***
С Михой он больше не пересекался. Хотел выйти и зарулить в ближайший бар, чтобы накидаться в нулину, да бабок взял хуй, да нихуя. Но на пару стопарей химозной сорокаградусной хрени в облезлой рюмочной хватает. А что-то придумывать не было ни желания, ни настроения. Город чужой, холодный — самое то сейчас. Побродить, замерзнуть, подумать и закончить нахрен с этим мудацким состоянием. Бродить получается недолго, а надо же еще до отеля добраться, он же гордый, сука, сказал, что сам доберется, пусть этого олуха с неизживаемым кретинизмом от точки до точки транспортируют. Замерзнув, и даже остыв, Андрей вваливается в номер, еле волоча ноги. Ебучие эмоции выпили все силы, не его это психовать, не его. Почти жаль, что в этот раз он Миху у стены снова не зажал, и похуй на людей, так бы хоть, уткнулся в придурка, злость спустил (и сам, возможно), и через рот донес свою позицию, только без слов. Бля, вот его мечет: на интервью прибить был готов, а сейчас задохнуться в шее уебка в радость. Как оно называется вообще? Психоз? Уебка в номере нет. Ну конечно, что ему тут ловить-то теперь. Глухое раздражение и иррациональная обида снова окутывают Андрея вместо одеяла и длинных неловких рук. Самому тошно, серьезно. Ведет себя как… Да как баба истеричная, блин. Не ждут его, видите ли, не караулят. Душ не смывает этот день и согревает только до поворота вентиля. Натянув на мокрое тело боксеры, Андрей заваливается на кровать даже не вытираясь. Похер, полежит в болоте, кровать все равно казенная. Тело устало, глаза тоже, но закрыться никак не могут. И мозг не думать не может. Чё вот его распидорасило? Первый раз как будто у Михи именная воодушевляющая лекция про отлет на тот свет. Думал, что теперь все изменилось? Так никто ничего не обещал, наоборот, сам радовался, что ничего не изменилось, а лишь добавилось. Какие тут претензии. Про романтик пизданул, про вечерок. По нормальному нельзя было спросить: «Мишаня, а схуяли ты себе отмерил именно столько? Че насчет меня, а?». Честно и охуевше, того всегда обезоруживает топорная искренность. Контроль, епта, а он сорвался как малолетка. Внезапно в голову приходит мысль, что Миха на такой волне и дуркануть горазд. Хорошо, если просто наебенится, а может ведь и потяжелее чем грузануться. Город пусть и чужой, но любой торчок везде возможность изыщет. Тем более Миха с его харизмой и умением забалтывать, когда ему надо. Андрей едва ли не подскакивает, но звук ковыряния замка заставляет схорониться в одеяльном коконе. Миха заходит в номер аккуратно, стараясь даже особо не шуметь. Не получается, потому что снимать обувь совсем без звукового сопровождения противоречит кодексу анархиста и внутренней константе самого Горшка. Он не шатается, ровной походкой заходит в душ и пропадает минут на сорок. Андрей выдыхает и успевает прокрутить с десяток сценариев от драки до полного отчуждения, а Михи все нет. Топится он там что ли? Ну не вмазывается же, правда? Когда дверь ванной, наконец, хлопает, Андрей выпутывается из одеяла и максимально вжимается спиной в стену. Что сказать в голову так и не пришло, выяснять и кидаться обвинениями нет никакого желания. Если Миха проигнорирует — ну, значит, придется самому тактильно до него добираться. Засыпать сегодня врозь Андрей не планирует, даже если словит кулак в бубен. Миха не подводит: как только доходит до кроватей, даже не смотрит в сторону заправленной и не тронутой. Сразу ныряет к Андрею, близко прижимается, оплетая ногами и руками, и тычется носом в грудь. Понял, не забил и не выебнулся. Накрыв его одеялом и уткнувшись во влажную макушку, Андрей тоже сгребает его в объятия, чуть вздрагивая от щекотной волны горячего сопения в грудь и жмущегося к нему так тесно тела. Миха явно не соком накачивался после интервью, но до стадии «агрессивного гомункула» не дошёл, остановился на «плюшевом Мишке». Да его даже не вносили, на своих двоих вернулся и не ползком — о многом говорит. Мог ведь обидеться и заговниться, мотая обоим нервы до самого дома, а может и после. Или приползти никакущим и устроить скандал с разгромом. Ну или просто затеряться в канители куража. Но пришел, лег, ластиться. В какой-то момент Андрей чувствует, как Миха даже не целует, всего лишь рассыпает губами легчайшие прикосновения по груди, доходя до солнечного сплетения. В этих недопоцелуях нет ничего возбуждающего или намекающего, только вороватая и настойчивая, и, словно взятая у самого себя взаймы, нежность. Если Миха так искупает вину, то еще немного и Андрей сам будет ему должен. Так хорошо и одновременно сладко-больно, там, где мажут сухие губы, только глубже, прямо внутри. И все же в этом моменте хочется задержаться подольше: вжатый всем существом в него Миха, запах отельного шампуня от его волос, и их разделенная на двоих близость, интимно совершенная, но очень далекая от секса.***
