Гимн смерти

      Слово, страшное и незнакомое, повисает в воздухе. Оно звучит мерзко, почти как непростительное заклятие, и вызывает ужас, медленно расползающийся внутри. Пространство кабинета будто съеживается от того, что его произнесли. Гермионе кажется, оно скрывает под собой нечто кровавое и жуткое.       Том убирает руку с ее плеча и чуть отходит в сторону. Но появившееся расстояние нисколько не ослабляет ощущение его присутствия.       Гермиона резко поворачивается. Хочет видеть его в момент, когда потребует объяснений. Несколько секунд она буравит его взглядом, ждет, когда он заговорит первым. Но Том молчит.       Он изучающе смотрит на нее, склонив голову вбок. Гермиона понимает, что сейчас каждая ее эмоция для него обнажена. Невозможно скрыть растерянность и проступающий через нее страх.       Упивается ли он тем, что ему удалось выбить почву из-под ее ног? Теперь он – единственный человек, за которого она цепляется в попытке получить ответы.       – Вы выглядите потерянной, Гермиона, – когда он, наконец, говорит, его лицо ничего не выражает, словно высечено из мрамора, а не живой плоти.       И вновь молчание, будто он ждет, что она сломается и все же задаст вопрос. Произнесет это темное слово, обжигающее язык.       Ожидание напоминает пытку, поэтому Гермиона уступает.       – Что такое… – она запинается, прежде чем с презрением выплевывает, – крестраж?       Чужеродное слово царапает горло, отравляет что-то внутри.       – Это когда волшебник разбивает свою душу и помещает ее часть в какой-нибудь предмет или живое существо, – он выглядит до неприличия спокойным, пока говорит это.       Гермиона ежится, но не от холода. В ее голове не укладывается, как кто-то может добровольно разбить собственную душу. Это, кажется, более страшным, чем убийство – уничтожением себя самого. Гермиона неосознанно прикасается ладонями к ключицам, будто хочет проверить цела ли ее душа. Затем резко убирает руку и вцепляется пальцами в спинку стула.       Быстро облизывает губы и выпаливает следующий вопрос:       – И как разбивают душу? – интуитивно она знает ответ, но все же хочет, чтобы Гонт подтвердил ее догадки.       – Убийство, Гермиона, – он улыбается, точно рассказывает о погоде, его зубы сверкают белизной, – только убийство способно разбить душу.       Она смотрит на него, не моргая. В голове мелькает мысль: а мог бы он? Но нет, Гермиона не хочет даже думать об этом. Какая-то ее часть жаждет верить, что у Тома Гонта есть границы морали. В конце концов, такое темное колдовство должно было бы оставить сильный след. Но его магия, хоть и казалась разрушительной, все еще хранила целостность.       А вот Волдеморта могло бы заинтересовать подобное.       – Откуда вы это знаете? – медленно выговаривает слова. Она не может избавиться от странного чувства растерянности, будто оно срослось с ее сутью навсегда.       – Научный интерес. – он пожимает плечами и вновь подходит ближе: – Крестраж – довольно интересное понятие, не находите?       Он смотрит на нее с высоты своего роста, и Гермионе хочется скрыться. Спрятаться куда-нибудь от силы его взгляда. Ей кажется, что вязкое болото утягивает ее, наполняет внутренности скверной.       Отвращение лижет внутренности. Как можно найти интересным что-то настолько мерзкое? Гермиона не дает своим мыслям пойти в другом направлении, в том, где она легко сможет найти ответ на свой вопрос.       Ее взгляд становится жестким. Она выпрямляет спину и недовольно вздергивает подбородок.       – В этом нет ничего интересного. Это отвратительно.       Тени падают на его лицо, подчеркивают остроту скул и гипнотический взгляд, в котором мелькает насмешка. В его красоте есть нечто демоническое.       – Иногда интересное и отвратительное идут рука об руку.       – Вы заблуждаетесь, – она старается говорить спокойно, хотя внутри все кричит от негодования.       – Или вы, Гермиона, – он нежно пробегает пальцами по ее руке, – не знаете, что мораль – это не то, за что следует держаться в мире, который скоро погрузится в хаос?       Он наслаждается тем, что поставил ее в замешательство.       – Со следующей недели мы начнем занятия окклюменцией.       Он возвращается на свое место. Спокойный и довольный. Будто не он только что рассказал о крестражах.       – Нет.       Ее очередной отказ не заставляет его отступить.       – Чего вы так боитесь?       Какой глупый вопрос. Он и сам должен понимать причины.       – Я не очень хочу пускать в свое сознание того, кто убил нескольких человек.       Он склоняет голову и внимательно рассматривает лицо Гермионы, будто пытается разгадать что-то недоступное ему.       – Вы все еще помните об этом? – его улыбка в магическом свете выглядит зловещей.       – Об этом невозможно забыть, – она хочет своими словами раскромсать тьму, реальную и душевную. В ее взгляде властвует упрямство. Она надеется, что Том отвернется первым, тем самым признавая ее правоту.       Но он этого не делает.       – Мне кажется, мы пришли с вами к пониманию по этому моменту, – его ласковый тон может ввести в заблуждение, сломать броню. Гермиона не поддается.       – Я понимаю, почему вы это сделали. Но я никогда не смогу забыть, что вы убили.       Его улыбка гаснет, взгляд становится острым.       – Не все жизни равнозначны. Вы поймете это, когда повзрослеете.       Специально ли он говорит то, что противоречит ее убеждениям? В этот миг она видит его абсолютно бесчеловечным.       И все же остается здесь.       – Вы стремитесь осквернить все хорошее, что есть в жизни?       – Нет, я просто стараюсь показать вам, что не всегда нужно вцепляться в собственную добродетель, как в щит.       – Я не…       Но он прерывает ее. Нетерпение сквозит в его тоне.       – Вы делаете это всегда. И забываете об этом, когда вам нужно.       Намек для Гермионы ясен. Они несколько минут сверлят друг друга взглядами, пока она не отворачивается. У нее нет времени на эти игры. Ей нужно найти Дамблдора и рассказать ему о теории с крестражами.       – Мне пора идти, – она не дожидается его разрешения и поднимается.       – Завтра утром занятий не будет. Я буду занят.       – Отлично, – она не смотрит на него, – хорошего вам вечера, профессор.       Когда она выходит из кабинета, то чувствует тревогу. Свет слишком тусклый, как если бы темные стены впитали его в себя. В полумраке коридора Гермионе кажется, что кто-то крадется за ней следом. Сердце набатом стучит в груди. Гермиона ускоряет шаг, чтобы быстрее добраться до кабинета Дамблдора.       Она подавляет странное желание позвать на помощь. Несколько раз оборачивается, но никого не видит. Возможно, эту тревога лишь игра ее разума?       Пальцы крепче обхватывают палочку.       Гермиона бросается вперед, желая как можно быстрее уйти отсюда. В лабиринте коридоров слышно только гулкое эхо ее шагов. Почему магические светильники погасли?       Кто сделал это?       Она не останавливается, чтобы наколдовать свет. Почему-то кажется, что любая секунда промедления может стоить многого.       Но неожиданно все прекращается. Свет ярко вспыхивает, и Гермиона щурится. Она, ничего не понимая, оглядывается, пытается восстановить сбившееся дыхание.       Оставшийся путь до кабинета Дамблдора проходит спокойно. Гермиона сгорает от нетерпение, пока, назвав пароль, ждет, что проход откроется. Ей везет, Дамблдор на месте.       – Что случилось, мисс Грейнджер? – спрашивает он, стоит ей только войти в кабинет. Дамблдор откладывает потрепанную временем книгу в сторону и поправляет очки.       Гермиона не может справиться с волнением, поэтому говорит слишком быстро:       – Я думаю, что причиной бессмертия Волдеморта является крестраж. Точнее не я, а…       Мрачные тени скользят по лицу Дамблдора. Он не выглядит воодушевленным.       – Кто вам сказал об этом? – спрашивает, чуть понизив голос.       – Том Гонт предположил, что это возможно. И я думаю, в этом есть смысл.       Несколько долгих минут тянется тишина. Гермиона пытается понять, о чем думает Дамблдор? Почему молчит?       Она делает неуверенный шаг вперед, словно хочет напомнить о своем присутствии.       – Понятно, – наконец, произносит он и кивает сам себе, – об этом нужно подумать. Мисс Грейнджер, не говорите пока об этом Гарри.       Она уже начинает сожалеть о том, что пошла с этим к Дамблдору. Нужно было все обдумать и обсудить с друзьями.       Ее сомнения не остаются незамеченными.       – Гарри может поддаться эмоциям и натворить глупостей, – поясняет причину своей просьбы Дамблдор, – мы скажем ему чуть позже, – на это она может пойти, – когда точно будем уверены.       Гермиона кивает.       – Хорошо.       Она уже собирается уходить, когда Дамблдор решает сказать:       – И еще, мисс Грейнджер, убежища больше не безопасны. Вам надо спрятать своих родителей в другом месте. Быть может, отправить в другую страну на время войны. Мы могли бы помочь с этим.       Все ее тело цепенеет.       – Что-то случилось? – спрашивает напряженно.       Дамблдор чуть медлит с ответом.       – Сегодня Пожиратели напали на одно из убежищ. Есть раненные и погибшие.       Гермиона смотрит в пустоту, позволяя себе осознать смысл сказанного.       – Я поняла вас.       Нет, на самом деле она не понимает, просто тонет в неопределенности и страхе.       – Спокойной ночи.       Она уходит. В коридорах горят все светильники, но Гермиона все равно колдует магический шар. Он парит рядом с ней всю дорогу. Но мрак подбирается слишком близко к ее душе, и ничто не способно его извести.

***

      Когда она спускается в Большой зал, то понимает, что что-то не так. Суматоха кажется дикой, граничащей с паникой. Рон первым хватает газету на столе. Гермиона наблюдает за тем, как в его голубых глазах медленно стелется тревога.       – О черт! – его лицо краснеет от гнева, и он пихает газету Гарри, несмотря на попытки Гермионы забрать ее.       – Рональд!       Он игнорирует властные нотки в ее голосе.       – Пожиратели снова напали на семьи магглорожденных, – мрачно говорит он, при этом не смотрит на Гермиону, словно не знает, как вести себя с ней после таких новостей.       – Это семьи членов ордена, – добавляет Гарри и протягивает Гермионе газету, которую она с нетерпением вырывает из его пальцев.       Она читает скудный текст, и ей кажется, что кто-то отрывает от нее куски. Медленно убивает. Пожирательская метка издевательски смотрит на нее со страницы газеты.       Строки стоят перед глазами даже, когда Гермиона прикрывает веки. Врезаются в кожу. Тревога бьется внутри, распространяя холод. Гермиона не сопротивляется, когда Рон притягивает ее к себе, хотя его руки на теле ощущаются чужими. В нем горит огонь, но его недостаточно, чтобы согреться и разогнать ужас, сковывающий душу.       – Все хорошо, – Рон поглаживает ее по спине. Гермиона хочет рассмеяться от нелепой жестокости его слов, но сдерживается. Хорошо – это не про их мир.       Кладет подбородок на его плечо и открывает глаза.       – Твоя семья в безопасности, – она знает, что это не так.       Слова Дамблдора все еще свежи в памяти. Сегодня утром она получила им подтверждение.       Гарри тоже говорит что-то успокаивающее, но Гермиона не разбирает слов. Она взглядом находит того единственного человека, который понимает ее, как никто другой. Он смотрит на нее в ответ чуть зло, его губы поджаты. Гонт совсем не обращает внимание на профессора Флитвика, который что-то воодушевленно рассказывает ему.       В контрасте с безумием вокруг вид, пусть даже недовольного наставника, навеивает покой. Все ощущается чужим, кроме него. Гермиона почти физически может почувствовать его холодную ярость и невольно думает, что стало ее причиной?       Утренние новости? Возможно, но он довольно равнодушен к войне и чужим трагедиям. Она помнит его жесткие слова о ценности жизни.       