Инструкция по свободе

      Из носа у Твика текла кровь. Он валялся на примятой траве и закрыл голову руками, отчего неописуемые чувства, отразившиеся на его лице, стали ещё омерзительнее. К душе Крейга подступила жалость. Он начал медленно подниматься, протягивая руку к нему навстречу. Его зрачки расширились. Нос Твика был дико забрызган кровью, что она уже стекала с его лица на куртку. И вдруг парня вырвало. Оранжево-зеленая жидкость с кусочками пищи потекла по земле и по рукам, которыми Твик пытался закрыть рот. Ему было паршиво, но он даже не стал вытирать мерзкую вязкую рвоту. Крейга пробрал страх, и он, помедлив всего пару мгновений, схватил бутылку воды и салфетки из корзины, открыл их и принялся умывать Твика. Он не испытывал отвращения, глядя, как тот сопит и морщится, словно это не вода вовсе. Появилось желание быть участником событий.       — Прости, прости, пожалуйста.       Твик смотрел куда-то перед собой затуманенными глазами. Весь завтрак вышел всего лишь от одного падения. Удивляться тут нечему. Последние три года Твик плохо следил за собой. Плохо ел, плохо пил, бросил бокс, много спал и не делал ровным счетом ничего из того, что так помогает быть в форме — и вот результат. Предчувствуя все последствия, Твику хотелось плакать, но слезы упорно не появлялись. Наоборот, его пробрала животная ярость. Он почувствовал себя слабаком, неспособным управлять своей жизнью. И это было еще хуже, чем боль и головокружение. Но Крейг не оставил его одного с этими мыслями. Он сел рядом и начал говорить, словно ничего не произошло.       — Как ты сейчас себя чувствуешь? У тебя такое часто бывает?       — Гипертония, — отвечает тот холодно, но затем срывается на крик, — Нечего было меня из поезда выбрасывать!       Вдруг Крейг поменялся в лице, встал и неожиданно для себя громко возмутился:       — Ну а что мне делать оставалось? Ты сгореть хочешь? Беги, может еще успеешь на поезд, блять. Следить за собой надо, а не гнать на меня за то, что я тебе жизнь спас.       Твик растерялся под гнетом неожиданной агрессии. Однако не стал молчать и вспылил в ответ:       — Иди ты нахуй! Никакой ты мне не друг, ты — узколобая мразь. Не твое дело, какой у меня образ жизни. Никто не просил тебя ехать со мной! Съебись от меня подальше!       Голос дрожал и срывался от воплей. Твик поднялся на ватных ногах и побрел в сторону леса без корзины. Хотя бы рюкзак не бросил. Крейга прожгло чувство обеспокоенности. У этого парня на самом деле не было никаких шансов выжить одному — по крайней мере пока он ведет себя, как чересчур эмоциональный подросток, проживающий начало пубертата. И от одной только мысли об этом становилось тошно. Убожество. Несчастный и никчемный. И отсюда такое впечатление, будто он сам себя этим обрекает на смерть. В конце концов Крейга передернуло, и он с корзиной пошел за ним. Специально державшись сзади, не догоняя, на небольшом расстоянии, чтобы, не дай Бог, не спровоцировать на очередной скандал, следовал по тропе за старым другом. Кому-то ведь нужно проконтролировать, чтобы он не умер, чтобы его тело не растаскали дикие животные или, того хуже, сумасшедшие люди. И пусть Твик хотел быть самостоятельным, Крейг не мог этого сейчас позволить, хоть и знал, насколько больно тому будет. На прогулку по однообразному городу его можно было вытащить только по ночам, ведь он все равно не спал — было сложно погрузиться в сон. Вся его жизнь была построена на помощи родителям в кофейне, на проверке приема таблеток, назначенных психиатром, ну и конечно же школой, способной довести его до белого каления. Но такого рода помощь по дому имела специфику — его учили нарушать и правила, и ограничения, давая понять, что именно это он и должен уметь делать. А особенно не забывать добавлять дешёвый мет в кофе особым посетителям, от которого он и сам в последствии был зависим. Эксцентричные повадки родителей стали основой недоверия не только к ним, но и к другим людям. Особенно к друзьям. Твик узнал о том, чем занимаются его родители пять лет назад, и это стало потрясением. Все свои проблемы он смог объяснить для себя в тот злополучный апрельский день. Его беда заключалась в слишком большом доверии родителям. До пятнадцатилетия за ним мыли посуду, убирали вещи, делали для него кофе, но никогда не разговаривали больше, чем по мелочам. Кофе стал последней каплей, после которой Твик понял, откуда идет мнимая чушь про самостоятельность, которую ему много лет вбивали в голову друзья. Он понял, что с семи лет сидел на метамфетамине, что его родители настоящие монстры и отморозки, больные на голову, в самом деле плюющие на собственного сына. Они были всегда спокойны, не паниковали и общались с другими абы как, в отличие от Твика, которому наркотик, хоть и в малых дозах, испортил жизнь. Ричард Твик утверждал, что тот родился болезненным и пугливым ребенком, и таким способом он хотел помочь ему стать спокойным и уравновешенным, что даже звучит бредово. А когда