Андрею снится, как Миха в образе Эдварда-руки-ножницы настойчиво его убеждает, что ему необходима интимная стрижка. Причем организовывать сей чудо парикмахерского искусства будет сам Миха, он даже подушку подготовил. Нахрена она нужна — непонятно, видно, чтоб Андрею на жопу было мягче падать, когда ему все мужское и ценное обкромсают. Уворачиваясь от решительно настроенного Михи, он сильно дергается и просыпается, бешено стуча сердцем. На секунду кажется, что кошмар не отпустил, потому чужие пальцы щекотно скребут низ живота, чуть занырнув под резинку. Михина голова лежит на плече, сам он горячий прижимается всем телом, особенно бедрами, и беззастенчиво шуршит у него в трусах. И похоже, даже не просыпаясь. Коротко всхлипнув, Миха дергает башкой и толкается в него крепким стояком. Че ему, интересно, такого снится? Андрей очень надеется, что не продолжение принудительно-добровольной интимной стрижки. Почему-то есть стойкое ощущение, что Михе бы понравилось гонять с лезвиями. Все потирания и бормотания в шею, конечно, имеют закономерный отклик. В какой-то момент Андрей сам направляет, застрявшую в низу живота, руку дальше, складывая и сжимая, как надо. Горячая волна проходит по телу, заставляя двинуться навстречу: то ли себе, то ли дрыхнущему Горшку. Есть что-то неправильное, но такое штырящие: бессознательно домогающийся его Миха, и сознательно пользующийся этим Андрей. Вторая рука вплетается в волосы, поворачивая голову так, чтобы можно было коснуться губами лба. Несколько минут Андрей увлечен процессом и одновременно раздражен: хорошо, но мало, кусачие искры ползут по позвоночнику, но ощущений недостаточно, еще, еще. Момент, когда Миха просыпается, он, благополучно пропускает, осознает только, что под пальцами ладонь сжимается крепче, а шею влажно целуют. Вот теперь да, теперь кайф. Закинув голову, чтобы дать больший доступ к шее, Андрей одной рукой сам стягивает с себя давно ненужные трусы, дрыгает ногами, поскорее отбрасывая, и принимается за Михины. Тот помогает, полностью перекатываясь на Князя, придавливая и проезжаясь влажной головкой по животу. Андрея раздербанивает окончательно: он вжимается в себя Миху, оплетает ногами и рукой, хватается за его волосы, наверно даже больновато, и тянет к губам. Сам лижет, кусает, едва ли не скулит, когда ловит чужой язык, и дергает тазом так, что кровать охреневше отъезжает по деревянному полу. Миха же наоборот, пытается тормознуть разбушевавшегося Князя: гладит успокаивающе ладонями, куда дотянется, потому что чужие конечности спеленали его очень крепко, не отвечает на провокацию в виде укусов, только давит языком сильнее зализывая чужие губы, тяжело придавливает к постели бесконтрольно трущийся об него пах. Когда из захвата пытаются сбежать, Андрей протестующе мычит, что немного отрезвляет его самого. Достаточно, чтобы услышать и воспринять задыхающееся: — Дюх, пусти, я ща. Быстро. Что он там быстро? Это Андрей сейчас быстро, в пару движений, ну. Но неугомонного обломщика отпускает, недовольно наблюдая, как тот резво спрыгивает с кровати и добирается до куртки. Что у него там? Хоспади, только бы не муза припиздыхала, ну не сейчас же, а. Нет, Андрей всегда рад его вдохновению, но только не в данный конкретный момент. Если этот гаденыш сейчас не вернется и не продолжит, он ему так… Что-нибудь он ему сделает. Правда, тому скорее понравится, что даже слегка обидно. Но Миха быстро возвращается обратно, снова приятно накрывает собой, и кладет рядом с подушкой бомбу. Ну, то есть, конечно, не бомбу, но, по ощущениям, у Андрея внутри взвели пружину и провернули заводную головку. Часовой механизм начал отсчет, показатели оповещают, что до взрыва осталось на пол шишечки. Кто не успел эвакуироваться — балдейте с миром, покойтесь с кайфом, блин. Про пару