дальше идти и что же там, блять, такое интересное?       Парень не понимал до конца, что им в этот момент двигало. Рома по большей части и не хотел копаться в своей башке, ему всего-то, как воздух, необходимо было вырвать Максима из лап слюнявой лярвы, а дальше… А дальше что? Затащить наверх — затащил, однако о какой-то невообразимой точке интересности он напиздел. На втором этаже он не был ни разу, даже планировки никакой не знал, просто пизданул наобум. И вот теперь они здесь. Тянущее и до мерзоты липкое чувство начинает отступать, Панков довольно быстро приходит в норму, хватается за ручку первой двери, и оба вваливаются в комнату, где доселе видать никого не было. Залетая в комнату следом за Панковым, Макс разглядывает интерьер, пытается высмотреть то дико интересное, что друг обещал ему показать.       — Вообще-то ты первым делом должен сказать мне спасибо: я уберёг твою честь, — Рома приваливается спиной к двери, закрывая её, и на Макса пялится как-то странно, пьяно, дурно. Музыка с первого этажа звучала приглушённо, точно в бит попадало ухающее сердце, взволнованно заходящееся, норовя куда-то нахуй выпрыгнуть. — Она тебя чуть ли не лизала, ты в курсе? Гадость, блять.       — Разве? Мы просто общались, — Лисов улыбается, вглядываясь в Ромкино лицо, но в темноте почти ничего не видно. — Ты такой паникёр, всё же было в порядке.       Отчего-то перехватывало дыхание. Рома выпал на какое-то время, замер, так и прожигая мрачный силуэт Лисова. Тот был то слишком далеко, то слишком близко — сплошное «слишком». Ни с того ни с сего стало душно. Покурить — охуенная идея, вот только идти куда-то, где мог быть кто-то ещё, Панков откровенно не хотел. Со своим характерным смешком парень отлипает, проходит вперёд, попутно хлопнув Макса по плечу.       — Нахуй, никуда пока не хочу, давай тут побудем, — Рома открывает окно, выталкивает на улицу москитку и высовывается, жадно втянув в лёгкие прохладного воздуха. Стало свежее, но не намного легче. — Заебали они меня все.       «Я просто хочу побыть с тобой, наедине», — перевод с Романовского, но он скорее отрежет свой язык и сырым схавает, нежели вслух произнесёт. Слишком честно и неправильно, даже под экстази.       На чистом похуе закуривает прямо здесь, взгромоздившись задом на подоконник. Странное чувство вновь закралось и защемило, противно заныло, и Панков передёргивает плечами, пытаясь скинуть это наваждение. Обстановка располагала к тупостям разных мастей, но что конкретно хотелось вытворить, пока было непонятно.       — Пиздец, как прёт. Тебя тоже, да?       — Я не думал, что эта хуйня будет так действовать, но мне охуенно. Никогда себя так не чувствовал, — говорит тихо, почти шёпотом, потому что проникся этой атмосферой, как в фильме «Сумерки». Это забавно; осталось только понять, кто из них кто. Рома стопроцентно Эдвард — такой же вампирюга, вечно сосёт из Макса не кровь, но деньги точно. Лисов тихо смеётся с этого сравнения, переводит взгляд со звёздного неба на Панкова и разглядывает. Красные волосы, эти режущие душу глаза, острые линии челюсти.       Реально как вампир.       Максим подпирает подбородок свободной рукой и смахивает пепел с сигареты в открытое окно, так и не отрываясь от детального изучения своего лучшего друга. Есть в нём что-то такое, из-за чего сразу становится понятно, почему именно девушки вешаются на него пачками, но…       — Вот смотрю на тебя и никак не пойму, почему ты всё ещё один? Ты же пиздец какой красивый.       