We can do the rest.

Больше всего на свете он хотел бы, чтобы на дворе был не июнь. На самом деле, больше всего на свете он хотел бы, чтобы единственный человек, которого он когда-либо любил, не трахался с кем-то три раза, пока Шото сидел дома со стопкой документов на усыновление, ожидая решительного шага к долгосрочным отношениям. Он всё ещё не умер, и это прискорбно, потому что просыпаться каждый день – чертовски тяжело. Раздаётся стук в дверь его спальни, и он автоматически переворачивается на бок и притворяется спящим. — Я знаю, что ты проснулся, — мягко говорит Фуюми с улыбкой в голосе, и Шото хмурится, словно ему пятнадцать и его будят в школу. — Нет, не знаешь, — ворчит он в ответ и слышит, как она тихо смеётся, прежде чем открыть дверь. Он поворачивается, чтобы хмуро посмотреть на неё. И в тысячный раз в жизни у него болит грудь, потому что она такая, такая замечательная. Шото собрался с силами и позвонил ей только на восьмой день. Она, конечно, уже догадывалась, что что-то не так, потому что Шото обычно звонит через день, а Кацуки пишет по крайней мере раз в неделю, добавляет "Передай привет маме от меня" для пущей убедительности. Когда Шото что-то рассказывает людям, он старается смотреть в одну точку. Как ему кажется, если он будет говорить с царапиной на стене или битым пикселем в телевизоре, это немного облегчит задачу. Так совпало, что это чушь собачья, но он говорит себе подобные поэтические глупости в тщетной надежде, что всё окажется дурным сном. Он не просил её приехать, потому что у той есть работа, да ещё и близнецы дома. У неё безумно занятая жизнь. Ей не нужно, чтобы её двадцатишестилетний брат просил проехать три часа на юг и переночевать в квартире, которую он до недавнего времени делил со своим молодым человеком, с которым встречался семь лет. Он никогда, ни за что не попросит её об этом. И так неловко потакать своим желаниям, приехать поплакаться в среду вечером, когда Фуюми нужно кормить голодные рты и стирать кучу белья, а на следующий день бежать на работу. Когда она предложила, он в ответ отказалась. После чего ему вежливо сообщили, что на самом деле выбора не было. Шото повесил трубку и выгнал Изуку, после положил запасной ключ под коврик у двери и лег спать, пока она не пришла. Уже три дня она будит Шото. И он любит сестру так сильно, что на секунду забывает, что его жизнь кончена. А затем вспоминает, прячет голову в подушку и старается не закричать, когда она открывает жалюзи. Она подходит, садится на край кровати и кладёт руку ему на ногу. Фуюми не спрашивает ничего глупого вроде "Как ты?" или "Тебе лучше?". Просто сидит и ждёт, когда он заговорит. — Кушать хочу, — безучастно говорит он, и она сжимает его колено. — Хочешь собы? — Нет. — Что хочешь? — Хочу умереть. Он не совсем уверен, насколько серьезен в своих словах. Изуку всегда беспокоился, и это бесило Шото без всякой на то причины. Его всё бесит без всякой на то причины. Она ничего не отвечает, не удивляется, просто кивает, проводит рукой по его спине. — Знаю, Шото, — отвечает она. — Тебе может показаться, что так будет длиться вечность. У неё замечательная манера говорить, что ничто не вечно и что всё изменчиво. Шото кажется, что от этого даже дышется спокойнее. — И что потом? — Почему бы нам просто не жить день за днём, а? — спрашивает Фуюми, и он кивает. Это звучит не так ужасно, как всё остальное. — Нужно встать с постели, — шепчет он. — А ты хочешь? — Нет, — не то, чтобы она спрашивала, но Шото всё же ответил. — Простыни всё ещё пахнут им. И вот это снова происходит. Шото чувствует себя чудовищно маленьким и чертовски жалким. Просто жалким. Он сжимает в кулаке подушку и пытается не заплакать. — О, Шо. Он не ждёт, пока она спросит, просто садится и с несчастным видом прижимается к ней, переполненный тем, что приятно иметь возможность обнять её. В действительности, Шото даже не осознает, когда начинает плакать, потому что в его голове всё по-прежнему: слёзы и разбивание произвольных предметов, которыми дорожит Кацуки, бессонница. Должно быть, Шото расплакался, так как она гладит по волосам и целует в щеку, как делала, когда он плакал у неё на плече будучи ребёнком. Но Шото заставляет себя сесть и остановиться. — Прости, — бормочет он. — Я люблю тебя, братик, — и он улыбается этому со слезами на глазах. — Раньше ты называла меня так перед моими друзьями, — Шото закрыл глаза и положил голову ей на плечо. — Когда мне было лет пятнадцать. — Случайно, — её руки не перестают скользить по его спине, и он, наверное, мог бы так заснуть. Она смеётся ему в волосы. — Ты разозлился на меня за это. Несколько дней ничего не делал из того, о чём я просила. Он улыбается. Он хотел бы, чтобы ему снова было пятнадцать. Может, и нет. Может, снова восемнадцать. Может, вообще пять. Он не знает, но он хотел бы, чтобы его здесь не было. — Не думаю, что смогу справиться, — говорит он. — Не думаю... Чёрт. Он просто... — Он запинается. — Он для меня всё. Всегда был. Он мой самый любимый человек в мире, и он лучший человек, которого я знаю, и… — Хрипит он, словно Фуюми может это исправить. — Я так сильно его люблю. Я думаю, что ненавижу его, и ломаю его вещи, и говорю, что хочу убить его. Но я так сильно его люблю. И он не… блядь. Я не. Я не знаю. Я не могу даже думать об этом. Мне кажется, я не преодолею это. Ему нужно, чтобы она что-то сказала, нужно, чтобы она переубедила его, но она этого не делает. Она позволяет ему сидеть, пока дыхание не приходит в норму. А затем она поднимает его на ноги, чтобы как следует обнять, и ему хочется биться головой о её плечо до потери сознания. — Знаю, — это всё, что она говорит. И она первый человек, которому Шото поверил. — Знаю. Но у тебя всё будет хорошо, Шо. — Бормочет она. — У тебя всё будет хорошо. — Ты не можешь знать наверняка. Мне кажется, что я не справлюсь. Она молчит долгое-долгое мгновение. — Что ж, эй! Ты встал с постели, не так ли? Похоже на то. Фан-твоюжмать-тастика. Он поднимает голову и прикусывает внутреннюю сторону щеки, стараясь не закричать. Он мягко отпускает Фуюми, открывает дверь и идёт по коридору. — Куда ты идёшь? — спокойно спрашивает она. — Я ещё не сломал его любимые пластинки, — отвечает он. — Так что иду исправлять недоразумение. — Зачем? Шото впервые кто-то спрашивает об этом с тех пор, как он начал заходить в каждую комнату и ломать все вещи Кацуки. Это заставляет его остановиться. — Затем, что это единственно, от чего я чувствую себя хорошо, — медленно произносит Шото, прежде чем снова посмотреть на неё, словно ему снова двенадцать. — Это типа если я разобью достаточно его дерьма, возможно, я не буду так злиться. Или, может быть, он почувствует то же, что и я. Или что-то в этом роде. Не знаю. Она кивает. — Хочешь помочь мне с завтраком вместо этого? Шото разговаривает с ней через всю комнату, в глубине души ожидая, что она протянет руку и отведёт его на кухню. Фуюми этого не делает, и это читается в её глазах. Он со вздохом сдаётся. — Можно я разбью яйца? — мрачно бормочет он, и Фуюми смеётся, кивая ему в сторону холодильника.