движений Андрей себе сильно польстил. Ему как оказывается, достаточно, чтобы Миха просто совершал рутинные банальные вещи: ходил в магазин, приходил в номер, клал смазку с презервативами на кровать. Пока он тонет в нирване собственных мыслей, его переворачивают набок, лицом к лицу, коротко целуют в губы, челюсть и плечо. Рукой гладят по ребрам, бедру и явно с намеком жамкают ягодицу. Но потом хватают безвольную кисть и осторожно проходятся губами по костяшкам. Андрей и сам уже забыл, а Миха, получается, запомнил, какой рукой он стене пизды сегодня вломил. Блядь. Миха и его внезапные приступы заботливой нежности режут не хуже бритв этого самого Эдварда. Еще и смазку купил. За такое вообще нормально отдаться или у него слишком заниженные требования? Андрей решает, что также нормально, как и флиртовать с самим собой. Но Миха снова все переворачивает одним движением, вложив тюбик в пострадавшую руку. А сам прячет лицо у Андрея в шее. Видимо, на сегодня полномочия его смелости — всё. Дальше дело за Андреем, который подвисает на минуту, сжимая смазку в руках. Страус хренов, только жопа торчит. Ну ладно, не только. Бомба едва ли не рванула от опасных легковоспламеняемых фейерверков. Что вот Миха творит, как он его потом по кусочкам склеивать собирается, а? — Миш, а ты… — Андрюх, сейчас заткнись, а. Поебемся — все скажешь, — глухо ворчит Миха в шею. Поебемся. Здорово ты, конечно, придумал. Сам все затеял и ловко поймал Андрея в петлю инициативы, ему же вручив конец веревки. Впрочем, ничего нового. Ну кроме того, на что он их обоих подписывает. У Андрея сводит низ живота от восторга, а челюсть от досады. Ну почему именно сейчас? Почему, когда он и так раскатанный Михой, тому надо укатать его полностью? Где он сейчас силу и выдержку возьмет? Выдохнув сквозь стиснуты зубы, Андрей отстраняется, укладывая Миху на живот, и тут же вредно выдергивает у него подушку, в которую тот тут же вознамерился зарыться. А вот нехер, че выставил, туда и пригодится. И запихивает подушку ему под бедра. Миха неправильное слово подобрал, не поебаться они собрались, а расщепиться: Андрей от перевозбуждения, а сам Миха от стыда. Оседлав чужие бедра и отложив пока смазку, он робко приглаживает белую ягодицу. Ну че сразу прям так что ли на него набрасываться? Ему тут практически самое ценное доверили и даже без интимной стрижки, будь она не ладна. Наклонившись, Андрей выцеловывает широкие плечи, оглаживая бока и поясницу, ведет губами по линии позвоночника, улыбаясь, заметив еле заметную дрожь. Энергично растирает пальцами крестец и куда решительней снова возвращается к ягодицам. В себя Андрея приводят недовольное ерзания бедрами и шипение — ну да, чуть увлекся массажем филейной части, так у него может еще один талант проснулся, че бубнить-то. Сам же дал. Дался. Дается. Ох, блядь. Но ягодицы и правда он намял на славу — аж порозовели, переливаются красными полосами от пальцев. Красота. В последний момент удерживает себя от звонкого шлепка, уверенный, что Миха тогда точно взбрыкнет. Хорошенько выдавив смазки, Андрей согревает ее между пальцев, и стекает с бедер вбок, поближе к Михиному уху. — Миш, осторожно, да? Ты говори только, не молчи. Я сейчас только поглажу, хорошо? Под неразборчивое угуканье Андрей мягко поглаживает Миху, не пытаясь толкнуться глубже. Дав чуть привыкнуть, снова шепчет куда-то в волосы: — Ща чуть надавлю, расслабься, ладно? Не сопротивляйся. Миха недовольно рычит на него, но не дергается, и даже почти не сопротивляется, когда Андрей исполняет угрозу и проталкивается глубже. Какое-то медитативное занятие, на самом деле. Андрея самого смешит дурацкая мысль, и он спешит нашептать Михе еще ласковой успокаивающей чуши, пока в нем свободно не оказывается три фаланги. Дальнейший процесс с медитацией вообще ничего общего не имеет. Скорее с пыткой, потому что ощущать какой Миха горячий и узкий, и продолжать втискивать в него только пальцы, понимая к чему это все приведет… Внезапное мычание обрывает сердце, мысли и движения руки. Пиздец, он че то сломал. Дошептался, блядь. Но Миха не выдерживает паузы и сам приподнимает бедра навстречу, сжимая собой пальцы и снова мычит, уже требовательно. Андрей бездумно повторяет движение, окончательно выпав из сознания от чужой реакции. Нравится. Михе нравится. Он все правильно делает. Андрей