Burdock

      Она всю свою осознанную жизнь была маленькой. Довольно низкой по сравнению с девчонками-одногодками, но при этом какой-то худощавой — что в подростковом возрасте, что после выпуска из школы. Тело, как назло, не хотело расти и развиваться, застревая на уровне того, что не зовётся ни взрослым, ни ребёнком. А сколько было проблем с поиском работы: кто же будет воспринимать секретаря в полицейском участке с «бэйби-фейсом» всерьёз? Даже отец развёл руками — ничего не поделаешь.       Конечно, после двадцати пяти всё немного изменилось — ушла детская припухлость, черты лица стали острее, первый год работы в теплице дал телу окрепнуть, приобретая очертания молодой женщины. Метаморфозам поддалось почти каждая часть, кроме одной.       Кэсси ненавидела свои руки. Маленькие ладони, пальцы с короткими ногтями, как у пятилетней девчонки, тонкие запястья — даже физический труд не мог это исправить, кроме как добавить пару-тройку мозолей от лопаты. Кожа на внутренней стороне стала суховатой и немного жесткой, словно у старухи: сколько кремами не мажь — мягче не станет. Но больше всего раздражало, что это руки были слабыми и нерешительными.       Они предпочитали вцепиться в чашку с чаем, а не коснуться сидящего напротив мужчины в утешительном жесте, в то время, как мозг отчаянно визжал о том, чтобы сделать хоть какое-то движение. Серые глаза неловко втупились в мраморную столешницу. Развеять гнетущее молчание, от которого светлая кухня будто бы посерела, предстояло панически работающему мозгу.       Сколько прошло времени, как Гоуст сухо выдал своё объяснение? Минута? Пять? Час? Два часа? Или целая вечность?       Не глупи, он даже к чаю не прикоснулся. Скажи хоть что-то.       И что говорить вообще в такой ситуации? «Мне жаль»? Но Кэсси ведь даже не знала его друга, откуда ей его знать? «Всё будет в порядке»? Боже, это будет самая бездушная вещь, которая вылетит из её рта.       Думай лучше.       На помощь пришли слова, которые всплыли из детский памяти девушки. Отец всегда произносил их на мимолётных встречах со знакомыми. Он говорил это от души, как образцовый коп и сопереживающий человек, тихим и мягким голосом, касающимся сердца, будто исцеляющий бальзам.       — Сочувствую твоей утрате, — едва ли слышно слетело с её губ.       Рука мужчины сжалась в кулак от напряжения, а затем спустя момент расслабилась, цепляясь пальцами за ушко чашки. Грин робко глянула на Гоуста, скользя глазами от его запястья, на котором виднелся край татуировки, до насупившихся плеч, а затем столкнулась с пустым взглядом. Радужка словно потемнела в разы, превращаясь из тёплого и уютного коричневого в глубокий тёмный оттенок, скапливающий всю скорбь что была в нём.       — Давно? — неосторожно вымолвила Кэсси.       Его взгляд переменился за секунду. Он раздражённо посмотрел на неё, сильно хмуря светлые брови. Даже дураку было понятно, что Грин сболтнула лишнего, задевая нечто личное и неприятное внутри гостя.       — Нет, — коротко рыкнул Гоуст. — Достаточно.       Последняя фраза прозвучала так, будто на столешницу между ними должна упасть целая Берлинская стена, через которую не перепрыгнешь, не заглянешь и не пробьёшься. Девушка заёрзала на стуле, пытаясь убрать неприятный холодок, пробежавший между лопаток. Чашка нагрела руки так, что, казалось, они приросли к стенкам, жадно впитывая тепло. Нос приятно щекотали нотки корицы и мяты, а тонкая струйка пара была едва ли заметной. Кэсси поднесла чай к лицу, слабо дуя горячую жидкость, но попробовать напиток ей так и не пришлось.       Собеседник, видимо, решил последовать её примеру. Его пальцы потянулись к балаклаве, что будто бы заменяла лицо, превращая в безмолвный череп. Медленно и постепенно подкатывая ткань умелым и привычным движением, Гоуст обнажил нижнюю половину лица.       