Возвращение в Лутц

…Дмитрий обнял дочь, стараясь не задеть ее острым набалдашником трости — в последнее время старая травма, полученная после падения с Демона еще в юности, отчего-то начала беспокоить. — Здравствуй, маленькая хулиганка, — сдержанно улыбнулся он, а затем скептически оглядел ее внешний вид, — юбка коротковата, тебе не кажется? Фрида закатила глаза. — Мама, скажи ему! — Отстань от ребенка, — усмехнулась Наннель, беря дочь за руки и осматривая ее с еще большей тщательностью, — отличная юбка, замечательно носится в этом сезоне! Фрида, чувствуя победу, показала отцу язык, и тот, скривив рот, взглянул в попытках найти союзника на Зеро, но тот лишь пожал плечами — вмешиваться в споры этой семьи, даже самые незначительные, было себе дороже. Дмитрий тем временем обратил взгляд на стоявшего на лестнице незнакомца. — Что это за молодой человек? — придирчиво спросил он, оглядывая того, как коршун свою добычу, но на помощь неожиданно пришел Зеро, вставая на сторону уже открывшей было рот Фриды. — Это молодой писатель, про которого я вам рассказывал, — широко улыбнулся он, — Это он написал ту книгу про мсье Густава и… про вас. Я взял на себя смелость пригласить его в Лутц, так как он заинтересовался продолжением вашей истории. Дмитрий проследил за тем, как молодой писатель, занервничав, впился взглядом в неприлично голые ноги его дочери, и язвительно фыркнул. — Только историей? Вы уверены? Наннель несильно стукнула его по предплечью. — Прекрати плеваться ядом! Пойдем лучше познакомимся. В конце концов, именно с его помощью нам удалось реабилитировать Густава! Дмитрий обреченно вздохнул — в конце концов, Наннель была права. Густав, хоть никогда и не считался преступником в глазах жителей Зубровки, значился в документах как «расстрелянный по законам военного времени», и даже то, что на деньги Дегофф-унд-Таксисов и Зеро Мустафы ему на старом кладбище в Небельсбаде был установлен пышный бронзовый памятник, не решало проблемы. Только книга этого молодого человека, который теперь неловко мялся на парадной лестнице замка, в источниках которой помимо рассказов Зеро оказалась еще целая куча архивных материалов, помогла наконец добыть достаточно доказательств для подачи апелляции. Густав не был военным преступником — теперь это подтвердили официально. Прочитав молчание Дмитрия как знак согласия, Наннель подмигнула дочери, и они обе, взяв графа под локти с обеих сторон, прошествовали к лестнице, оставив Зеро посмеиваться чуть позади. Молодой писатель, оказавшийся при ближайшем рассмотрении миловидным мужчиной с очаровательной ямочкой на подбородке, несмело улыбнулся, и эта его скромная миловидность Дмитрию сразу не понравилась — не таким он представлял себе спасителя репутации старого врага. Но, как бы то ни было, он был человеком приличий, а потому вежливо протянул молодому человеку руку, демонстративно медленно снимая перчатку. — Граф Дегофф-Унд-Таксис, — пролепетал молодой человек, судорожно переводя взгляд с Дмитрия на Фриду, очевидно, замечая слишком очевидные сходства, — я очень рад наконец с вами познакомиться лично! Я так много слышал о вас… — Взаимно, — холодно кивнул Дмитрий, предоставляя возможность начать диалог дамам. — Так вот благодаря кому весь мир знает, какими грязными делами я занималась до поступления на службу в оперу! — рассмеялась Наннель и, дождавшись, пока молодой человек испугается до позеленение и откроет рот, чтобы начать оправдываться, продолжила, — Не пугайтесь, мой дорогой, я думаю, об этом и так все догадывались! На самом деле, мы должны благодарить вас. И за Густава, и за бережное отношение к рассказу о нас! Я слышала, книга хорошо покупается? — Д-да, — заикаясь, произнёс сбитый с ног энергией Наннель молодой писатель, — она бестселлер… Наннель хищно улыбнулась, обнажив свои подпорченные табаком зубы, и