бы так и завис на этом моменте, но Миха сам припечатывает пачку презервативов ему в лоб. Намек обработан. И, к счастью, даже понят. Могли быть трудности с восприятием. С сожалением вытащив пальцы (а ты, Андрюш, их там на всю жизнь планировал оставить?), Андрей на добрых пять минут заебывается с защитой: пока подцепишь ебучую пленку, пока вскроешь саму фольгу, пока натянешь — и все со скользкой от смазки рукой. Да тут трахаться передумаешь — столько подготавливаться. Андрей, конечно, не передумал — ему вообще отвлечься было полезно, но погундеть на такой сволочизм — дело чести. Пусть и молча. Размазав смазку по себе, он замирает над Михой, думая, что сказать. Поехали? Ты уверен? Я вхожу? Ну так, блин, он не Гагарин, а Миха только что пережил незабываемые минуты интеграции чужих пальцев в собственные тылы, вряд ли он теперь на старте даст заднюю. Точнее именно ее он и даст, но по-другому. И без оповещения и предварительного выстрела. Значит остается невербальное общение: погладив чистой рукой бедро, Андрей потирается между ягодиц, пока не получает раздраженное подергивание таза вверх. Как хорошо, что они понимают друг друга без слов. Аккуратно толкнувшись, Андрей замирает. Тысяча извинений и низкий поклон производителям резиновых изделий. Их наеб с чувствительностью — как последний предохранитель. Протискиваясь дальше, он поглаживает напряженную, покрывшуюся испариной спину. Бля, у самого бедра дрожат и сводит член так, что хоть оторви, да выкинь, но Миха сейчас важнее. — Миш, Мишка, — Андрей другие слова забыл. Ну поймет же? — Да. Голос глухой, поэтому Андрей еще терпит. Или Михе дает перетерпеть. Отвлекает обоих поцелуями в лопатки. Миха расслабляется, хоть и не до конца, и тогда Андрей снова двигается. Вскоре он начинает ерзать под ним, искать нужный угол, и даже слегка подаваться движениям. Андрей молниеносно пронзают сразу два осознания: это его самый лучший и самый короткий секс. О чем радостно сообщает Михиной спине. И сам Миха, и его спина от комментариев воздерживаются. Ему бы их воздержания, а. В один момент Миха так проникновенно сжимается, что Андрей, держась на чистом ослином упрямстве, выскальзывает из него и бесцеремонно переворачивает. Тот, видимо, настолько отлетел, что даже помогает, забыв про свое смущение. Рукой лицо закрывает — нет, не забыл. Зато стояк его явно смущения не чувствует, вот за него Андрей и возьмется. Наконец-то, из Михи вырывается не только тяжелое дыхание, но и что-то похожее на тихий стон. Продолжая двигать кулаком, наклоняется ближе, чтобы чмокнуть в подбородок и боднуть руку — «убери». С жалобным хныком тот подчиняется, но сразу тянется к губам, чтобы Андрей поменьше на него смотрел. И руки свои в волосы запускает, чуть шею ногтями скребет. Двигаясь короткими глубокими толчками, сам начинает постанывать прямо в Михины губы. Как джентльмен, он очень хочет довести того первым, но как Андрей, которому дался Миха, прекрасно осознает, что быстрее доведет себя до ручки. — Миш, как? Вместо ответа, Миха накрывает его руку на члене, стискивая и увеличивая ритм. Ну сразу бы сказал, чего мялся-то. Мишку мажет, он запрокидывает голову, открывая нервно дергающийся кадык и плотно сомкнутую челюсть. Андрей несколько раз меняет положение бедер, ориентируясь, по звукам как тому больше нравится. На всхлипе и последующей бешеной пульсации вокруг члена тоже не выдерживает — он предупреждал про короткий секс. Врезавшись бёдрами в чужие и замерев, сквозь пелену и цветные пятна перед глазами Андрей взахлеб следит за Михиными выгибаниями и попыткой остаться тихим. Перетряхнуло бедолагу даже, но едва слышный хриплый стон не смог удержать. Пиздец. Он трахнул Миху. И тот даже кончил под ним. От последнего факта особенно хочется орать дурниной и кататься по полу охотящимся за собственным хвостом щенком. Но он всё ещё в Михе, да и сил, если честно, не осталось. Отдышавшись и избавившись от следов недавнего самого лучшего прегрешения, оба, не сговариваясь, переезжают на вторую нетронутую постель. Укладываются, недолго борются за единственную подушку, сплетаются конечностями для компактности (исключительно ради нее, ага) и затихают. Андрей снова оказывается практически целиком на Михе с его подачи, что до урчащего нечто под ребрами уютно. Хотя раньше он как-то после секса не замечал