Девушка замерла от неожиданности. Конечно, кто будет пить чай с закрытым ртом, но её взгляд намертво приковали шрамы на открытых участках. Из-под воротника чёрной толстовки на правой ключице виднелись края заживших ожогов: они словно впечатались в его бледную кожу розовыми языками пламени, оставляя странную текстуру после себя. Шея была нетронутой, крепкой, с парой светлых вертикальных следов от давних порезов.       Кэсси сглотнула, поднимая взгляд выше. Выступающий подбородок с косым неглубоким шрамом, гладко выбритые щёки, скулы, придающие овальное очертание лицу. А губы… Господи, это были самые притягательные губы, которые ей доводилось видеть.       Не сказать, что Грин нравилась в людях определённая часть тела. Глаза, нос, милая родинка над губой, ямочки на щеках — это всё было неважно, если их обладатель был не особо приятен в общении. Но сейчас девушка была готова отбросить и затолкать куда подальше в закоулки совести подобные убеждения.       Уголки рта немного утопали, не давая понять куда они привычно направлены: вверх или вниз. Нижняя губа гладкая с чётко очёрченным краем, верхняя была куда более выразительной: красиво изогнутый «лук Купидона» так и манил коснуться, а левее находился след от старого пореза. Глубокий, выходящий за очертания — вероятно, его владелец не сильно позаботился о паре швов, которые могли бы стянуть края свежей раны, но даже такой шрам ничуть не портил вид. Как ни странно, но у Кэсси закололо подушечки пальцев от назойливого желания дотронуться шероховатых губ, проводя пальцем из стороны в сторону.       А затем пройтись кончиком языка по шраму, изучая каждый миллиметр затянувшейся кожи…       Девушка прочистила горло и шумно хлебнула из чашки, словно пытаясь утопить внутреннее «я», а заодно и похабные мысли. Мужчина потёр кончик носа, выглядывающего из-под валика ткани на переносице, и принялся за чай. Осторожно подув на жидкость, он слегка вытянул губы. Было видно, что рубец повредил какую-то мышцу вокруг рта и левая верхняя часть почти не двигалась, что вызывало любопытство.       Как он выглядит, когда говорит? А как улыбается? У него есть ямочки на щеках?       — Если бы ты в следующей жизни стал растением, то каким?       Две последние клетки в её мозгу родили это предложение, а затем рот без промедлений выдал всё без задней мысли. Кэсси спустя миг почувствовала тупость данного вопроса: такое спрашивают только пятилетки в детском саду у взрослой воспитательницы, что получила очередное выгорание на работе.       — Что? — Гоуст вскинул светлые брови, оторвавшись от чашки.       Как назло в черепной коробке было пусто. Ни единой мысли, идеи или объяснения своему языку, который спешит впереди всего. Грин чувствовала себя, как Гомер в самые ответственные моменты: где-то на фоне заводная обезьянка начинала бить в тарелки, тараща глаза в разные стороны.       — Ничего, — девушка припала губами к чашке.       Мужчина хмыкнул, возвращаясь к напитку. Его ноздри слегка затрепетали, втягивая аромат чая. Вероятно, ему нравился этот шлейф из мяты и корицы, щедро витающий в воздухе. Кэсси никак не могла оторваться от вида его губ: порозовевших и немного влажных от горячей жидкости. Она чувствовала себя словно под долбанным гипнозом, когда тело бесконтрольно расслабленно, а глаза пожирают объект, излучающий притягательную энергию.       — У меня что-то на лице? — девушка заметила, как дёрнулся левый уголок его рта: шрам чуть натянулся.       — Нет, просто непривычно, — относительно честно произнесла она.       Гоуст снова коротко хмыкнул, а затем крутанулся на стуле, держа чашку в руках. Толстовка натягивалась на его широкой спине, обхватывая расслабленные плечи. Учитывая светлый интерьер кухни — он был самым тёмным пятном здесь, поглощая краски, свет и внимание хозяйки дома, словно чёрная дыра. Грин прижала губы к ободку кружки: кожа приятно покалывала от тепла.       