Твик сказал ему, что все знает про кофе, отец совершенно спокойно выдал, что сдаст его в наркологическую клинику или даже в тюрьму, если Твик не станет помогать в кофейне, и если хоть кто-то из полиции узнает об их семейном рецепте. Этого было достаточно для послушания наивного напуганного мальчика. Ночью к нему пришел Крейг, как они и договаривались, и узнал обо всех подробностях их диковинной семейки, отчего и стал засиживаться в кафе допоздна по выходным, чтобы Твику было проще и спокойнее существовать. Первое время ломки были частыми, поэтому он не раз оставался в доме Такеров. Он больше не мог никому доверять, кроме лучшего друга, как пытался себя убедить, но в нем он пока еще сомневался. А после выпускного маленькое, но значительное, проявленное им, доверие, испарилось. Пару раз виделся со Стэном, но этого хватило, чтобы уйти на год в запой на старой ферме Рэнди, и обвинять себя за очередную отчаянную привязанность к попытке избежать реального мира. Все деньги с подработок они спускали на алкоголь: сначала начинали с пива, а потом заканчивали шестидесятиградусным домашним самогоном. Как больно было Кайлу видеть, во что они превратились. Стэн неоднократно жаловался Твику, что его жизнь полная хрень. И что ему нужна настоящая девушка, которая его поймет и полюбит, сделает счастливой, ведь Венди его бросила и поступила в юридический университет с великолепными ораторскими навыками. А Твик под алкоголем становился совершенно иным человеком: он делился своими переживаниями и планами на будущее, рассказывал о Крейге, рыдал из-за родителей. Но никогда не мог вспомнить о рассказанном, так что предпочитал даже не рассуждать. Он часто думал о смысле своей жизни, но всегда оказывалось, что его просто нет. Может быть и у других его нет. Зато Твик знал, что у него есть причины не умирать. Он понял это довольно поздно, а именно тогда, когда он проснулся живым со звоном в ушах и сильной тягой к тошноте после передоза таблетками. Никто не заметил. Твик смирился с тем, что всем на тебя плевать. Он безмерно завидовал тем, кто знал собственное предназначение, ведь сам не был в курсе происходящего вокруг. Чувство ответственности за присутствие на земле пугало, а собственные мысли путались и возникали из неоткуда, не имея последовательности и четкой структуры. Они развивались стремительно, летели сквозь разум, не давая возможности отследить их начало: размотанный кем-то клубок из тоски, боли, желаний, фантазий и невыносимый ненависти к себе. Одиночество убивало.       — Извини меня!       Крейг запыхался, но нашел в себе силы крикнуть. В самом деле не хотелось терять старого друга после стольких лет разлуки. Он всем сердцем боялся, что найдет его мертвым. Это совершенно не свойственно парню. Ко всем людям наплевательское отношение стало нормой. Твик все-таки остановился, но не стал оборачиваться — он ждал его действий. Хотя в данный момент было непонятно, какие они должны быть. Ведь никакой четкой линии поведения сейчас у Крейга не было несмотря на то, что Твик всегда продумывал в голове потенциально возможные ситуации.       — Правда, извини, — Крейг догнал его, выдохнув, и положил руку на плечо, — Просто я не знал, как поступить. Я сильно испугался. Давай не будем ссориться, мы ведь в одинаковом положении! Мы так давно не виделись, и я не хочу разрушить все снова. И даже тогда, на выпускном… Мне следовало тебя предупредить заранее, что я собираюсь поступать в университет в Калифорнии. Но в итоге просто забил нахрен. И я сожалею, что не смог тебя понять в тот вечер — я ничего не сделал, я просто ушел и оставил тебя с твоими переживаниями и обидой наедине. Прости.       Лицо Крейга приобрело отчаянный вид: глаза немного покраснели, зрачки сузились, а кожа сделалась серой. Его ноги мелко задрожали, и он сунул кулаки в карманы. Видно, что происходящее потрясло его до глубины души. Кожа покрылась мурашками. Ему было страшно и стыдно одновременно — за себя, за то, в каком жалком виде предстал перед Твиком. Тот взглянул на него. Он резко охладел и перестал теребить подол хлопковой камелопардовой куртки.       — Тебе нужно было сказать это тогда. Все бы было нормально, мы бы и дальше общались, — он убрал руку Крейга, тряхнув плечом, и продолжил идти вперед, в неизвестную глубокую чащу.       Вечность длится. Время ускользает от них, оно бежит и прячется за кустами брусники. Оно тянет, манит, но и отталкивает. Торфяное болото, кладбище. Твик чувствовал, как Крейг ступает по могильной земле. По его земле, где прячутся опарыши, связывая нитями другие надгробия, закапывая свои ноги в умирающую лаванду. Он забрался слишком глубоко и совершенно не хотел вылезать. Твик продолжил идти вперед через кусты можжевельника, ломая сучки сосен своими ботинками. Шагает уверенно, будто зная, куда направляется. Крейг оставляет попытки достучаться до обиженного сердца, но продолжает следовать за парнем. В голове промелькнула мысль о Кенни. Как он там сейчас? Что делает?

