El Diablo

      Мирабель всю жизнь не слыла робкой и замкнутой девочкой. Она твердо стоит на ногах и не дает сдвинуть себя даже на дюйм. В этом убедился каждый родственник, и более всех, конечно, абуэла. Женщина, едва узнав, что одна из внучек оказалась бездарной, даже не думала потратить часть сил на ее воспитание, сосредоточившись на особенных детях. Оттого Мирабель росла более свободным ребенком, чего нельзя говорить о ее сестрах и кузинах — уж кому-кому, но им она точно не завидовала. Когда каждой из них, особенно Изабелле, нужно было падать ниц перед великим матриархом в страхе взглянуть в ее суровые глаза, Мирабель даже взгляда не отводила и уж тем более не преклоняла колени.       Альма соглашалась, что внучка не безнадежна: попроси что-то сделать — без проблем и лишних звуков, всё, что в силах обыкновенной девушки, она исполнит в лучшем виде. Но женщину пробирала дрожь всякий раз, когда эта наглая девчонка смела ей что-то ответить наперекор. В выражении лица и стали голоса она видела еще одно фамильное пятно — Бруно. Такого же любителя вечных споров с самого детства, совершенно непослушного ребенка.       Да, Альма несколько смягчилась, как только осознала, что именно благодаря этим двум магия все еще сильна. Бруно на ее материнские потуги плевать с самой высокой горы Энканто, а Мирабель напротив, ценила ее перемены и отсутствие былой напыщенности, однако не спешила тянуться в ответ. Более расположения абуэлы она желала расположение tío. И расположения отнюдь не родственного.       Мирабель мысленно хлестала себя по щекам, призывая осознать неправильность влечения. Она погружалась в детские воспоминания и понимала, что Эдипова комплекса наоборот у нее не было — она любила маму и папу одинаково сильно. И она не помнила, как хотя бы раз заявляла, что выйдет замуж только за tío Бруно и никого другого. Рефлексия не давала желаемых результатов.       То, что ей нравились мужчины постарше, не было для нее загадкой и она это не отрицала. «Постарше» имелось ввиду лет на семь, максимум — десять. Ей никогда не было интересно со сверстниками — родственники не в счет. Она всегда заглядывалась лишь на парней более взрослых, считая это абсолютно нормальным явлением. К тому же, у одной маминой подруги разница в возрасте с ее мужем целых пятнадцать лет! Любви все возрасты покорны.       Любви-то, может, и покорны, но любви библейской, высокой и безгрешной, а ее любовь цвела отвратительным цветком прямиком из глубин ада, и пахла любовь эта гнилью и сыростью. Это запретные отношения и нездоровые практики, но Мирабель сполна могла понять Еву и то, почему она приняла запретный плод.       Первая встреча спустя десять лет раз за разом вспоминалась ею с трепетом. Дядя неплохо изменился за эти годы: серебряная проседь коснулась его смольных волос, вечно гладкая кожа лица сменилась на щетину с прорывающимися мимическими морщинками, а глаза то и дело недобро поблескивали во мраке стен Каситы. Но что-то еще в нем не давало девушке покоя. Его манера речи претерпела изменения: он больше не говорил ласково и вкрадчиво, в голосе его отчетливо улавливались нотки издевок и сарказма, и приторного заигрывания. Он позволял себе неоднозначные прикосновения, которые оставляли копошащее чувство в нутре, словно рота червей наслаждалась стенками кишок.       Мирабель слышала беззвучный зов бездны и возомнила себя всезнающей девочкой, которая запросто устоит перед искушением. Она окунулась в этот мрак, а выхода назад не нашла.       Каждый день она могла наслаждаться присутствием tío, говорить, внимать, и постоянно не могла набыться. Ошибочно полагала, что этого будет более чем достаточно, но влечение росло, и просто быть подле не удовлетворяло: хотелось касаться, ощущать, и она стала позволять себе больше и больше.       И каково же было ее счастье, когда tío не был против.       