Гость изучал взглядом гостиную. Для Кэсси она была минималистичной, без лишних вещей и громоздких украшений. Высокая арка отделяла её от кухни, а небольшой серый диван, купленный на распродаже, спинкой создавал ещё одну границу между помещениями. Лицом он смотрел на белую стену с плазмой, которая изредка включалась для проигрывания музыки или шоу Гордона Рамзи ради кулинарных экспериментов. Девушке нравилась пустота белой краски с чернеющим экраном, будто портал в другой мир, поэтому тут не висело ни фотографий, ни картин, ни какой-либо декора, что мог отображать её натуру.       Слева было ещё одно окно, чей подоконник служил книжной полкой: томики Скотта Пилигрима стояли по соседству с парой пикантных, так и не прочитанных, книг подаренных Óлив. Под ним расположилось кресло-мешок — огромное и пушистое. Оно кочевало из спальни в гостиную, поскольку служило как и для редких гостей, так и для самой хозяйки, которая любила подремать, утопая в неземной мягкости материала обивки.       По правую сторону располагалась деревянная лестница на второй этаж. До переезда она была кирпичной, а под ней находился чулан с ненужным хламом. Пару месяцев мучений и — вуаля! — бесполезный старушечий угол превратился в навесные ступеньки и аккуратный стол с инструментами для пересадки суккулентов с кухни. Естественно, копаться в земле ей больше нравилось весной и летом на крошечном балкончике или на улице на заднем дворе, но иногда скука и безделье овладевали ею. От этого рождались «детские сады» — черенки и листья, взятые на размножение.       — Почему ты начала ходить к психотерапевту? — внезапно спросил Гоуст, в очередной раз поднимая чашку ко рту.       — Это не самая лучшая тема для обсуждения, — удивлённо констатировала Кэсси.       — Возможно, — согласился он. — Но теперь моё черёд задавать неудобные вопросы, верно?       — Это несправедливо.       Мужчина медленно повернулся к ней лицом, от чего у неё мурашки пробежались по спине. Чашка слегка цокнула от соприкосновения с мраморной столешницей. Взгляд карих глаз выражал явное раздражение и недовольство, а ладонь, подпирая голову, прикрыла губы.       Чёрт.       — Говори, — весь его вид так и выражал: это не просьба, а приказ.       Девушка нервно сглотнула и уставилась на остатки чая, в котором отражался потолок и лампа в виде бумажного фонарика. Почему-то его требовательный тон с хрипотцой создавал неприятное ощущение, что она на допросе. Конечно, на настоящем допросе ей никогда и не удавалось побывать, но подобную атмосферу отлично умел создавать отец после долгих ночных дежурств в участке, настаивая на объяснении почему девочка-подросток не помыла за собой тарелку или не разобрала бельё из сушилки.       Как бы ей не нравились подобные разговоры, подсознание требовало подчиниться.       — Ладно уж, — сдалась Грин, жуя внутреннюю часть щеки. — Всё равно лечение не принесло никаких плодов.       — Я бы и не сказал, что у тебя какие-то проблемы с головой, если бы ты не заикнулась о терапии в том кафе, — беспардонно сказал гость и оценивающе окинул её взглядом, будто сканируя на предмет отклонений.       А тебе бы не помешало сходить хотя бы к психологу с такими манерами и своей карнавальной маской.       Проглотив ворчливое возмущение, Кэсси подпёрла подбородок кулаком и начала:       — Помнишь четыре года назад теракт на Пикадилли? Тогда ещё много людей пострадало, — она заметила, как Гоуст едва ли заметно кивнул. — Что ж, в одном из бизнес-центров я временно подрабатывала официанткой кафе. Это была первая работа в моей жизни, даже месяца не пробыла там.       «Череп» слушал, несмотря на ненужные сноски во вступлении. Светловолосая всегда так неосознанно делала, когда её просили поведать о чём-то личном. Впрочем, она впервые кому-то рассказывала о «происшествии», помимо психотерапевта, с которым составлялся специальный контракт о неразглашении.       — Моя смена почти заканчивалась, как в холл вошла огромная толпа людей. Мне показалось, что в час-пик всё должно быть наоборот: офис пустеет, сотрудников всё меньше. Пока я меняла униформу на свою обычную одежду — раздались выстрелы. Конечно, у нас не было инструкции, как себя вести. Мы просто забились в подсобку, как перепуганные мыши, но это особо не помогло.       