Дмитрий про себя ехидно усмехнулся. Его жена, несмотря ни на что, всё еще умела действовать на людей гипнотически, и даже юный красавец выглядел рядом с ней, как кролик перед удавом. В свете заходящего солнца вся она — и крашенные волосы, и глаза, блестящие в закате, — всё казалось алого, ядовитого цвета. В дело вмешалась Фрида. — Мама, не пугай нам гостя! — фыркнула она, и Наннель, кротко улыбнувшись, отступила. Что-то странное мелькнуло в ее взгляде, обращенном к Дмитрию. Но он не успел прочитать его — Фрида уже тащила их к ужину. Они расположились в парадной столовой, заняв впятером огромный длинный стол так, что между каждым из членов семьи и их гостями оставался минимум метр. Фрида, отчего-то чрезмерно суетливая, порхала вокруг стола, пытаясь поговорить с каждым, но Дмитрий, устав от мельтешения, наконец остановил ее за руку. — Садись мной и беседуй по этикету в правую сторону. Дай поесть людям. Потом наболтаешься. Фрида поджала губы, но послушалась, подсев к отцу во главу стола. Теперь им обоим открывался вид на залу, помнившую большие приемы и все еще давящая на присутствующих своей величественной недоброжелательностью. Дмитрий, пригубив вино, взглянул на дочь: он никак не мог поверить, что ей было к тридцати годам — такой юной с высоты прожитых им лет она казалась. Он на секунду задумался о том, что в таком же возрасте он встретил ее мать, и тут же перевел взгляд туда, где Наннель занимала беседой чуть оттаявшего молодого писателя и усталого с дороги Зеро. — Мама очень красивая, — шепнула Фрида, беря бокал, — я давно ее не видела, но, кажется, с зимы она похорошела. — Приезжала бы чаще, знала бы, что она всегда хороша, — усмехнулся Дмитрий, непроизвольно убирая со лба дочери прядь волос, — как и ты, моя радость. Фрида, при всех своих недостатках и совершенно невыносимом характере, все еще казалась ему совершенством. То, что передалось ей от Наннель, будто смягчало острые черты Дегофф-Унд-Таксисов, и эта вздорная, гордая девочка, незаметно превратившаяся на глазах Дмитрия в привлекательную молодую женщину, была для него самым прекрасным человеком на земле. Возможно — потому что во всей ее натуре слишком много было от него самого. Фрида под столом взяла его за руку. — Спасибо, апу, я соскучилась по твоим комплиментам. И я знаю, что ты сейчас скажешь, что мне стоит приезжать часто. Но у меня работа во Флоренции, я не могу ее оставить! — У тебя работа во всех точках мира в зависимости от того, как яростно я приглашаю тебя навестить нас с матерью, — горько усмехнулся Дмитрий, — но я понимаю, что работа для тебя важна. — Правда? — Фрида скептически подняла бровь, — не ты ли говорил, что это «бессмысленное копание в древности»? — Мама объяснила мне все детально, — уголки его губ дрогнули, — мне стоило сразу понять, как это важно для тебя. Фрида ободрительно улыбнулась. — Я не обижаюсь, уже нет, — она переплела их пальцы, — но мне все еще не дает покоя мысль: почему к маме, которая моталась в Вену каждую неделю на спектакли, жила жизнью дивы, как ей того хотелось, ты никогда не имел претензий, а меня, которая просто хотела учиться искусству, грозился запереть в чулане?! Я же тоже всего лишь хотела жить свою жизнь! Дмитрий изогнул бровь. — Потому что ты ошибаешься, и твоя мама не жила жизнью дивы. Да, она занималась тем, что ей нравится, но она не забывала про свои новые обязанности. Она не была в восторге от того, чтобы стать графиней, но честно выполняла все возложенные на нее миссии. А тебе напомнить формулировку, с которой ты собралась отправиться в Италию? «Не нужен мне ваш чертов Лутц, и графиней я быть не хочу!». Фрида потупила взгляд. — Да, и я швырнула в тебя вазой… — Хорошо, что тебе хотя бы сейчас за это стыдно, — усмехнулся Дмитрий и погладил ладонь дочери большим пальцем в том месте, где еще недавно было обручальное