за собой охоты к милованию. Хотя и такой тактильной тяги больше ни к кому особо и не было. Миха этот всё. — Ну давай уже, е-мое, хватит в меня сопеть. Андрей за собственными тягучими мыслями не заметил, что уткнулся носом в Михину грудь и горячо в нее дышит. Пойманный врасплох выдает вопрос, основанный на последних событиях: — А ты че решил… Ну так, сам? Помолчав и тяжко вздохнув, Миха недовольно бурчит: — А ты без ухаживаний теперь что ли даешь? Я пока пару кег не планировал тебе проставлять, ты ж в них утопишься от счастья, нахрен. Андрей дернулся, словно иглой стыда куда-то в спину кольнуло. Миха, блин. Почему из всех разговоров и подъебок ты запомнил именно тот? Какие, к херам, пара кег? — Джентльмена включил? А чё без шампанского и конфет? И где мое свидание вообще, — не поднимая краснеющего лица, прет напролом Андрей. — Дюх, ну тогда это ты мне свидание, получается, должен. И то правда, тут вообще-то вторая сторона всей атрибутикой сама озаботилась, и даже жеребьевку не запросила. — И в боулинг я тебя сводил. — Это че, свидание было? — Андрей аж хлебало от Михи отрывает, чтоб на него посмотреть. Ну нихуя ж себе — это когда было-то. Еще даже до гримерки. Да он тогда бы ни в жизнь не подумал, что Миха с каким-то намеком или подобным подтекстом предложил. И смотрит еще на него как-то слишком спокойно и уверенно. Бля, где его смущающийся мямлящий Горшок? Этот сам в краску вгоняет. — Даже Балу понял, что это было, е-мое. Балу и то, что они сосались сразу понял, он у них тот еще провидец хуев. Миха реально все вот это серьезно? То есть, и все его фортели с несостоявшимися Андрюхиными любовницами — тоже ни разу не домыслы? Это он так намерения демонстрировал? — Мих, я дятел, — ноет в чужое плечо Андрей. — Нихуя я не понимаю че у тебя в башке. Миха хмыкает ему в макушку и второй раз за этот ебучий вечер закладывает бомбу, реально террорист: — Ну, значит, судьба у меня такая: вместо Нэнси дятла любить. Сука, и про Нэнси подъебнул. Снова-здорова. И… чё? Любить? Он это сказал? Прям правда сказал? Андрей на мгновение выходит за рамки пространственно-временного континуума и чувствует, как Земля оборот вокруг Солнца делает — непередаваемое ощущение. О том, что Миха вслух!сам!первый! озвучил очевидное и невероятное, Андрей решает обдумать позже в тишине и без свидетелей. Несолидно вопить в человека, тем более который только что признался в… таком. — Нахуй твоих Нэнси. Дятлы знаешь, как любят? — Смотря что: если по дереву долбить, то… — Тебя, бля, дурака долбить, — без задней мысли передергивает Андрей. — Ну это тоже теперь знаю. Сегодня, эта, ознакомился, короче. Миха ржет, Андрей хрюкает и чувствует себя бессовестно счастливым. Такой говняный день выдался и такой неебический вечер или ночь, что там уже. Главное, чтобы опять Эдвард этот руки-пенисы не приснился, и вообще тогда красота. Зевнув, Андрей устраивается поудобнее и закрывает глаза. Но Миха, видимо, сегодня решил побить рекорды по не-Миховости. — Андрюх, это… интервью, короче, — Андрей застывает и даже дышать перестает. Не думал, что Миха сам решится, думал, что этот разговор придется из него вырывать. Что за откровения сегодня из него поперли, где он был-то вообще? На исповеди? У психолога? Себя из параллельной реальности встретил? — Ты не думай. Я там просто… По схеме, понимаешь, да? По старой. Новая еще отрисовывается. Я не это, не собираюсь. Я не буду, — конец выходит каким-то по детски наивным. А, ясно, у Михи просто очередное переосмысление — процесс бессмысленный и беспощадный. И долгий. Потому ни одно новое Михино осмысление не было не подвержено заражению его же вирусом припизданности. И получалась какая-то невиданная хтонь несовместимых противоречивых концепций, которая охраняла двери подвала его безумия. Че, интересно, Миха в ближайшее время собрался учудить? Уж слишком он сегодня Андрея задарил: секс, признание в любви, признание вины. Невольно начнешь задаваться вопросом о подвохе. Причем, когда с нихуя заявил, что Андрюха, как оказывается, ему несколько небезразличен — говорил ровно и без запинок, зато на пояснении за излишнюю пиздливость на интервью — снова речевой аппарат засбоил. Этому пиздюку, по ходу, проще в любви признаться, чем извиниться. — А че собираешься? — Спать собираюсь, — буркнул Миха. Все, выдохнулся, больше откровений в ближайшие десятилетия можно не ждать. Ну спать, так спать. Раз Мишка сказал, что самостоятельно отчаливать из этого мира не собирается, значит, у Андрея еще уйма времени выведать его планы и скрестить со своими. Только б не проебаться.***
