***
Внимание врачей переключилось на влетевшую в ординаторскую заведующую отделением, и каждый кожей почувствовал: им несдобровать. В два счета она преодолела расстояние между дверью и кроватью, на ходу позвав сердцем: — Геннадий Ильич! — протянула к нему руки. — Ира, все нормально, я — нормально! — бледный, Кривицкий лежал на кровати. — Михаил Евгеньевич, что с ним? — Ирина обратилась к Ханину, который маячил недалеко от ее супруга. В знак мужской солидарности с Кривицким, явно не желающим расстраивать жену и отчаянно жестикулирующим ему, Михаил ответил: — Перенервничал. Павлова смерила его самым хлестким взглядом, и врачу пришлось добавить детали: — У него был обморок, угрозы инфаркта нет, — далее подбирал слова осторожнее, косясь на больного. — Нарушился сердечный ритм, как вы понимаете… на фоне сильного стресса, — признание далось ему с трудом. Кривицкий обреченно прикрыл веки. — Долго без сознания был? — Ирина Алексеевна продолжала игнорировать мужа и судорожно искала ответ в глазах кардиолога, пытаясь проглотить внезапно возникший ком в горле. — Да около минуты, он прямо здесь… — Кардиограмму сделали? — Да, вот, — Ханин протянул напечатанные результаты. — Когда успели? Почему в ординаторской? — допытывалась Павлова. — Так вас не сразу позвали. А здесь делали, потому что Геннадий Ильич наотрез отказался перебираться в палату. — Понятно. Прокапывать будете? — Нет, Ира, не будем, — ответил за Ханина Кривицкий. — Я же сказал, мне лучше. Куликов шмыгнул за дверь, когда Павлова с неверием воззрилась на Геннадия Ильича. Предупреждая ее дальнейшие расспросы, Кривицкий медленно спустил ноги с кровати и призвал жену сесть рядом с собой, приобнял за плечи. Жест не принес женщине успокоения, в ее голове тревожные мысли уже перетекали в планы перекроить график и убрать Гену с ночных смен в этом месяце, а в идеале — отстранить от операций. Но после поняла, что это слишком радикально, и он ей никогда не простит, если снова занесет его в список больных и немощных. — Вы мой крайний пациент в Склифе, Геннадий Ильич, это честь для меня, — Ханин протянул ладонь Кривицкому. — Хотя я бы предпочел, чтобы вы всегда были здоровы! — Спасибо, Миша, так жаль, что вы нас покидаете, — честно сказал челюстно-лицевой. — В какое время завтра собираемся? — подал голос стоящий у жалюзи Волошин. Павлова вздрогнула: как же она не заметила его? — Часа в два заглянем с Аней, будет небольшой фуршет, ждем всех, — Ханин подошел к шкафу, чтобы забрать вещи, и Павлова только сейчас поняла, что он был в повседневной одежде еще до ее прихода. Видимо, она так сильно волновалась за Кривицкого, что перестала замечать все на свете. Ханин попрощался, и Волошин вышел за ним, оставив супругов наедине, за что Ирина мысленно наградила его плюс ста очками к карме. — Ну и как это понимать? Что за стрессы ты испытываешь, о которых я ни сном ни духом не подозреваю? — Павлова обратила к нему свое обеспокоенное лицо. У Кривицкого дрогнуло сердце от жалости к жене, и он прикрыл веки: — Ир, да не стоит внимания. Пациентка часто отключалась, пока оперировали, и Лешка сегодня летит домой — не знаю, как он там. — Что-то ты не волновался за все его предыдущие перелеты, — Ирине не понравились прикрытые глаза и тяжелое дыхание супруга. Она нежно погладила его колено. — Да он и не распространялся особо, пока вдали жил. Догадка полоснула сознание Ирины, она спросила внезапно: — Полонский был на операции? — Да, был, — нехотя признался Кривицкий после некоторой заминки. Эльчин и Дмитрий внесли суматоху, с гоготом ворвавшись в ординаторскую. Из-за воспаленных переживаниями нервов, заведующая раздраженно прикрикнула: — Ведите себя прилично! Что за ор на все отделение?! Врачи переглянулись и, извинившись, разбрелись по углам. Эльчин исподлобья наблюдал за супругами — он не любил, когда на него кричали, в особенности не по делу. — Геннадий Ильич, вас отпускаю домой, дайте знать до семи вечера, нужен ли вам отгул завтра, — похлопала его по руке, поднялась с койко-места и вышла в коридор. Кривицкий же залег обратно, отгородившись от молодых врачей шторками. В груди томилось беспокойство, а перед глазами неотступно маячил образ недовольного Полонского.***
Вечером того же дня Павлова заканчивала сервировку барной стойки, впервые задумавшись, почему они, в отличие от нормальных людей, никогда не садятся за обеденный стол. В чем уникальность этой многострадальной деревяшки? Нет, они с Геной странные личности — подняла голову к потолку, рефлексируя, — да, определенно странные. — Ира, а когда Пастухов начнет работать? Полина уже неделю трудится, а Петра все нет, — прозвучал голос с дивана. — Да Полонский не допускает его, уже устала с ним биться. У главного какой-то бзик по кадрам! — подошла к мужу, присела на мягкий подлокотник рядом с ним. — То Ханина мурыжил месяц — увольнять отказывался, то Пастухова не принимает без «дополнительной проверки». Гена скривил лицо, очевидно, выражая осуждение действиям главного врача: — Не думала, почему так происходит? — Ума не приложу, Ген. Самое интересное, он на свободные ставки своих людей не предлагает, поэтому