Вызвало ли его гнев то, что ее сейчас обнимает Рон? Нет, это полная глупость.       И все же Гермиона резко отстраняется.        – Преподаватели смотрят на нас, – оправдывается неловко, на самом деле на них смотрит только Гонт, да несколько гриффиндорцев, – спасибо тебе.       Они едят в тишине. Гермиона заканчивает раньше и резко поднимается из-за стола. Она хочет поговорить с Гонтом.       – Встретимся перед уроком, мне нужно зайти в библиотеку, –говорит друзьям и бросает взгляд на преподавательский стол, видит, что Гонт тоже собирается.       Она не дожидается ответа, уходит, не оборачиваясь. Знает почему-то, что Гонт пойдет за ней следом. Как тень. Будто нить, связывающая их, не дает им разойтись далеко друг от друга.       Она кажется самой себе крошечной в коридоре, полном других людей. Гомон учеников заглушает стук ее каблуков. Она не смотрит назад, но чувствует, что Гонт рядом. Где-то на расстоянии десятка шагов. Ее магия тянется к нему и тоскует, когда ей не удается дотронуться до него.       Почему она так чувствует его? Чем больше времени проходит, тем сильнее между ними крепнет нечто, чему нет названия.       Гермиона идет к Черному озеру, в место, окруженное деревьями. В этой своеобразной клетке, созданной могучими стволами и переплетением веток, она чувствует себя в безопасности. Жаль, листья уже опали, раньше они полотном скрывали этот уголок.       Беспокойные мысли прорезаются сквозь внешнюю беспристрастность. Ни одно зелье в мире не способно подавить их. Гермиона устало проводит ладонями по лицу и опускается на поваленное дерево, ветви которого тонут в Черном озере. Маленькая темная птичка сидит на одной из них и громко чирикает. Она улетает прочь, стоит только Гонту показаться на горизонте.       – Вы пришли, – Гермиона совсем не удивлена.       Она не хочет чувствовать спокойствие от того, что он рядом, но тревога становится тише, напряжение уже не так сильно сковывает мышцы.       – Разве я мог вас оставить? – она не знает, говорит он серьезно или насмехается. Том опускается рядом. Так близко, что Гермиона чувствует манящее тепло его тела. Молчание между ними наэлектризовано и многозначно. На мгновение они застревают в мире, где нет места больше ни для кого, кроме них.       Их колени иногда соприкасаются, и тогда Гермиону охватывает странное волнение, которое скручивается узлом внизу живота. Оно в ее крови. Нечто, отравляющее сердце и душу.       – Вы волнуетесь за родителей? – он прерывает молчание первым. Сморит на ее профиль, пока ждет ответ.       Гермиона тяжело вздыхает:       – Я не знаю, что сделать, чтобы обеспечить их безопасность. Что бы я не делала, этого… недостаточно. Я боюсь, что проснусь однажды утром и увижу их имена, – она смотрит на свою обувь.       Нужно еще что-то сказать, пояснить.       – Я… – она вздрагивает, когда он касается ее волос и заправляет выбившуюся из пучка прядь за ухо. В жесте сквозит интимность, от которой по телу пробегает жар.       Гермионе кажется, что она не может спокойно дышать, пока его пальцы так близко от ее лица. Лишь, когда он убирает руку, ясность возвращается к ней.       Ей вдруг надоедает держать все в себе.       – Я думала, что, если заставлю их уехать из нашего дома, то обеспечу безопасность. Я думала, что, если начну заниматься с вами, то стану достаточно сильной, чтобы защитить всех, – она смолкает и, наконец, поднимает на него взгляд. Ей странно видеть нежность в его глазах. Она для него чужеродна, но так красиво ложится на его черты, делая их более мягкими.       На секунду Гермиона опускает взгляд к его раскрасневшимся губам, и в ее голове вспыхивает мысль: какие они на вкус? Осталась ли на них терпкость сигарет? Горечь утреннего кофе?       Гермиона резко отворачивается. Ее не покидает ощущение, что что-то должно было произойти, но рассыпалось в прах. Она часто моргает, сгоняя наваждение, только тягучее желание все равно оседает внутри.       – Все бессмысленно. Я просто девочка, зарывшаяся в книгах, – ее голос дрожит, но она не боится показаться слабой перед ним в этот момент.       Не хочет жалеть себя, хотя тягостное чувство все равно просачивается в мыслях. Гермиона никогда не мечтала стать частью войны.       Она замечает, как Том достает сигарету и зажигает ее с помощью магии.       Гермиона катает слова на языке, прежде чем раздраженно спросить:       – Почему вы все время курите?       – Они успокаивают, – он поворачивается к ней, в его взгляде – хитрость: – хотите?       Зажженная сигарета тлеет в его пальцах. Гермиона открывает рот, чтобы высказать все, что она думает об этом, но почему-то говорит:       – Да.       Хочет ли она удивить его этой непривычной дерзостью? Или просто жаждет сделать что-то, несвойственное ей?       С наслаждением рассматривает смятение на его лице, но это чувство тает так же быстро, как снег от тепла. В его глазах просыпается нечто темное. Жадное.       Взгляд Гермионы мечется от его лица к сигарете. В голове зреет мысль отказаться и свести все к шутке. Глупо было соглашаться. Но неожиданно Том сам подносит сигарету к ее губам.       Гермиона не решается даже сглотнуть ком, образовавшийся в горле. Лишь нервно смотрит на Гонта. Но он не убирает руку и своими словами, будто бросает вызов:       – Тогда прошу, – Гермионе ничего не остается, как обхватить сигарету губами. Она делает глубокий вдох и тут же резко отстраняется, содрогаясь от кашля. Горло дерет.       – Это отвратительно!       Она стирает выступившие слезы и думает о том, что больше никогда в своей жизнь не будет это пробовать. Как он вообще может испытывать удовольствие от курения?       Гонт смеется, а потом подносит эту же сигарету к своим губам, будто совсем не брезгует, что ее уже касались. Гермиона завороженно следит за этим.       – Нет, это прекрасно.       Они оба молчат, пока он курит. Запаха табака впитывается в одежду, но Гермиона почему-то не хочет от него избавляться.       С Гонтом легко сидеть в тишине, раствориться в этой странной безмятежности, порожденной то ли магией, то ли еще чем-то. Гермиона невольно замечает то, что в последние дни они проводят слишком много времени вместе. Даже, когда Гонта нет рядом, она все равно думает о нем.       Зацикливается на его словах и поступках.       Становится одержимой.       – Почему вы думаете, что ваши родители в опасности? – он растворяет сигарету в воздухе: – Что делает их мишенями?       Гермиона задумывается над его словами. Признать ответ легко и одновременно с этим сложно.       – То, что я их дочь.       Он кивает, подтверждая ее слова.       – Раз вы знаете причину, то легко найдете и решение.       Гермиона хмурится. Она не улавливает смысла его слов.       – Вы предлагаете мне исчезнуть?       Он не отвечает, дает ей возможность самой догадаться. Она перебирает варианты в мыслях до тех пор, пока не начинает озвучивать их.       – Исчезнуть из их жизни на время войны, – одна мысль цепляется за другую, – если они не будут знать, что у них есть дочь, если у них будут другие имена…       Гермиона замолкает, будто надеется, что он отговорит ее от этой идеи. Посмеется и скажет: «Это безрассудная глупость». Но по его глазам она видит, что права. От этого становится нестерпимо больно. Принести что-то в жертву и спасти близких.       Выбор без выбора.       Гонт встает и спокойно говорит:       – Нам пора возвращаться в замок. У меня встреча с Дамблдором.        Она пропускает последние слова мимо ушей, слишком поглощенная размышлениями. Странной жесткой идеей, которая точно спасет ее близких. В ее душе буря.       Гермиона поднимается и следует за Гонтом. Ей нужно все обдумать в одиночестве, набраться уверенности. Решение так близко, но оно принесет столько страданий.       Они идут в замок вместе, каждый запертый в клетке собственных мыслей.