Джейн Доу

...отшатываешься от вонючего месива, морща нос в отвращении. Перед уходом на работу ты, кажется, оставила размораживаться мясо, но почему оно... на полу? Заглядываешь в морозилку и хмуришься. Потому что в ней лежит тот самый кусок, который ты хотела достать, но в итоге забыла. — Что готовишь? ...ты закрыла дверь. Ты точно закрыла за собой входную дверь. Чтобы избежать именно того, что в итоге случилось. Резко захлопываешь холодильник и оборачиваешься, в исступлении отшатываясь в сторону. — Как ты сюда попал? — голос предательски ломается, не позволяя вопросу прозвучать уверенно. Не зли, не провоцируй, подыграй. — "...ты сама пустила меня, глупышка!" — в ужасе делаешь один шаг назад, вляпываясь в зловонную кучу, и тогда он делает два вперёд. Нависая над тобой. Заставляя задрать голову, лишь бы не чувствовать на макушке пристальный взгляд. Не ощущать себя жертвой. Но разве это не так? От чужой одежды разит... железом. И теперь ты понимаешь, почему он одет во всё чёрное. — Ты такая милая, когда боишься, — молвит безумец, обхватывая твоё лицо ладонями, задевая длинными ногтями нежную кожу, заставляя напрячься каждую клетку твоего тела. И склоняется непозволительно близко, словно намереваясь поцеловать. И ты слегка подаёшься назад, чтобы этого избежать. Замечая, как в ответ на сей неаккуратный жест чужие брови дрогнули к переносице. Хочешь зажмуриться. Спрятаться от пожирающего взгляда, полного нездорового обожания. А теперь и едва уловимого недовольства. От неспадающей улыбки, напоминающей звериный оскал. Но боишься, что тогда в твою плоть действительно вгрызутся зубами. Слишком острыми для человека. И не похоже, что их всего тридцать два. Тебя отпускают, отшатываясь, напоследок с притворной неосторожностью задевая пальцами губы. Чтобы тут же поднести ладонь к своим, слегка проводя по ним, словно пробуя на вкус. Не отрывая от тебя голодный неморгающий взгляд. — Достаточно, тебе пора домой, — сдаёшься, больше в не состоянии терпеть конфронтацию, и отводишь взор в сторону, нервно срываясь с места и направляясь к столу, начиная прибирать беспорядок. Чтобы отвлечься. Притвориться, что его не существует. Ему только и нужно, что твоё внимание. Нельзя робеть перед зверем. Показывать страх. Но сказать легче, чем сделать. Особенно когда он подходит сзади, зажимая тебя между собой и столом, облокачиваясь на него своими долговязыми руками, отрезая пути побега по обе стороны. И склоняется к твоему уху, прижимаясь настолько близко, что ты чувствуешь жар чужого тела даже через слои ткани: — Я уже дома. И ты резко оседаешь на пол, ныряя под стол и так же быстро выскакивая из-под него — уже с другой стороны, и бежишь, не оборачиваясь, к выходу, умом понимая, что не успеешь даже повернуть замок. И оказываешься права. Потому что тебя хватают за волосы в тот самый момент, когда ты уже тянешься к чёртовой защёлке. И со всей силы ударяют лбом о дверь, а затем задирают голову вверх, оголяя шею, подставляя лезвие ножа, упираясь в чувствительную плоть, надавливая достаточно, чтобы ты почувствовала болезненное натяжение кожи. И прижимают к себе ещё ближе, чем в прошлый раз. Предпочитаешь не обращать внимание на то, что теперь чувствуешь не только чужое тепло, но и очевидное наслаждение происходящим. Перед глазами плывёт. Становится тошно. И ты не знаешь — виной тому перенапряжение или полученная травма. Тебе тяжело дышать — как минимум из-за сильного излома. Но эта проблема хотя бы будет решена. Тем или иным образом. — Почему ты снова пытаешься сбежать, любовь моя? — хрипло молвит садист, обдавая шею горячим дыханием. — Забыла, чем всё кончилось в прошлый раз? Прошлый раз? Обдумать сказанное тебе не позволяют — и резко убирают нож, только чтобы тут же взять освобождённое горло в захват, толкая к двери, грубо вдавливая в неё, наваливаясь всем весом. И отпускают волосы, почти нежно проводя ладонью по голове, словно извиняясь. А затем перекрывают кислород удушающим захватом, заставляя давиться в глухом кашле, брыкаться, вскидывая руки — в безуспешной попытке дотянуться до чужого лица, чтобы в итоге вцепиться в предплечья, сокрытые рукавами. И когда ты слабеешь, оседая в чужих руках, почти теряя сознание, тогда тебя отпускают, позволяя мешком упасть на пол. И тогда ты тяжело дышишь, пытаясь хотя бы приподняться, и поднимаешь жалкий взгляд на мучителя. Сквозь пелену наблюдаешь, как он тянется куда-то за пазуху своей кофты, вынимая оттуда ампулу и запечатанный одноразовый шприц, который тут же вскрывает и наполняет чем бы то ни было. Пытаешься отползти на непослушных, подкашивающихся руках, выдавливая беззвучные, сиплые мольбы, пока по щекам стекают обжигающие слёзы. Словно смертельно раненое животное, ты падаешь, как только поднимешься. Сотрясаешься, рыдая навзрыд, вжимаясь в злосчастную входную дверь, когда истязатель подходит ближе и приседает, жёстко хватая тебя за предплечье. И с удивительной лёгкостью находит иглой твою вену, словно совершал подобное уже сотни раз. И когда последняя капля неизвестного вещества входит в твой кровоток, шприц вынимают, откидывая куда-то в сторону, и падают на колени, заключая твоё слабеющее тело в объятия, прижимая к груди, поглаживая по волосам. И ты отдалённо чувствуешь на них чужое дыхание, понимая, что он совсем не успокаивает тебя, не сожалеет о содеянном, а вновь потакает своим больным интересам. Слышишь успокаивающее бормотание, но не можешь разобрать слов, и понимаешь, что силы окончательно покидают тебя, погружая измотанный разум во тьму.