— Да ты же сам, сам! Отказался, сказал, что не будешь в этом участвовать, не царское это, е-мое, дело чужие идеи ставить! Че теперь-то тебе надо, а? Чем ты недоволен? — нервно закуривая и поправляя волосы, басит Миха. На балконе прохладно, а этот дурень опять в одной футболке выскользнул, хотя не май месяц так-то. Заболеет и проебет свой голос невъебенный и спорить не надо будет. Андрей потом заебется с его башкой дурной справляться, убеждая, что никого тот не подвел, кроме разве что себя. Оглянувшись по сторонам, Андрей стягивает куртку — он-то умный, умеет по погоде одеваться, поэтому и в свитере не замерзнет, — и накидывает на строптивого охломона, недовольно бурча: — Тем, что ты как зомбарь живой выглядишь, таща на себе и одних и других прихвостней. Ты не вывозишь, сам, что ли, не видишь? — Это я-то не вывожу? — тут же вскидывается, но хоть куртку не сбрасывает, значит, замерз все-таки, придурок. — Да у меня, у меня как у этого… Ну этого, короче! По линеечке все, понимаешь, да? Все при работе, никто не жалуется, всех все устраивает, один ты, блин… — Так еще бы их не устраивало, если ты на себя все повесил. Они и в праздники, наверно, отдыхать будут, а ты? Снова запрешься со своими ариями и будешь строчить-дрочить, пока из сознанки не вылетишь, да? — Блядь, ты меня к ариям ревнуешь что ли? Или тебе не хватает чего? Не ссы, дрочить я буду с тобой, с музыкой у меня все без этого всего самого. Ну да, знаем, как у тебя с музыкой без этого всего. А потом одни фотки с концертов с твоим «без этого», что штаны не вмещают на радость фанатам. Но Андрею правда не хватает. Неуставшего, незаебанного Мишки, который валится с ног, как только выходит из своей студии. А иногда и не выходит — спит прямо там. Как, вот, как этому великовозрастному дурню объяснить, что им уже не по двадцать, и даже, Хоспади ты слышишь? — не по тридцать лет. Нет уже того здоровья и ресурса, они их пропили давным-давно, а кое-кто еще и другой херней похерил. Сейчас надо не последнее разбазаривать, чтоб сгореть и памятник себе нерукотворный лепить, а силы беречь, чтобы налепили нормально, качественно, еще и сплясали и нажрались за это дело. И потрахались тоже, если уж совсем начистоту. У Андрея, конечно, былого бешенства уже нет, но желание Михи с годами никуда не делось, как и здоровое либидо нормального половозрелого мужика. А этот пиздюк, с сединой в бороде и бесом в жопе, такими темпами с кислородной маской на хлебале сцену покорять будет. — Мих, тормозить надо, — упрямо нудит Андрей и сам от себя охуевает. Вот, блядь, нянькой теперь на старости лет сделался, хотя, когда дело касалось его МихЮрыча (из Горшка как его в ранге-то подняли), он и раньше наседал с заботой. — Давай отдохнем, подлечимся, и с новыми силами… — Хуилами, я охуенно себя чувствую, я не больной. Сам лечись, е-мое, если тебе надо. Вон, три раза за год хуйни какой-то нахватался, поссать без помощи дойти не мог, а лечиться, значит, мне? — Бля, да хорош, ты не путай вирусы и твое сердце, которое заводить сколько раз там пришлось, напомни-ка? — Да далось тебе это сердце — фурычит без перебоев, че еще надо? Серьезно, Андрюх, че ты загнался: ты в сольнике своем, я в театре, Шуты тоже не брошены, все успеваем. Продуктивность, епта! Владик со Золотарем вообще в экстазе — уже думаем над следующим, тебя подтянем, чтоб эта, свое… Нет, он вообще слышит или нет? Андрей ему про одно, а этот все о своем, о девичьем. Баран, блин. —Мих, они жопу тебе лижут, потому что ездят на тебе, не запрягая, блядь! — полыхает Андрей. И куда спокойнее продолжает: — Я ж не прошу тебя бросать всех ко всем чертям, только дать себе выдохнуть — и все. — Ниче они не лижут! Че ты вот приперся, хуйни нагородить? Все у меня в порядке — живой-здоровый, работаю, а ты тут как этот. И как тот. Андрей молчит, понимая, что еще пара минут и они разосрутся в пух и прах. До драки, конечно, не дойдет — несолидно мутузиться в храме искусстве с ведущем солистом, но наговорить друг другу всякого оба не промахи. Великий скандал о самой постановке они пережили (окружающие