Грин прикусила щеку изнутри, пытаясь игнорировать воспоминания, которые нагло лезли перед глазами, визуализируя пережитое. Всхлипы официанток-сменщиц, шепот управляющего, который пытался вызвать полицию по своему мобильному, но линия постоянно была занята, крики на неизвестном ей языке где-то за стенами. Вдалеке раздался взрыв, от которого крошечное помещение слегка вздрогнуло, вызывая испуганные визги сотрудников. Так их и нашли.       — Как позже я поняла, мы стали заложниками террористов. Они ни слова не понимали на английском, а только размахивали оружием и толкали нас на второй этаж, где был конференц-зал. Кого-то привязали к стульям и трубам у стен, загораживая окна живыми людьми. Кого-то потащили в холл и приказали стать на колени. А меня и ещё одного мужчину повели отдельно…       — Но всё же обошлось, верно? — безразлично прервал её Гоуст, будто бы и не пытаясь как-то посочувствовать или проникнуться рассказом.       — Не совсем, — девушка еле сдержалась, чтобы не огрызнуться. — На нас нацепили тяжелые жилеты со взрывчаткой и привязали к стульям на разных уровнях холла. Похоже, эти дикари не додумались сначала отвести меня повыше и уже там приковать: им пришлось нести меня по лестнице опять же что-то крича то ли на меня, то ли на друг друга…       — Аль-Катала, — поправил её мужчина.       — Что?       — Этих дикарей зовут Аль-Катала.       — Откуда ты знаешь? — она вздёрнула бровь.       — Газеты, — сухо бросил «череп». — Продолжай.       — Ну, эти дикари из Аль-Каталы потом просто покинули здание, — Грин сделала акцент на название группировки. — На улице я слышала какую-то перестрелку, а чуть позже выстрелы уже раздались на нижнем этаже. Следом появились несколько человек, чью речь хотя бы можно было понять: копы и местная охрана, кажется.       Она прекрасно помнила то резкое облегчение, которое позволило ей вдохнуть полной грудью и едва ли не заплакать. Хотя чёртов жилет смертника всё ещё сдавливал рёбра, как жесткий корсет.       — Так и не удалось разглядеть происходящее там снизу — мой стул был развернут так, что перед глазами был только длинный коридор. Не помню чётко о чём мужчины кричали друг другу, а затем раздался взрыв. Мне немного заложило уши, но я всё равно попыталась погромче крикнуть о помощи, хоть и думала, что осталась одна.       — Да, тогда копы не успели обезвредить взрывчатку на мужчине, — Гоуст кивнул, игнорируя вопросительный взгляд девушки. — Дальше?       — Дальше ко мне подбежал один человек, — Кэсси опустошила чашку: чай уже был едва тёплым. — Тогда показалось, что у него немного смешная странно выбритая борода, как у бывалых моряков, и слишком хмурый взгляд, как на человека, который должен был мне помочь и хоть как-то ободрить.       — И что он сделал вместо этого?       Светловолосая прошлась языком по зубам, отводя взгляд в сторону. Слова комом застряли в горле: такое же было и на приёме у доктора Дарлинга, когда она впервые рассказывала о произошедшем. Слёзы душили, не позволяя нормально говорить, а тело бил озноб от воспоминаний. Впрочем, сейчас это давалось намного легче. Всё-таки терапия дала свои плоды.       — Он извинился и… сбросил меня вместе со взрывчаткой вниз, — горько ухмыльнулась Кэсси. — На первом этаже был тропический уголок с растениями и маленьким прудом — туда-то и угораздило упасть. Но, кажется, это меня и спасло. Устройство в жилете закоротило или туда попала земля — не знаю. Ещё минут десять я рыдала и умоляла помочь, а взрыва всё так же не было. Пока ко мне не пустили сапёров — я не могла успокоиться и ждала собственной смерти.       Девушка поёжилась. Вспоминать о том, как сквозь всхлипы и хрустящую на зубах землю она умоляла о помощи, понимая, что к ней никто даже не рискнёт подойти, было тревожно. Мысли заполняли образы семьи, сожаления о банально не достигнутых мечтах, таких, как желание увидеть одобрение в уставших глазах отца, который был бы единственным, кто мог оплакивать её. Там, в мелком пруду из холодной воды и грязи, отчётливо ощущалось прикосновение смерти, что нависла в ожидании срабатывания детонатора.       — Судя по газетным вырезкам, там был всего один погибший и с десяток раненых и перепуганных сотрудников бизнес-центра — и ты была среди них, — подытожил мужчина. — Легко отделалась.       Впервые в жизни внутри Кэсси зародилось желание заехать ему пустой чашкой по голове. Злость от подобного безразличия только нарастала, пальцы сомкнулись на керамическом ушке.       Расслабься, его там не было и он не обязан тебя каким-то образом понять.       — Да уж, — процедила она. — Легко отделалась переломом руки, на которую упала, и сломанной психикой. Меня приводит в ужас то, что моя жизнь может оказаться в чьих-то руках. Что кто угодно может прервать её из своих корыстных целей.       — Корыстная цель, по-твоему — это оценить ситуацию и пожертвовать одной жизнью, чтобы спасти множество? — недовольно выдал «череп», убирая руку от рта.       — По-твоему, я не хотела жить? Почему я должна была становиться жертвой во благо? Почему меня даже не попытались спасти? Почему, чёрт побери, выбрали именно меня на роль долбанной смертницы? И какого хрена ты позволяешь себе так наплевательски относиться к тому, что тебе душу изливают? Тебя там не было! Ты ни хрена не знаешь, что я чувствую!       Именно из-за этих требовательных вопросов Кэсси не удалось завершить терапию, но, естественно, этому чёрному пятну без капли какого-то человеческого сожаления было не понять. Где-то в подкорке мозга извивалась мысль о том, что никто не обязан понимать и принимать её проблемы с психикой. Особенно не следовало это ожидать от человека, который буквально выдал, что потерял друга.       Сердце гулко отстукивало в груди, мозгу, ушах и даже на кончиках пальцев. Девушка даже не заметила, как вскочила со стула и сжала кулаки, чтобы унять дрожь в руках. Её спокойный голос сорвался на крик, высвобождая всю обиду и злость, скопившуюся внутри горла. Гоуст напрягся, а затем отодвинул пустую чашку, натягивая балаклаву.       — Спасибо за чай, — всего лишь выдал он.       Грин яростно фыркнула, хватая кружки и отворачиваясь к раковине. Благодарности за чаепитие было абсолютно недостаточно, чтобы успокоить её. Дрожащие руки принялись намыливать стенки посуды, протирая каждую едва ли не по десять раз.       — Поэтому ты испугалась превышения скорости? — раздалось за спиной. — Появилась угроза жизни, которую самолично невозможно контролировать?       — Ого, — съязвила Кэсси. — А ты можешь быть сообразительным и тактичным, когда захочешь.       — Я серьёзно, — судя по звуку, «череп» встал со стула.       — Впрочем, я тоже, — она отряхнула чашки от лишней воды и поставила их на прежнее место. — И да, примерно так доктор Дарлинг и описал моё нестабильное состояние. Мой мозг не всегда трезво оценивает ситуацию. Я чувствую себя безопасно, когда сама отвечаю за свою жизнь.       — Теперь ясно почему ты в тот вечер никак не могла решиться перейти дорогу на светофоре, хотя машин почти не было.       Мужчина опёрся бедром о край раковины и тут же стал жертвой от капель воды, которыми угрюмо брызнула в его сторону Кэсси. Эмоциональный всплеск высосал всю энергию из неё: усталость не заставила себя ждать, но обида змеёй крутилась где-то в районе желудка. Да и день оказался чертовски насыщенным. Шишка на затылке тут же напомнила о себе, заставляя девушку охнуть и инстинктивно коснуться пульсирующего места.       — Стоит приложить лёд, — Гоуст кивнул на холодильник, чью дверцу украшали записки и чистая магнитная доска.       — Знаю, спасибо.       Он привычно хмыкнул и забрал со столешницы свои перчатки, затем молча направился в коридор. Грин осуждающе качнула головой: чего-чего, а хвалёбной британской вежливости ему явно не хватало. Ведь посчитав, что их разговор окончен, «череп» неторопливо обулся и набросил куртку на плечи. Девушка, сложив руки на груди, опёрлась на дверной косяк.       — Перекати-поле, — внезапно выдал Гоуст, застёгивая «змейку».       — Что? — Кэсси непонимающе сдвинула тёмные брови: её начинала раздражать подобная манера речи — говорит и отвечает на вопросы как хочет и когда захочет.       — Ты спрашивала за растение раньше. Так вот — перекати-поле.       — Почему? — машинально спросила Грин. — Только не говори что ты в душе любитель вестернов, ковбойских шляп и плеваться в горшок.       Выдержав его уничтожающий и молчаливый взгляд, девушка слегка улыбнулась.       — Катишься себе по ветру, не привязанный ни к чему, — задумчиво произнёс «череп». — Ни корней, ни постоянного места жительства, ни проблем.       — Вот только это растение и есть сама проблема, — Грин никогда не упускала момента поумничать по теме растений. — Это сорняк, который все ненавидят, избегают и при возможности стараются сжечь дотла.       — Сойдёт.       Девушка передёрнула плечами, не зная, что ответить. Спорить с ним ей не хотелось: мнение у каждого своё. Возможно, он даже в каком-то бесполезном растении видит нечто уникальное, не то, что она — не дающая право на жизнь даже лишней травинке на альпийской горке.       — Что ж, хорошего вечера? — вопросительно произнесла Кэсси, без особой уверенности: уходит или нет?       — И тебе, — он потянулся к ручке двери, а затем обернулся к Грин. — Извини за сегодняшнее.       — Я… всё в порядке, — одобрительно кивнула хозяйка. — Мне достаточно приложить лёд к больной голове и отоспаться.       — Ладно, как скажешь, малая.       Его ладонь прощально потрепала её по волосам, немного сгоняя в ступор. Пара прядей выбилась из привычного пучка волос. Кэсси удивлённым взглядом провела гостя и уставилась на закрытую дверь, чувствуя тепло от его руки в том месте, где он прикасался.       Малая. Малая? Он назвал меня «ма-лая»?       Обращение из далёкого детства, что адресовалось больше непослушным мальчишкам, и уж никак не подходило молодой девушке с вороньим гнездом на голове. В черепной коробке царил чёртов переполох из сумбурных мыслей: Гоуст за вечер умудрился несколько раз выбить её из колеи, оставаясь почти невозмутимым, хладнокровным и даже, что задевало её больше всего, безразличным. Ей было комфортнее находится в собственной меланхолии, где по полочкам рассортированы все слова и внутренние диалоги. Но стоит только его белому черепу на балаклаве замаячить где-то на горизонте — прощай порядок. После подобной встречи требовалась тщательная уборка душевного покоя: душ, компресс для шишки на голове, какая-то ненавязчивая музыка на фоне и разговоры наедине с собой перед сном.       Закрыв замок, она нахмурилась, будто бы вспомнила кое-что. Нырнув в карман пальто за телефоном, её пальцы принялись набирать запрос в поисковой строке. На улице раздалось знакомое, медленно затухающее урчание мотора — Гоуст покидал Одби Клоуз.       Кэсси рыскала по веб-страницам газетных изданий, ища хоть какие-то конкретные упоминания о теракте на Пикадилли. Ей помнилось, что отец принёс в больничную палату номер ежедневника, но и там была скудная статья, где упоминалась лишь перестрелка. Она сползла по стенке, втупившись в телефон и жадно вычитывая буквы.       Дейли Мейл, Сан, Газета Полиции, Дейли Телеграф. Все они писали почти одно и то же: перестрелка, взрыв фургона вследствие стрельбы, что перешла в офисное здание поблизости, минимальные жертвы. Ни слова о теракте в здании. Ни слова о погибшем мужчине. Ни слова о ней. Ни слова об Аль-Катале, чьи упоминания в сети настолько мизерны, что ни один англоязычный сайт не мог адекватно объяснить кто они такие.       — Да какого хрена, — выдохнула девушка и глянула на закрытую дверь.       В прихожей всё ещё чувствовался запах Гоуста вперемешку с морозным и прохладным воздухом, что ворвался внутрь. Тревожность маленьким червячком начала точить что-то в районе сердца, заставляя шишку на затылке пульсировать в такт сердцебиению. Кэсси устало потёрла глаза: день был не самый удачный, а тут ещё и это.       Откуда ему известно то, что она видела собственными глазами, но газетам запретили освещать?