El Diablo

      Камило с Бруно глаз не спускал. С самого первого появления и до настоящего времени. Он пытался сопоставить детские воспоминания о его внешности с пугающей реальностью настоящего и не мог припомнить, всегда ли его tío выглядел так. Зато он превосходно помнил, как его боялась Долорес — а Камило боялся за нее. И немного за себя.       Камило осторожен. Он не позволяет себе в открытую пялиться и бродить за Бруно тенью. На стройке задействована вся община; смешаться с толпой легче легкого, периодически бросая взгляды на tío. Конечно, Камило раздумывал специально надоедать мужчине большую часть дня, однако скоро отбросил эту мысль — не с этим человеком. Не с Бруно.       Потому что Бруно не идиот. И замечает каждое телодвижение племянника, как чувствует на себе один из десятков проницательных взглядов. И если в первый месяц строительства взрослые люди с общины свыклись с его возвращением, а дети так и норовят достать мужчину, чтобы он их играючи припугнул, то этот взгляд — единственный из всех — вот-вот просверлит череп Бруно насквозь. Ох, как это надоедало. Вырвать бы эти прелестные, с зелеными оттенками глазки, и скормить крысам.       Камило же точно уверен, что tío ни сном, ни духом о его слежке. Парень откровенно пялится Бруно, когда тот переговаривается с кем-либо из его кузин, и с каждым разом отмечает про себя, что что-то не то. Объяснить себе не мог, просто чувствовал ненатуральность. И ему казалось, что всё семейство слепо к этим едва заметным деталям в выражении лица, в движениях рук. А может, это игра бурного воображения — целый день таскать камни под палящим солнцем то еще удовольствие, померещиться может всё, что угодно.       Одним сурковым днем Камило слишком долго тянул со своей зоной ответственности и закончил тогда, когда на стройке почти никого не осталось. Джульетта заботливо оставила ему лимонад, который парень с наслаждением потягивал, сидя на одной из выстроенных стен. Неподалеку он заметил прячущихся за кучами строительного мусора детишек лет пяти-шести. И еще чуть поодаль tío: в рубашке, потрепанной временем и строительством, с засученными рукавами и мастерком в руках. Волосы в работе он стал завязывать в низкий неаккуратный хвостик. А занимался Бруно кладкой кирпичей, упорно делая вид, что не замечает шушукающуюся ребятню. Парень любопытно склонил голову, наблюдая за событием.       Посредством местной считалочки доля несчастий выпала девочке, которая пыталась протестовать и упираться, пока товарищи не подтолкнули ее в спину. Наконец Бруно обратил внимание на ребенка и расплылся в улыбке: — Что случилось, сеньорита? — он присел на корточки и поравнялся с ней.       У мелкой сердце в пятки ушло. Камило не выдержал и прыснул в тыл. Девочка помяла край зеленого платьица и пропищала: — П-погадайте мне, por favor!       Мужчина изогнул густую бровь и склонил голову: — И что же желает узнать такая крошка-сеньорита? — Хоть что! — Хорошо, будь по-твоему: сейчас ты вернешься к своим друзьям, а они будут смотреть на тебя с восхищением и очень долго восхвалять твою храбрость. А теперь — кыш! Иначе я прикажу крысам тебя съесть.       Девочка заливисто посмеялась, ничуть не испугавшись, вычурно поклонилась в благодарность, и ускакала с друзьями подальше от всевидящего провидца. Камило смотрел им в след и не мог понять: отчего дети так тянутся к нему? Наверняка боятся ведь, но тем не менее, рискуют, приближаются, и даже говорят. Парень подумал, что малявки в стократ смелее его, отругал себя за беспочвенные страхи и решил напрямую начать диалог с мужчиной.       Бруно только этого и ждал, потому и вопросил первый: — Тоже хочется пророчества, mi querido sobrino? — саркастически сказал он. — No, gracias, — выпалил Камило. — Ты лучше скажи, зачем соврал ей? — Теперь и ты любитель подслушивать, mi sol? — намекнул он на Долорес, приостанавливая работу. — Я и не врал. Чтобы узнать ближайшее будущее, нет нужды обязательно проводить ритуал. Достаточно прожить пять десятков лет.       