Невысказанное душит. Пусть и до конца не осознанное, но что-то так и вертелось на языке, до смеха очевидное и простое, что нужно было разок произнести вслух, и тогда всё бы встало на свои места. С бессознательного возраста Рома предпочитал возводить дамбы и перекрывать течение, сопротивляться всему, иной раз самому себе. И этот вопрос Макса тревожит воспалённый нерв, снова наталкивает на мысли, которых Рома всячески избегает. Опасно даже задумываться: чревато последствиями, положением в пищевой цепочке, уважением. Но сейчас… Сейчас это не ощущалось так остро, как если бы Рома был трезв или просто пьян.       Но проще отшутиться, пусть в ушах набатом звенит, когда Лисов так смотрит. Рома поневоле даже глаза отводит, но всё равно возвращается и сталкивается с этим внимательным взглядом. Зажёвывает губу, нервно стряхивает пепел. Затягивается, чтобы сбросить это напряжение. Естественно, не получается.       — Да, странно. Ты ведь не красавчик, а всё равно подружка есть, — прыскает со смеху в кулак, опустив голову, дабы перестать мяться перед Максом, как тёлка на первом свидании. — Дело не во внешке, бро, ваще не в ней.       «А дело в том, что мне на ваших девок срать с высотки», — продолжил бы Рома, не будь он всё ещё настороже своего длинного языка.       Одно время он правда пытался. Смазливые мордашки мелькали рядом, но скоропостижно сменялись одна за другой, потому что Рома не давал совершенно никакого выхлопа, только зазря ебал мозги. Когда появилась первая девушка, он был разочарован, не почувствовав ни прилива гормонов, ни удовлетворения, ни трепетного волнения. Ни-че-го. Просто факт и обязанность тратить энергию в никуда, не ощущая того, о чём трындят его друзьяшки налево и направо. Никакого упирающегося в ширинку стояка, когда она становится на носочки и обнимает тебя, застенчиво целуя в щёку; никакой тяги откладывать в сторону дела, дабы увидеться с ней, взять под руку и водить без цели по парку, лишь отсрочить момент прощания; не было никаких признаний, что могли бы рваться из грудной клетки бесконечным потоком; никаких обещаний никогда не отпускать и быть рядом.       Вкинуть шутку действительно безопаснее, чем выпаливать как на духу то, что морочит голову не первый день и даже не первый год. Роме хотелось спрятаться и зарыться башкой в песок, а Максим даже не представлял, как легко можно потревожить водную гладь, пустив по ней рябь. А затем волны, просто глядя на Панкова так открыто, что хотелось прямо тут и сдохнуть.       — Есть у меня одна причина, но я запрещаю тебе ржать, понял? Убью, блять, — кусает щёку изнутри, выдумывая прямо на ходу.       Выбросив истлевшую сигарету в окно, Ромка с пару секунд смотрит на друга и взгляд как-то плавно съезжает прямо на его губы. Ну пиздец, сука. Торкает. Панков чуть склоняется к нему, якобы собираясь делиться секретом, но не слишком близко, дабы не спугнуть. Себя же.       — Я пиздец как плохо целуюсь. Отвечаю, — улыбается как ни в чём не бывало, а тело пробивает дрожью. И чёрт его знает, что Рома вытворит, если Макс так и останется в такой опасной доступности.       Лисов по-тупому хихикает, когда слышит откровения парня, докуривает сигарету одной тяжкой и отправляет бычок в свободный полёт.       — Да ну нахуй, ты угораешь? — Максим приближается к лицу Панкова, прищуривает глаза. — Пиздабол. Это не может быть основной причиной, потому что сколько я с Соней? До неё был девственником галимым, и что? Может, проблема в твоём отношении к девушкам?       Парень напрягает мозг, отчаянно пытается вспомнить, когда в последний раз видел, чтобы Ромка напрямую контактировал с прекрасным полом или рассказывал о том, что ему кто-то нравится. Это было странно: может, вся проблема именно в Панковом?       — Тут либо ты сам не хочешь, либо ты просто долбоёб, с которым девки не хотят связываться, — пожимает плечами, отслеживает взгляд Ромы и сам невзначай засматривается на его губы.       Искренность хуже смерти. Быть со всеми, при этом выбиваясь из общей гущи, — не до конца понятным, не совсем честным, тихой угрозой самому себе. Алкоголь притуплял, но никогда не снимал блоки, действовал анестетиком и лишь увеселял, позволяя забыться. Сейчас всё по-другому. Сознание шире. Можно копнуть глубже в корень проблемы. Или же и вовсе наплевать на то, что это «проблема». Можно побыть тем, кем запрещено, довериться хоть в один вечер и с гордостью получить пощёчину за вольность. Мысли о «завтра» витают в воздухе чем-то нереальным, словно его и не существует. Не существует и «вчера». Есть только «сейчас», а ещё Макс и Рома, болтающие о неведомой хуйне, запершись в комнате.       Херовит смотреть на губы. На то, как они складывают слова и как тянутся уголки наверх, когда Максим смеётся, улыбается. В мелких жестах сквозило робостью, что чужда и незнакома большинству из толпы знакомых Ромы; было в них что-то трогательное, мягкое, выделяющее конкретно Лисова. А Рому, похоже, тянуло всё время — инстинктивно, без понимания и причинно-следственных связей. Из десятка человек Ромка выделил тихушника из класса постарше, клещом присосался, сблизился, без «зачем» и уж тем более — «почему».       Может быть, Рома просто обдолбанный в хлам. Сам не замечает, как постепенно расстояние уменьшается, но он же сам движется навстречу, бездумно и почти механически. Словно это было в порядке вещей, как и должно быть, а парень даже подвоха не замечает, толкая себя в пропасть. На губы смотреть невыносимо, но стоит взглянуть выше, как натыкаешься на чёрные зрачки-омуты, такие зловещие в свете уличных фонарей.       Слушает в половину уха, пропускает мимо упоминание о злоебучей Соне, игнорирует, ведь нахуй не интересно знать, кем он там был до неё и после. Прилипала бесила, настолько, что этот момент своим существованием ей испортить не позволят — Рома для себя всё решил, а мнение Максима в рот ебал. Панков решил хотя бы попробовать, дабы на шаг приблизиться к той догадке, что пугала до чёртиков.       Пять секунд до прыжка в открытый космос, без снаряжения и страховки. Рома тянет руку, касается едва-едва, будто страшась разрушить иллюзию — осязает, вздрагивает, охуевая со своей смелости. А назад нельзя.       «Сорянче, планы, ещё неделю назад ей обещал».       Взгляд совсем темнеет, и непонятно, догадывается ли Макс, играет в дурачка или же ждёт первого шага. Роме кажется, что намерения написаны у него на лице жирным маркером. Парень втягивает нижнюю губу в рот, кусает побольнее, пытаясь себя разбудить и всё-таки спасовать…       «У Сони день хуёвый, так что не. И вообще, такое в принципе без меня».       Но речи быть не может. Парень выпускает из тисков замученную частыми покусываниями губу, на нервном придыхании что-то шепчет, не слыша себя. До последнего боится, глотая это чувство, прямо как ту таблетку, что сожрал совсем недавно.       «И я не под каблуком, ты заебал. Я просто люблю свою девушку и тебе советую найти кого-нибудь».       Секунда, несколько миллиметров между лицами. Ноль пробивает в момент, когда с улицы далёким эхом слышится ребяческий пьяный ржач, тогда, когда за стенами надрываются колонки с попсой, которую в глубине души Рома до чёртиков ненавидел. Ноль секунд — тогда, когда внутри происходит химический взрыв, уничтожая остатки здравого смысла и самообладания. Эпицентром катастрофы был сам Панков Рома, что загрёб Максима в свои руки и прижался губами к губам, сминая их топко, взахлёб, не получая пока никакого сопротивления.