***       Собаки лаяли так громко, что их было слышно даже через закрытые окна. Кенни проснулся из-за этого шума, но, обняв подушку Крейга, попытался вернуться в сон. Через минуту он открыл глаза, вспомнив, как убегал от огромной крысы по канализации. Голова слегка болела — последствия вчерашнего пьянства. Он встает со скрипучей кровати и идет на балкон, смотрит в окна: собаки обедают кошкой. Они догнали бедное животное и разорвали брюхо. В сознании отпечатались ее стеклянные глаза, полные страха. Круговорот жизни и смерти — все хотят есть. Кенни посчитал увиденное плохим знаком, предвещающим ужасный день абсолютного одиночества. Взяв пачку сигарет со ржавого металлического столика на балконе, он сел на пол. В висках пульсировало, мысли не дышат. Он чувствовал себя рыбой, плывущей по течению, пожирающей рыб поменьше в попытке заполнить желудок — бездонную пустоту. Но эта рыба никогда не будет сыта. Лучше бы он был кошкой, съедающей рыбу. И он был бы рад ее съесть.       Пачка оказалась пустой. Кенни разочарованно вздыхает, берет зажигалку, смотрит на искры, а затем на слабый огонь, который быстро затухает. Разум в тумане от воображаемого дыма сигарет, сны кажутся реальностью, а реальность сном. Воспоминания зияли дырой, не являлись правдивыми наполовину. Он знал, что его память о каких-то вещах была сфабрикована, но не мог точно сказать о каких. Невозможно знать все наверняка — даже доверять своему разуму сложно. Читать других намного проще. Кенни не видит себя, не чувствует: он не здесь. Сегодня нужно заплатить за квартиру, поэтому он звонит Крейгу. Гудки длятся вечность, раздаются эхом в голове. Он набирает снова, но ответа нет, поэтому он решает взять заначку сожителя, положить ее на прикроватный столик для хозяйки.       — Как же я устал.       Выйдя из квартиры, Кенни совсем потерялся в реальности. Одна ступень, вторая, третья — уже находится на улице. Минуту назад хотелось спать, а теперь хочется ползти куда-то в вязком воздухе — словно он выпил хлороформа и решил заснуть в сугробе, пока снег не стаял. Пройдя квартал, он оказался на пустыре между озером и помойкой, где проходила дорога в сторону школы. Он около месяца не встречал сестру, так что сейчас самое время. Школа никогда не тянула к себе, ведь там слишком много воспоминаний, причем большинство из них не самые приятные. В десять лет было классно освобождать Крэйга от трехчасового наказания в столовой, но со взрослением обстановка поменялась. Когда происходят значительные перемены с твоим телом, сильнее лишь искажается твое восприятие действительности. Южный парк — город для неудачников, что так и не смогли отсюда выбраться. И Кенни знал, что он неудачник. Единственное желание заключалось в том, чтобы Карэн уехала после выпускного куда-то подальше и ни в коем случае не возвращалась. Ей осталось два года до окончания школы, но ее брат точно знал, что она осознала весь ужас пребывания в уставшем от самого себя же городке. За школой все так же ошиваются готы. Несмотря на то, что все, кроме Фиркла, здесь больше не учатся, место стало слишком обыденным, чтобы искать другое. Приглушённо звучал хреновый кавер на She's in parties, а в воздухе стоял терпкий запах кофе. Кенни попросил сигарету, на что Майкл протянул пачку, отвёл взгляд раздражённо. Получив заветный никотиновый движ, парень быстро поблагодарил готов и вернулся ко входу. Он знал расписание сестры, а это означало, что ждать ещё, как минимум, полчаса до перерыва, прикрыв глаза, дышать дымом. Неожиданно телефон завибрировал в кармане оранжевой парки. Кенни достал его и обратил внимание на номер: такого в списке контактов нет.       — Алло? Кенни?       Резко всплыло прошлое. Школа, друзья, ночевки в чужом доме, плюшевые игрушки, плакаты.       — Стэн, ты когда номер сменить успел? — на лице выражалось неподдельное удивление.       — Забей. Я тебе по делу звоню, причем капец по какому важному! Жду через час на ферме моего отца. Успеешь или как?       Родители Стэна развелись ещё пять лет назад: Шэрон вместе с сыном осталась в доме по соседству с семьёй Брофловски, а Рэнди на ферме, куда Стэн приезжал пару раз за полгода, а потом вообще перестал там появляться. Он пропал со всех радаров, никому не писал и не звонил. Дозвониться не получалось — абонента с таким номером не существует. И вот он объявился настолько неожиданно, что своими словами заставил Кенни впасть в ступор на добрую такую минуту.       — Успею.