От «mi sol» парня передернуло. Это искусственное дружелюбие в голосе выбило немного почвы из-под ног. Бруно подметил потупленный хмурый взгляд и ухмыльнулся, однако промолчал. Камило украдкой взглянул на открытые предплечья. Бруно не был тощий, хотя Камило с детства помнил иное. Рельеф поверхностных мышц отчетливо виднелся, когда он приподнимал ведро с цементным раствором.       Вдруг парень представил, как руки эти сжимают его горло в попытках лишить жизни. Камило качнул густыми кудрями и почесал кадык, прогоняя не пойми откуда взявшееся наваждение. Бруно невинно заглянул ему в глаза, а парень силой воли заставил себя не отшатываться. — Все в порядке? Словно побледнел.       Тыл чужой ладони лег ему на лоб. Камило почувствовал себя загнанным в угол. Он нервно озирался по сторонам — вокруг ни души. Никто не спасет его от ледяной ладони, которая нежно очертит овал его лица, а после сожмет тонкую юношескую шею, переламывая все позвонки одним уверенным движением. Бруно застыл на мгновение, наслаждаясь боязнью в глазах sobrino, убрал руку и глухо посмеялся: — Не переживай, не съем. Hermana Пепа меня тогда в покое не оставит. — Да я… эй, только гнев мамы тебя останавливает?! — наигранно возмутился он, разряжая обстановку. — Пожалуй, только он, — сощурился мужчина, и Камило не понял, подыгрывает он или говорит серьезно. — Хотя знаешь, mi sol, если ты продолжишь следить за мной каждый день, я могу не удержаться. Десять лет в стенах все-таки способны будить голод.       От полуприкрытых глаз Камило хотелось сбежать, сверкая пятками. Он готов был поклясться на Библии, что они недобро всполохнули на миллисекунду, как бы предупреждая — достаточно, mi sol, ближе подходить не стоит. В ушах противно зазвенело, и Камило ни за что бы не простил себе побег в эту минуту. Он должен был стоять до конца, доказать, что он не пугливое дите, и пустыми намеками его не отогнать.       Бруно развлекался от души. От его племянника буквально исходила аура юношеского максимализма во всей красе. Глазки его бегали, он то и дело вскидывал голову, убирая непослушные кудри с лица. Боролся с кошмарной легендой — называется сам сочинил, сам поверил — о семифутовом кровожадном демоне, питающимся детскими криками, снами и кровью девственниц-кузин. Ах, и крысы на спине — незаменимый атрибут, куда без него. — Наверное, на сегодня можно закончить, — он ответил не совсем то, чего ожидал Бруно. — На кой черт тебе одному тут горбатиться? — Ну так я не один, — хмыкнул мужчина, не отвлекаясь от кладки. — Со мной mi sobrino, mi sol, — он слегка щелкнул парня по носу. — Перестань меня так звать, tío, — несколько смущенно пробормотал парень, потирая место щелчка.       Вдруг его как водой окатило. В голове всплыло давнее воспоминание, незадолго до того, как Бруно «ушел» из семьи: он и Мирабель играют в пока еще общей детской комнате. За окном темно, глубокая ночь, а они балуются: когда смеяться нельзя, то становится еще веселее. Камило пародирует их родственников, а кузина радостно и тихо хлопает в ладоши и смеется до коликов в животе. Касита одобрительно похлопывает створками окна, как бы тоже аплодируя актерскому таланту мальчика. Камило старается и замечает, что Мирабель уже нахохоталась и клюет носом, очки ее спали на самый кончик носа, а на детском лице застыла довольная улыбка. Она засыпает почти сразу, как только Камило перестает издавать звуки.       Он бережливо кутает кузину в одеяло, кладет очки на тумбу, чмокает ее в висок. Он очень любит Мирабель, он очень любит Долорес, очень любит Луизу и Изабеллу. Он всех любит и обо всех пытается заботиться настолько, насколько позволяет его детское представление о заботе. Камило видел, как папа беспокоится о маме и ее тучках, как холит и лелеет сестренку. Папин пример заставлял и его поступать точно так же со всеми членами семьи.       Мальчик тихо выходит из комнаты; от смены тембров голоса в горле пересохло — пить охота. И натыкается на tío Бруно с наигранно-недовольным выражением лица — он только-только хотел зайти в детскую. Tío наклоняется к племяннику и бормочет: — И чего это вы хохочете — ночь на дворе? Бедная Долорес, наверное, вся извелась! — он слегка щелкает по кончику вздернутого носа мальчишки.       