Мой увядающий цветок

      С Дазай было сложно. Где-то на начале отношений, Сигма уже успела смириться, что их отношения обречены. Сейчас она видит, как та трется носом в её обнаженную грудь и что-то бормочет. Дазай стала чаще мыться, чаще есть и прекратила увлекаться алкоголем и сигарами почти ежеминутно. Но вместо этого, иногда становилось тошно от чужого внимания и тактильности. И что самое худшее — постоянное желание в постели. Она заменила те два аспекта на иные. Дазай попробовала любовь, и ей понравилось. Но она даже в ней продолжает глушить боль. Сыромятникова уже не знает, какой это вид отношений. Ведь в ответ всегда получает ласку, даже в двойной силе: но что-то не так.       Все началось не то что с тюрьмы, а с того, как Сигма увидела невзначай, как в оголенную, тыльную сторону ладони тушиться сигарета. Кожа краснела, расползалась от огня. У неё высокая эмпатия: возможно, слишком, раз она не смогла просто так пройти мимо. Истерика, поучение. Пока на неё смотрели двумя самыми глубокими, чернейшими и мертвыми глазами. Они уже тогда были сожительницами, коими сейчас и остаются. Это был ещё один из видов селфхарма Дазай — тушение сигар об себя. Она смотрит на тот самый шрам на тыльной стороне ладони у девушки, и надкусывает губу.       "Шрамы украшают мужчину?" Она удивленно наклоняется над сообщением в какой-то русской соцсети, что нашла чудом Сигма. "Ха-ха! Тогда если бы я была мужчиной, то я бы уже была новогодней елкой!"       Сигма нервно усмехается.       Сигма и Дазай — две неправильно начатые симфонии. Одна ставшая спасением для другой, а для одной другая — свежий глоток воздуха. Между ними была любовь, но слишком душная. Это как настолько долго оставался с партнером, что уже гадко на него смотреть. Хотя, они встречаются всего-то месяц. Осаму всегда много и слишком. В сексе изредка груба. Даже отказалась от маникюра(за которым и не особо ухаживала), чтобы без боли ласкать возлюбленную. Но постоянные требования просто выматывали. Топить боль в сексе, ещё и с любимым, это самая отвратная идея. Тело становится липким. Комната наполняется запахом выделений, слюны и пота, а не интимной любовью. В обычной ситуации Сигма всегда высказывает недовольство, но когда дело касается близких — будто язык отрезают. Внизу неприятно тянет, а на пальцах сохнет чужая слизь. Но умеренные поцелуи принимать любит.        — Дазай? — между ленивыми поцелуями и мягкими поглаживаниями груди светловолосая открывает глаза.        — М-м? — легкий поцелуй в щеку, раз уж губам проход закрыт.       — Я... — сердце забилось быстрее, а в глазах потемнело. Легкая тревога забилась в теле, отдаваясь тремором в плечах и испариной. Страшно... страшно говорить...       — Дазай... мх.. — рука хватается за подушку и та тянет не предмет — а сама отползает к ней. Она уже давно перестала следить за процессом или как-либо участвовать в сексе. Её грубо натирали, чередуя с проникновением. — Мне больно.       Та резко остановилась, и можно было спокойно выдохнуть. Не было больно, просто неприятно и... просто неприятно. Чувствительность пропала. Теперь влажные звуки раздражали хуже скрежета ногтей по доске. Пара темных глаз смотрела на неё удивленно, пытаясь найти ошибку в своих движениях.       Вот что Сигма ненавидела в их сексе: такой же пустой взгляд, как и когда сигара тушилась о руку.       — Я не хочу больше так.       Слова вышли будто на одном дыхании. Сердце замерло на говоре, и отдало какой-то расслабленный бит по телу. Но сама девушка сжалась: ей было страшно говорить дальше, но деваться уже некуда. Первый, самый сложный шаг уже сделан. Осталось остальное. Шатенка отстранилась от неё и сконфуженно глянула. Теперь её глаза были шоколадные. Сладкие, с черными полосочками и кусочками клубники.       — Мне неприятно. — Сигма закинула голову на подушку и рассматривала потолок. Мокрая простынь меж ног раздражала. Её приходилось меня почти каждый день. — Почему... мы занимаемся сексом так часто? Мне противно. — Последнее было как мысль в слух. Но она была такой прямой и действенной, что можно было почувствовать, как кожа холодеет, а не греет друг друга. — Дазай, я устала. Давай поговорим об этом.       Теперь окончательно стало холодно. Хотя бы мнимое тепло о голую кожу ушло, так как девушка села меж ног Сигмы. Та легкая улыбка пропала с уст, и она молча смотрела на возлюбленную.       — Я перестаралась? — глупая ухмылка, что пыталась отвести некомфортную ситуацию в другое русло.       — Нет. Ты увлеклась... слишком. — Сигма немного отползла, сведя ноги и оставив Осаму перед собой на одних простынях. Без тепла. — Я вижу, что ты просто... пользуешься мной, когда тебе плохо.       