Ее чувственные эксцессы набирали обороты. Прижимаясь к нему, Мирабель отчетливо слышала от него запах давно потухшего костра и пепла. Под бесформенной руаной она могла различить рельеф мужского тела. Колючая щетина стала новым фетишем, и она слезно молила его не бриться. Венозные дорожки на кистях рук заставляли кусать губы в греховных плотских фантазиях.       Верно, она испорченная, грязная сеньорита, хуже продажной девки, утратившая контроль и остатки здравого смысла. Она перестала отрицать неправильность мысли, перестала самоуничижаться, а полностью вкушала запретный плод с любящих рук tío. — Наконец закончила, mi palomilla?       Бруно застегивал длинную молнию на спине племянницы, пока она поддерживала непослушные волосы. Они стояли напротив ростового зеркала в ее комнате. Мужчина оглядел ее — платье и впрямь прелестное. Бирюзовый очень подходит Мирабель, а решить окаймить низ юбки белым кружевом, имитируя волны, было неплохим дизайнерским решением. А молния… хитрая девчонка. — Нравится, tío? — пролепетала она. — Осталось вышить совсем немного вот тут, но в целом, уже можно носить. — Да. Отличное платье.       Его руки обвили тонкую талию, ощупывая узорчатую вышивку белоснежных гербер. — Здесь сидит замечательно, только вот…       Ладони, холод которых она чувствовала сквозь ткань, поползли выше, огибая упругую грудь, но не смея коснуться, и остановились на верхних ребрах, аккурат там, где начиналась зона неглубокого декольте. Он поддел кончиками пальцев край гипюра, поправляя залом. — … тут стоит расправить. Слишком спешно надевала, м? — он взглянул на ее отражение.       Мирабель еле смогла заставить себя кивнуть. Она видела вожделение в его глазах и ей это нравилось. Ей хотелось еще. — Давай я и тебе сошью. — Что, платье? — Tío! Рубашку, не платье! — Совсем недавно ведь подарила. — И что?       Бруно пожал плечами и согласился. — Нужно… снять мерки. — Опять? Не думаю, что я сильно изменился за эти полгода.       У Мирабель кончились аргументы. Мужчина посмеялся и стянул с себя руану. Рубашку он расстегивал неспешно, даже бережливо. Мирабель вышла из оцепенения и полезла в шкатулку за портновским метром. Руки ее тряслись, она сглатывала накопившуюся слюну, а горло все еще оставалось сухим. Тело обдало жаром, она вспотела, как грешница в церкви, хотя ткань платья была легче хлопка.       Бруно покорно ждал ее указаний, изгибая губы в полуулыбке. — Я весь твой, mi querida.       Мирабель готова была дыру просверлить в его туловище. Вечно болезненный и изнуренный вид его лица никак не гармонировал с мускулистым широким телом. Кажется, десять лет он зря не терял.       Она наконец приступила снимать мерки. Бруно внимательно наблюдал за ней. Каждое движение этой бестии отражало ее свербеж. Снятие мерок — просто идиотский и поверхностный повод налюбоваться телом, вести фалангами пальцев вдоль мышц, извиняться, что измерила криво, и измерять заново, лишь бы еще раз прикоснуться к запретному. Он понимал, что в голове у Мирабель блаженная пустота, а мерки снимаются на автомате — она даже не удосужилась записать цифры на клочке бумаги, все они остались втуне. — Не хочешь заиметь рубашку иного кроя? — хрипло сказала она и прокашлялась. — Длиннее и шире. — Насколько длиннее? — Может… подержи здесь, пожалуйста, ширины моих рук не хватит.       Конечно, не хватит, с усмешкой подумал он, глядя на то, как его ненаглядная sobrina опускается на коленки на уровне паха и тянет за собой метр, дюйм за дюймом, фиксируя его у нижней трети бедра. — Где-то досюда, — она задирает голову, чтобы посмотреть ему в глаза и получить согласие. — Ты бесстыжая tentadora, знала? — шумно выдыхает он.       Она невинно хлопает широкими глазами, включая дурочку. Ему очень хочется схватить ее за шею. Вместо этого он медленно проводит широкой ладонью по ее пылающей щеке. Касита негодует и вздымает деревянный пол. Бруно убирает руку и говорит: — Если мы закончили, нужно возвращаться. Иначе получим нагоняй.       