тогда, конечно, психологических травм хапанули) и больше Андрей к Михе и его Тодду не лез. У него и самого дел и заморочек хватало. Но гробить себя ебанутым графиком, репетициями, какими-то отдельными чужими проектами, где очень просили аранжировку, и это, не забывая про Шутов, где Ренегат постоянно висит на ушах у Михи с этим его «надо», Андрей ему не позволит. Подождав, когда Миха докурит, он забирает у него куртку и молча выходит. — Дюх, ну ты это, обиделся что ли? — нагоняет его Миха и вполголоса спрашивает прямо в ухо, привычно уложив лапищу на бок и слегка приобняв. Каков стервец, знает ведь, чем пронять. Поежившись, Андрей серьезно смотрит на него несколько секунд и ровно отвечает: — Дома. Дома. Здесь слишком много посторонних и лишних ушей. За столько лет они поднаторели в решении межличностных конфликтов, и сегодня разрулят. Дома и по-мужски.***
*** К этому «дома» они пришли не сразу. Успели вылить пару цистерн помоев друг на друга, зацепив ненароком непричастных, не единожды сильно и не очень попиздеться, пару десятков раз разъехаться (дважды на неделю почти!) и даже чуть ли не совершить пьяный каминг-аут, едва ли не засосавшись на сцене (а нехер было сраться перед выходом и нажираться на концерте). Зато теперь сказанное нужным тоном «дома» обоих переводит из состояния злобной трясучки в режим ожидания. С возрастом все-таки освоили кое-какое колдовство и выучили одно на двоих заклинание, двоечники же. Все дела, все планы, какими бы важными они не казались, что бы не пылало и не горело — «дома» — и пусть весь мир подождет. Андрей как-то сразу для себя понял и принял нововведение, как бы в конкретный момент не полыхала жопа с выкрутасов родного придурка, заветная команда отрезала все лишнее и заталкивала поглубже до нужного часа. Что удивительно, Миха тоже быстро включился, подхватил и исправно вливался в реформаторские тенденции, и даже без дебатов и бунта. В этот раз все происходит по уже знакомому сценарию: Андрей выходит из душа, на ходу завязывая халат, но дойдя до спальни становится ясно, что зря пытался. Миха ловит его в дверях, крепко вцепляется в плечи, жмет к себе и затыкает рот своим, не дав даже выдохнуть. Шарит пальцами по спине и бокам, переходит на грудь, ниже и сбрасывает руки Андрея с пояска. Развязав узел в два движения, ныряет своими загребущими ручонками под халат, а потом и вовсе полностью стягивает. Целовать не прекращает, как и подталкивать к кровати. Но Андрей уступать не собирается, сам заваливает Миху, придавливая сверху собой. Это он дорвался, нечего тут. Наконец-то, под ним страстный и желающий его Миша, хотя и полусонным разнеженным он ему, конечно, тоже нравится, но такого разгоряченного в последнее время не хватает. Андрей голодно трётся всем голым собой об Миху, зацеловывает линию челюсти, спускаясь на шею, тычется в нее носом, лижет и кусает, сжимая в руках мягкие бока. Его бешенство разобрало такое, что он ни губ от кожи оторвать не может, ни глаза поднять, чтобы на дурня своего полюбоваться. Только хмыкает сквозь собственное заполошное дыхание, когда доходит до тяжело вздымающейся груди. Миха дает ему фору спуститься до низа живота и даже подцепить резинку трусов, а потом резко выворачивается и подминает под себя, ткнувшись носом в его затылок и врезавшись пахом в ягодицы. Андрей, конечно, пытается взбрыкнуть и скинуть с себя наглеца, не желая уступать лидерство, но укус в загривок и царапающие касания вдоль ребер заставляют руки подогнуться и бухнуться лицом в подушку. Ну и ладно, так тоже хорошо, это еще ничего не решает. Спину губы проходят быстро и, когда оказываются ниже поясницы, Андрей начинает нервничать и пытается повторить маневр с переворотом, но руки крепко удерживают таз, а язык мокро проходится по расщелине. Вот су-у-ка. Глухо простонав, Андрей прекращает попытки к сопротивлению, сожалению и стремлению к главенству. Кто бы раньше сказал, что бесстыдная ласка выбивает из него всю твердость, вынимает кости, делая податливым, едва ли не пластилиновым. Миха гадюка, как прознал, так использовал в своих целях без зазрения совести, но к его чести — нечасто. Иначе бы Андрей перманентно ходил с блаженной лыбой на лице и капающей слюной, как под транками. Лижет не торопясь, давит своим языком ебучем с нужной силой, так что мурашки по бедрам ползут. Еще и ягодицы