И такая мучительная тишина под тяжелым взглядом. У Дазая темная сторона личности перевешивала все вместе взятые харизмы Сигмы. Одним взглядом придавливает, будто наковальня. В нем много что можно прочесть, но одновременно ничего. Неосознанно та опять отползает, но уже упирается в спинку кровати. Да. Она боится Дазай в этом состоянии. Если не ведомо, то подсознательно. Та всего лишь может задуматься, но это уже выглядит как чистое обещание кого-то убить.       — Дазай... есть другие способы. Не надо идти в крайности. — перед словами она громко взглотнула, стараясь осторожно подобрать слова. Сейчас нужно держать спокойствие. А то как у хищников, эти глаза запылятся. Когда внутри расползается страх, звери это чувствуют. Осаму молчит. Сигма понимает, что сейчас её черед продолжать говорить. Но страшно... можно ведь сделать ещё хуже. Она громко глотает, и опускает подогнутые колени по кровати. Для начала, нужно самой собраться с мыслями. И сказать то, чего все же, желает сердце. — Давай просто... дадим нам, пока что, небольшой перерыв? Нет, нет, я не хочу расставаться... просто проводить время вместе немного меньше.       Мозг делает глоток воздуха, прежде чем опять продолжить говор. Примерно так она и представляла этот разговор. Как они обе, абсолютно нагие, будут сидеть друг напротив друга, и говорить о том, что спрятано под кожей, а не под одеждой. Неуверенно, бледная ладонь поднимается с матраса и протягивается к Дазай.       — Дай мне руку.       В ладонь смотрят, и та невольно опускается ниже под невидимым весом. Осаму задумалась, но легко улаживает в неё пальцы. Сердце стучит бешено. Страшно за последствия, ведь любит эту девушку. Совсем легонько светловолосая сжимает ладонь. Гладит её, а после переплетает пальцы. Она ощущает всю тяжесть души возлюбленной через её подушечки пальцев, через её холод и глаза. Шуршание простыней, и они уже сидят лицом к лицу. На привычно раздраженном или нейтральном лице Сигмы теперь играет меланхолия. В нежно-розовых глазах блещет тень угрюмой голубизны. Не только их пальца переплетены, а и руки. Рука Сигмы прижимается меж грудей Дазая, а Дазая — между Сигмы. Только сейчас последняя понимала, что это довольно романтично. Но явно не под этими глазами. Они чувствовали сердцебиение друг друга, и замерзшие во мраке зрачки наконец-то дрогнули, опускаясь к месту, где должно быть сердце. В руку шатенки било дико.       — Мы можем смотреть фильм по вечерам, утром пить кофе вместе. Но нам... нужен перерыв. — слова даются тяжело. Но со всех сил она старается не показывать дрожь в голосе. — Но я не хочу, чтобы ты вредила себе.       Вымолвив последние слова, та опустила голову, в страхе ожидая ответа. По привычке жмется к руке, к человеку — ища укрытые во время страха. И в попытке убедить, уговорить. Умолить о том, чтобы она ничего с собой не делала. Когда-то она уже припустила одну мысль, что нужно обратиться к психологу. Но она сразу поняла, до чего же она глупа: Дазай намного выше этого. Ей он попросту не нужен, ведь сама понимает собственные проблемы, загоны и травмы. Как бы смешно не звучало, но та сама позже доведет психолога к другому. Сама должна. Сама захотеть излечить себя. Но это желание, к сожалению, слишком мизерное.       И все ещё молчание. В руку бьет несильно, по сравнению с собственным ритмом сердца. У той наоборот даже, почти мертвенно стучит. Плечи прижимаются к плечам, грудь к груди, их колени соприкасаются. И наконец-то, Дазай опускает свою голову, соприкасаясь со лбом возлюбленной. И звучит обычное, улыбчивое:       — Хорошо. — Сигма резко распахнула глаза и отстранилась. Пыталась найти правду в чужой мимике, глазах, в стучании сердца. Но на бедро совсем ласково опустилась рука, широко поглаживая и шепча. — Обещаю.       На сердце бушевало беспокойство все равно, но будто груз спал. Они смотрели прямо в глаза друг другу. Пытаясь найти изъян и утихомириться. И каждый по-своему. Но вдруг, Осаму захихикала, и чмокнула девушку в губы. От высохших от прежних поцелуев губ не было ничего приятного, но это казалось таким успокаивающим по сравнению с металлическим лезвием воздуха.       — Тогда я хочу что-то попросить. — Сыромятникова чувствовала устами, как та шевелит губами. Ведь та ни на миллиметр не отстранилась. Это было... щекотно, из-за чего та съежилась. — По вечерам я хочу целовать тебя столько, сколько мне влезет. — щекочущее кудри пропали с её лица, и та увидела самый невинный, детский взгляд. — Это не перерыв. Ты просто хочешь немного личного пространства. Я тебя понимаю.       Сигма кивает и улыбается. Её розоватые глаза блестят, но только вот... в эту сладкую сказку ещё нужно поверить. Потому что потопить того человека, которого она боится, одними поцелуями не получиться.