кольцо, — между прочим, этот высокородный осёл, в которого ты тоже, по рассказам, запустила вазой, больше не докучает тебе? — Пап, он докучал мне только потому что его мать настаивала, что развод это смертный грех. Сам он бы до такого никогда не додумался. Не волнуйся, вряд ли он вообще меня вспоминает. Она подняла глаза, и Дмитрий, проследив за ее взглядом, к своему неудовольствию увидел, что Фрида засмотрелась на молодого писателя. Тот, казалось, совсем осмелел, и уже о чем-то расспрашивал Наннель, весело улыбавшуюся и объясняющую ему что-то, склоняясь к самому уху. — Радость моя, — позвал Дмитрий неожиданно переходя на венгерский, и Фрида, вздрогнув, вернулась мыслями к отцу, — мне нужно кое-то что знать. — Спрашивай. Он посмотрел ей в глаза — бледно-голубые, сияющие, будто вечно были наполнены слезами. Совсем как у ее матери. — Мы уже пережили историю с Виттельсбахами. Я понимаю, что тебя толкнуло на тот брак, — Дмитрий снова сжал ее руку, — я был несправедлив с тобой, и ты мне уже всё доказала. Между нами не осталось больше обид? Тех, которые нельзя обговорить, а для протеста о которых нужно прыгать под венец с первым встречным? Я бы все-таки хотел попробовать первый вариант. Фрида, сперва возмущенно нахмурившаяся, вдруг слабо улыбнулась. — Папа, — нежно сказала она, — даже если мне нравится человек, это не значит, что я собираюсь взять его фамилию. Не беспокойся. Я уже большая девочка. Я больше не принимаю решений тебе на зло. Дмитрий, не сдержавшись, провел рукой по ее пышным волосам, как любил делать, пока та была еще малышкой. — Я очень хочу в это верить. — Прекратите сплетничать на языке, который я не понимаю! — весело раздалось у говоривших за ухом, и граф с дочерью синхронно вздрогнули. Наннель, хитро улыбнувшись, с вызовом смотрела на них, облокотившись о спинки их стульев, — на улице дивный вечер, может быть, мы прогуляемся по саду? Я соскучилась по моим розам. Зеро, к сожалению, устал и упросил отпустить его в кровать… — Ты никогда не любила розы, — тихо процедила Фрида, но Наннель посмотрела на нее многозначительным взглядом. — Молодой человек составит нам компанию, я его уже спросила, — продолжила она, — Фрида, будь хорошей хозяйкой, окружи гостя своим вниманием! Мне кажется, ты еще не до конца рассказала ему историю, которую начала. Они несколько секунд смотрели друг на друга — две пары голубых глаз — затем Фрида, неловко улыбнувшись, поднялась со стула, шепнула отцу что-то на ухо и удалилась к той части стола, где точно так же, неловко улыбаясь, находился молодой писатель. — Оставь ребенка в покое, — удержала Наннель Дмитрия за плечо, видя, как тот собрался немедленно встать следом за дочерью, — пусть идут в сад через центральные ворота. А мы пойдем сквозь веранду. У нас у всех будет время, чтобы хоть немного побыть искренними. Вечер уже опустился на Лутц, обнимая его каменные стены нежным лиловым сиянием. Наннель взяла мужа под руку — свежий воздух слегка кружил ей голову, а Дмитрий, забыв трость в столовой, прихрамывал на левую ногу. — И как понимать твое сводничество? — проворчал Дмитрий, глядя краем глаза, как его дочь идет плечом к плечу с еще не до конца понятным ему молодым человеком. Наннель ткнула его под ребра. — Ей скоро тридцать Дмитрий, — серьезно начала она, — у нее в жизни не было ни одного мужчины, который бы любил ее просто за то, что она — это она. Не графиня, не цыганская принцесса, не кандидат наук. А просто она, со всеми ее недостатками. А этот мальчик, кажется, готов хотя бы попробовать. По крайней мере, он очень искренне краснел, когда я спрашивала его о Фриде. Дмитрий насупился, отвернувшись от всё еще маячившей в кустах роз неприлично короткой юбки. — Не могу на это смотреть, — фыркнул он, — для меня она все еще бесёнок, которого я катаю на лошади вокруг парка… Наннель взяла его за лацканы