Мирабель подскакивает и впивается в чужое запястье. Он вопросительно склоняет голову, включая дурачка. Она мнется и в конце концов требовательно произносит: — Поцелуй меня. Как в день моего рождения.       Он издевательски вскидывает брови, а она отводит бесстыжий взгляд. Пути назад уже нет, теперь все зависит от ответа tío. — Ten-ta-do-ra, — по слогам чеканит он, запуская руку в копну волос.       Она не успевает вздохнуть, как сухие губы накрывают ее, целуя требовательно, без излишней нежности. Мирабель позволяет им встретиться языками, колени подрагивают так же, как в ту ночь. Она кладет горячие ладони ему на плечи, пока Бруно с силой сжимает ее талию. Перед глазами у нее пляшут цветные пятна, голову сносит от удовольствия. Касита продолжает привлекать к себе внимание.       Мужчина толкает ее на кровать, а сам нависает сверху. Мирабель замечает свечение в полуприкрытых глазах и самодовольную ухмылку. Он склоняется к ее шее, обжигает страстным шепотом: — Не смей издать ни звука. Будь хорошей девочкой, договорились?       Мирабель рвано выдыхает от хрипотцы в его голосе, на что получает неодобрительное и достаточно болезненное сжатие бедра. — Ни звука, mi vida.       Она покорно кивает и кусает щеки. Он бегло целует ее в уголок губы, спускается ниже и ниже, дорожка поцелуев тянется до самого декольте. Одна рука оглаживает округлые бедра, второй он вдавливает ее предплечье. Колено упирается ей в пах, и Мирабель готова пищать от контраста чувств, но она крепится, молчит, почти до крови кусая нижнюю губу. Распаленное тело извивается в предвкушении, она не может поверить, что ее грязные мечты стали явью, что уловки ее наконец дали свои плоды.       Бруно чувствует ее нетерпение: она впивается зафиксированной рукой в плед, а другой в его плечо, пытается двигать бедрами, чтобы клитор терся о чужое колено. Брови сложены в безмолвной мольбе, взгляд вопит о продолжении.       Он спускается ниже и ныряет под пышную юбку. Мирабель едва не портит момент, безмолвно пытаясь оттащить его в сторону. На протест она получает боль от укуса столь сильную, что у нее посыпались искры из глаз. Она откидывается на подушки и чувствует, как одинокая слезинка укатывается за щеку. Тут же в место укуса Бруно целует ее, облизывает и поднимается выше, и выше, и выше, пока она не чувствует, как пальцы отодвигают ткань нижнего белья в сторону.       Ощущения, несравнимые ни с чем, с головой накрывают ее. Она перекрещивает щиколотки над его спиной и пытается свести бедра.       Мужчине надоедают ее капризы, он снова впивается зубами в гладкую кожу бедра и чувствует, как она натягивает его волосы сквозь ткань. Прислушивается — ни звука. Его sobrina неробкого десятка — отважно терпит.       Он одним рывком задирает кверху ее бедра — снова ни звука. Он ведет влажным языком между каждой складочкой, поддевает клитор и ерзанья ее уже приносят удовольствие. Мирабель течет и изнемогает, она желает большего, хотя едва опробовала прелесть орального секса. Бруно знает, что она хочет хотя бы прошептать его имя, умолять ласкать ее напористее, немного быстрее — ей нужна разрядка прямо сейчас.       Дорогой tío идет у нее на поводу: он наконец позволяет пальцам проникнуть внутрь — чтоб тебя, как же там узко и горячо — и сильнее давит языком на клитор. Мирабель начинает дрожать, она замирает, и мужчина чувствует, как стенки ее влагалища в судороге сжимают его пальцы, затягивая глубже. Почти симметрично налились синевой следы его зубов.       Бруно выныривает из-под юбок и ласково целует ее в мочку уха: — Ты справилась, mi palomilla. В следующий раз получишь вознаграждение.       Он любезно дарит ей поцелуй напоследок — у нее на губах вкус грехопадения.