Камило помнил tío высоким и худым мужчиной, всегда идеально выбритым, еще без проседи в густых черных кудрях. Ему нравился Бруно, пусть он не нравился взрослым. Даже, пожалуй, не так — Камило любил его так же сильно и искренне, как любил каждого в семье Мадригаль. Сам себе боялся признаться, но любил его на ка-апельку больше строгой абуэлы.       Сейчас мальчик насупился, почесывая нос. Что отвечать? Tío прав, а Камило, как настоящий мужчина, готов признать вину. Но вместо упреков и чтения морали, как это сделала бы абуэла, Бруно подхватывает его на руки и тихо говорит: — Куда решил направиться посреди ночи, mi sol? Возьмешь меня с собой? — Водички хочу, — на ухо шепчет Камило, боясь утреннего гнева сестры.       Маленький Камило не до конца понимал, почему tío зовет его солнцем, но раз за разом смущался приятной мягкости вкрадчивого голоса.       Бруно осторожно спускается по лестнице с ребенком на руках — Касита любезно подставляет ступени. Камило вертит головой, щекоча щеки и нос дяди кудрями, — рассматривает дом с непривычной высоты.       Он усаживает его на столешницу — Касита пододвигает стакан с теплой водой. Мальчик жадно выпивает, после еще один, и осознает, что вот-вот провалится в сон. Резкая усталость подкралась неожиданно — а Камило так хотел не спать сегодня всю ночь! Он облокотился на руку теплого мужчины, царство Морфея уже почти заманило его, как грозный шепот мамы раздался совсем близко: — Почему он до сих пор не в постели? — мальчик расслышал глухой раскат грома. — Не горячись, hermana, — Камило не сразу признал голос дяди. — Сейчас отнесу его обратно.       Камило собрал детскую волю, чтобы приоткрыть веки, и пробормотал: — Не злись, мамочка. Это я пить хотел… Tío Бруно не виноват. Te quiero, мама.       Пепа расслабила плечи, а Бруно хмыкнул словам этого малолетнего хитреца. Над сестрой все тучи рассеялись, она устало извинилась и поблагодарила брата. Бруно отмахнулся, бережно перехватывая мальчика. Тот все еще боролся со сном, то разглядывая фантастические образы, то видя перед глазами шею дяди. Он выдавил: — Yo también te quiero, tío.       Бруно фыркнул и сдержал смех, приятным шепотом, будто сыплющийся песок, отвечая: — Засыпай, mi sol.       Камило наконец выбрался из флешбэка, удивляясь, как ему удалось ровно класть камни, пока он ненадолго выпал из этой реальности. Парень чувствовал, как щеки превращаются в две помидорины, и потряс кудрями — скрыть этот позор. Каким же он был глупым ребенком! Будь у него дар возвращаться в прошлое, он бы непременно отвесил сам себе подзатыльник, чтобы не болтал лишней девичей ерунды всем подряд. — Дай мне полюбоваться твоей молодостью, — длинные пальцы заправили пряди за уши. — Я ведь тебя десять лет не видел.       Камило нервно сглотнул и поджал тонкие губы. Бруно ликовал и злорадствовал про себя — глупый пацан, еще совсем ребенок, все у него на лице написано. Стоит его будто невзначай коснуться, как от напускной уверенности и следа не остается — сразу робеет и чуть ли шею не вжимает, аки черепаха. Так и хочется поддразнить. — Теперь покраснел. Ты не заболел ли случаем, дорогой sobrino?       Бруно кладет пальцы парню на запястье. Он проводит острыми костяшками по пылающей щеке. Камило не дышит, пытается понять, что происходит, что же это за тягучее ощущение. Он будто мышка, а Бруно — змей, обвивающийся вокруг его беззащитного тела. Если он поторопится захлопнуть ловушку — добыча ускользнет. Медленно, неторопливо; пальцы сжимают запястье сильней и сильней — останутся следы, но Камило этого не замечает, наконец поднимая томный взгляд на tío.       Мужчина поймал его, едва сдерживая желание оскалиться. — Хватит на сегодня, — Бруно подталкивает его в мокрую спину. — Сердце твое колотится, как бешенное — ты перетрудился, mi sol. Ступай в город и отдохни. Иначе я пожалуюсь Пепе.