пальто, заставляла взглянуть на себя. — Мне было двадцать восемь, когда мы встретились в «Гранд Будапеште», — нежно проговорила она, — вряд ли я казалась тебе ребенком тогда. Дмитрий вздохнул, вглядываясь в лицо своей жены. Она все еще была красива, несмотря на то, что лицо ее стало еще сильнее покрыто косметикой, а под глазами всё глубже с каждым годом залегали морщины. Он знал каждую из них — и любил все новые, появляющиеся. — Мне было тридцать семь, и я вообще не слишком задумывался о жизни, — Дмитрий привычным за многие годы жестом погладил кончиками пальцев скулу Наннель, ласково обхватывая руками ее шею, когда та потянулась за его прикосновением. — Я все еще красивая? — спросила она тихо, пристально глядя ему в глаза. Дмитрий усмехнулся. — Ты знаешь ответ. — Несомненно, — Наннель провела по лацкану его пиджака, — но я люблю слышать это от тебя. Дмитрий со слабой улыбкой наклонился, касаясь своим лбом лба Наннель. — В мире нет и никогда не было никого прекраснее, чем ты. Наннель рассмеялась, прикрыв глаза. — Как же я люблю твою глупую ложь. — Каждый год надеюсь, что и меня вместе с ней. Они так и остались стоять, прижавшись друг к другу, лишь слегка повернув головы в сторону прогуливающейся по саду пары. Фрида с молодым писателем не видели их — они были слишком заняты собственным разговором, чтобы замечать происходившее на веранде. — Тебе придется отпустить ее, — шепнула Наннель, вглядываясь в темнеющий сад, — я знаю, как это нелегко, но наша девочка выросла. Дмитрий поежился, погладив жену по плечу. — Да, но это не отменяет того, что она навсегда останется «нашей девочкой». И я беспокоюсь за нее. — Беспокойся, но не дави, — Наннель запустила пальцы в его волосы, поглаживая затылок, — она уже один раз сбежала от твоей удушающей любви. Дай ей шанс попробовать снова. Не мешай. Дмитрий тяжело вздохнул. — Я боюсь снова потерять ее. — Ты не потеряешь ее, если дашь ей право быть самой собой, а не просто твоей дочерью. Поверь, милый, она очень любит тебя. Но ей тоже страшно — она боится потерять себя. Дмитрий замолчал, наслаждаясь нехитрыми прикосновениями к своим волосам. Руки Наннель мягко и успокаивающе водили по его вискам, перебирая волосы, и он вдруг почувствовал странную легкость внутри — будто она своими руками забирала все его тревоги. — Я постараюсь, — шепнул он, — но каждый раз, когда мы расстаемся, меня охватывает паника, что это последняя страница истории, в которой я обнимаю свою маленькую девочку. Что этой маленькой девочки больше нет… Наннель ласково поцеловала его в подбородок. — В нашей истории все маленькие девочки рано или поздно куда-то уходят, — грустно сказала она, — и нам нужно научиться их отпускать. Дмитрий на секунду вспомнил худенькое лицо Наннетты Альбиноли в обрамлении золотых волос, но видение исчезло так быстро, что он не успел ничего испытать к нему. Словно призрак, не имеющий больше значения. — Когда ты говоришь об этом, это не кажется таким страшным. — Я просто боюсь с тобой вместе, — улыбнулась Наннель, — это ведь всегда легче — разделись с кем-то страх? Дмитрий чуть отстранился, снова беря не лицо в свои ладони. — Спасибо, что делишь со мной все страхи уже столько лет подряд. Наннель вторила его жесту, погладив высокие, заострившиеся с возрастом скулы своего мужа. — То ли еще будет, — шепнула она, коротко целуя его, — ведь, в конце концов, этот мальчик собрался писать продолжение своей книги. Нам нужно накопить побольше страхов, чтобы ему было, с чем сверяться! Над Лутцем, мрачным и таинственным, сгущались сумерки, но ночь, укрывавшая старый замок, не была ни темной, ни пугающей. Это была летняя ночь, теплая и нежная, редкая для гор, но слишком необходимая их жителям — потому что в такие ночи, как говорили умевшие читать погоду по звездам цыгане, все усталые путники возвращались наконец домой.