успевает разминать особенно душевно. Андрей стонет, теряется в удовольствии, бесстыже подставляясь, потому что ну невозможно вообще себя осознавать. На коротких частых толчках удержаться от скулежа тем более не получатся, хотя, блин, не мальчик давно, а прет, как будто ебется первую неделю в пубертате. — И кто из нас любит, когда жопу лижут, а, Княже? — Миха хрипло шепчет в ухо, потираясь членом об им же зализанный тыл. Сука ехидная. — Давай, — просит размазанный ощущениями Андрей. — Что тебе давать? — Миха выебывается, а у самого взгляд поплывший, масляный, от лица Андрея оторвать не может. Князь недовольно крутит башкой, пыхтит, ерзает тазом в такт движению, плевать ему на гордость и другие неважные абстрактные вещи. — Мих, пожалуйста. Дальше Андрея разговорами не мучают — вряд ли вежливость проняла, скорее тоже, сученыш, с ума сходит, а все что-то доказать пытается. Прохладные смазанные пальцы дело свое знают, отработанными движениями растягивают и точно проходятся по точке, подогревая желание. Дрожь пробирает все тело, ноги расслабились до состояния желе до такой степени, что предложи сейчас Миха поменяться, секс на сегодня отменится нахрен — только в кулачок, да на бочок и останется. Конечно, он не предложит, разве что для подъебки. Снизу быть Андрею понравилось с первого раза. Тогда же Миха и выяснил, что нежными касаниями языка можно довести человека до состояния полного невминоза. По крайней мере, одного конкретного человека. Андрей разве что сам на него не наделся в тот раз, вообще себя не помня. Стыдно за себя после было так, что Миха через какое-то время краснея и запинаясь уточнил, а не переборщил ли он с ласками, потому что больше его к вожделенной заднице не допускали, только занеживали, чтоб сам не лез. Пришлось выписать полный допуск. Когда Миха наконец оказывается в нем, Андрей удовлетворенно выдыхает и пихает под бедра Лилу, живущую под кроватью. Их верную боевую подругу, которую раз в квартал приходится менять, потому что стирать подушку после каждого рандеву муторно и не по-панковски. Двигается Миха рвано, постоянно меняет темп, порыкивает и кусает то за плечи, то за шею. Обзавелся полным комплектом зубов, теперь хер урезонишь эту акулу. Дернувшись и завалившись набок вместе с Андреем, он стреноживает его и оглаживает член. Тяжело дышит в шею до мурашек, врезаясь бедрами и щекоча лобком поясницу. Оба мокрые, скользят влажной кожей, а губы, наоборот, пересохшие, из-за неровного учащенного дыхания. Андрей выворачивается и касается ими Михиных, сжимаясь и толкаясь навстречу на последнем литраже топлива. Андрей замирает в оргазме, сжавшись так, что Миха воет и вместо рывка бедер, делает еще несколько движений по члену в руке. И спускает, блядь, без защиты, что б его, прямо внутрь. В спину грохочет чужое сердцебиение в такт собственному, внутри мокро и скользко настолько, что выходят из него с громким чавкающим звуком. Пора в спальню ставить кондей — от таких температур и закончиться недолго. Миха, спасибо, откатывается на расстояние, зная про Андреевский послетрахательный жар. — Че, бери билеты тогда, куда там собирался. С 29 по 7 я твой с потрохами, — режим «дома» активирован, Миха сам начинает переговоры. — И потрахушками, — удовлетворенно поддакивает Андрей, закинув руки за голову. — И че, никаких возражений и доебок? Я ж отправлю нас в Камбоджу, хуй ты там свяжешься со своими всеми этими. — Я-то со своими решу, ты со своими согласуй, не очкани, да? А то ж январь ты себе отчетный концерт обычно ставишь. Да ради такого подарка Андрей хер забьет на все неустойки и отчетности. Гляньте на этого вурдалака, сам жмется и форсирует, такое нельзя упускать. — Ради свободного Горшенева я отправлю за борт что угодно. Самому-то не стремно? — Кня-же, — тянет Миха, приваливаясь и обхватывая плечи. — Мне в тебя язык не стремно засунуть, думаешь, меня смутит балабольство о семье и о таком всем? Вот же сука. Как же Андрей его любит. До удушающего, вот серьезно. — Мне похер, Мих, знаешь же. Только поехали. — Конечно поехали, надо твои кости прогреть, а то хвораешь как дед, е-мое, надо тебя эта... И то Андрею очень надо. Особенно все, что связано с Михой и его желаниями. Прогреть, разогреть, зажарить… Миха — зной и жар, сущий горячий раритет, лучший желаемый экземпляр, самый неповторимый эксклюзив.