смысла в его действиях я не вижу. По крайней мере, пока. — Ты только осторожнее, не делай резких высказываний. Она тихо засмеялась — как же хорошо муж ее выучил; а он потянул ее за руку и повалил на свой живот. — Ну, Ген! Ты же сегодня больной, забыл?! Крепко прижал ее к себе одной рукой, погладил по щеке другой, успокаивая. Потянулся за поцелуем, растерял все мысли где-то за пределами дивана. Увлеченные, лежали так долго, пока Кривицкий подозрительно не заерзал. Ирина не позволила затее мужа распалиться и мягко отстранилась, произнеся: — Сейчас сын приедет, — в глазах мелькнула тоска, — твой. Гена притянул ее к груди, и, когда вернулась способность мыслить, сказал: — Спасибо, что позволила Лешке остаться у нас сегодня. Телефон Ирины издал недолгую вибрацию, но никто не отреагировал на его сигнал. — Ерунда, Ген, он же голодный с дороги, наверное. Хотя бы поест нормально. — Угу, — Гена задумался на время. — Ты знаешь, мой сын — это лучшее олицетворение девиза «Осим Хаим». Он может показаться легкомысленным, но на деле — это жизнерадостный парень, который умеет быть серьезным, просто… когда это действительно нужно. Могу сказать тебе точно, Леша живет так, как я когда-то хотел: свободным от любых рамок, а не рабом партии, как мой отец, — он положил ладони на щеки Ирины и торжественно продолжил. — И все же, Лешкин «Осим Хаим» к чертям пусть идет, не нужен он мне, если рядом нет тебя. Я познаю абсолютное счастье, Ирка, пока ты и Лешка рядом со мной! Я сам не верю, что наконец-то стал самым счастливым человеком на земле, — неожиданная боль в плече остановила поток его мыслей. — Ай, ты чего щиплешься? — Чтобы доказать, что ты не спишь, и твое счастье — реальность, — Павлова не заметила, как начала сиять изнутри. Телефон завибрировал снова. — Кто это тебе написывает? — подозрительно осведомился Кривицкий. Ирина, оторвавшись от мужа, нехотя проследовала к тумбочке. Заглянула во входящие: накопилось четыре непрочитанных сообщения от Павлова, но внимание привлекло последнее: «Ир, если ты СЕЙЧАС не ответишь, я приду к вам домой». — Монстр из прошлого, — буркнула Ирина, стремительно печатая ответ. Сердце колотилось. Ну не материализуется же он, если она быстро назначит встречу? — Не понял? — Фаина твоя, кто еще? — уже вернулась на диван. — Она смски умеет писать? — Ирина отвесила мужу мягкий подзатыльник: он в своем Израиле совсем разучился шутить. Раздался дверной звонок. — Ой, это Лешка! Ирина, вспомнив эпизод из вчерашнего вечера, когда Павлов точно так же подло прятался за входной дверью, и добавив к нему угрозу из недавнего сообщения, поспешила объявить: — Ты сиди, я открою. Но Кривицкий, не подозревая о страхах жены, последовал за ней. Гость принес волну облегчения обоим. — Ирина Алексеевна, шалом! — Алексей потянулся к руке Ирины, чтобы поцеловать ее. Затем мотнул головой, по привычке отбрасывая вихрастые волосы; но копны больше не было — он постоянно забывал, что коротко подстригся пару недель назад. — Скучали по пасынку? — Привет-привет, проходите, — гостеприимно повела рукой и приняла торт из рук молодого мужчины. — Мой любимый, спасибо. — Отец все уши прожужжал про ваши гастрономические предпочтения. — Леша, здравствуй! — Кривицкий крепко обнял сына, не разрывая рукопожатие. — Привет, пап. Как вы? Ты чего бледный такой? — Алексей ловко скинул дорожную сумку, ботинки и демисезонную куртку, провел рукой по волосам. — Тебе показалось, сын. Давай, проходи скорее, мой руки и за стол. Как долетел? Как Израиль? — Гена направился за Алексеем в ванную и прикрыл дверь, тогда как Ирина поспешила на кухню, чтобы закончить сервировку стола. — Да нормально, хорошо взлетел и крайне удачно сел — классика жанра, — Леша намылил руки и намеренно включил напор посильнее. — Я все организовал — никаких допросов, никаких деклараций, — шепнул. У Геннадия груз упал с плеч: все-таки то, что они затеяли с сыном, могло обернуться лишней нервотрепкой для Леши. Теперь ребенок дома, и можно расслабиться. — Спасибо, сын! Я даже не знаю, что смогу для тебя взамен сделать. — Просто будь счастлив и здоров, справишься? — он перекрыл воду и уже собирался выйти, как отец придержал его за плечо. — Постараюсь! Леш, я подумал, мне некуда все это добро спрятать, мог бы ты у себя оставить? — Конечно, я сам хотел предложить. Еще не хватало очной ставки со стороны Ирины Алексеевны. — Скажешь тоже! Не такая она суровая, какой ты ее рисуешь, — Кривицкий-старший с осуждением посмотрел на сына. — Это с тобой она предобрая, а нам, грешным, остается только завидовать, — оба Кривицких засмеялись. — Дурачок! Пойдем, поешь в конце концов. Манящий запах картофеля и запеченного мяса привел их в кухню, где Ирина Алексеевна, позабыв о своей сервировочной миссии, внимательно изучала какой-то приказ в телефоне. Гена нежно погладил ее спину, призывая бросить занятие: документацией она послезавтра займется на работе. Все-таки он и вправду как никогда счастлив. Да, сердце шалит время от времени, но его семейное благополучие теперь ничто не смеет разбить: ни сын Ирины с судебной тяжбой, ни Полонский с тошнотворными кадровыми забавами.